ТЦ-ТЦ-ТЦ… улю, улю, улю… Этот Бахчисарай такой большой город… Ай-ай-ай… Тц-тц-тц… улю-улю-улю… И длинный. Такой большой город! Если у тебя есть целый чувал денег и ты пойдешь в город, и если у тебя очень много-много времени, ты все равно не сумеешь всего купить. Такой большой город… Если у тебя очень много времени, и ты станешь на перекрестке двух улиц и станешь считать, сколько людей в нем живет, неделю будешь считать, не сможешь посчитать, — так много…

А в Бахчисарае вот как однажды было.

Там камни большие есть. Ты думаешь — камни? Эх, ты, глупая! Это не камни. У нас тоже люди говорят: камни! А если камни, зачем называют их как людей?

Вот как старики рассказывают.

В Бахчисарае был бостанджы — огородник. Никто не знал, как его звать. Асан? Мамут? Кто его знает, как звать. Был старик… А где старик, там ищи старуху. А где старик и старуха — и дети будут.

Было у него два сына. А как родились, знаешь? Когда родились, бабушка, которая принимала, как заплачет, как пожалеет Айше:

— Вай-вай, Айше, что у тебя случилось?! У тебя двое мальчиков родились. Радоваться надо, только ты плачь, у обоих сердца нет.

Как же без сердца жить детям?

Мать плакала, а потом сказала:

— Ничего, я возьму свое сердце — материнское, отдам им по половинке. Материнское сердце не такое, как у всех, пополам — на двоих хватит.

Так и сделала. Отдала, но только плохо дети росли, всегда ругались, спорили. Кто больше всех дрался? — Дети бостанджы. Мать их баловала, самые лучшие шубы, самые мягкие шапки, самые красивые кушаки, чулки, постолы, какие были — все им. Но они были недовольны. Всегда со всеми ругались, всегда всех били, и мальчиков никто не любил в городе.

А у нас в деревне жила девушка. Звали ее Зюлейха. Хорошая девушка. Как я расскажу, какая? О хорошем долго не расскажешь, хорошее само умеет говорить, только видеть надо, смотреть надо. А я как расскажу?

Спроси — какие глаза, я тебе скажу: очень хорошие глаза. Глаза такие были, что если на базаре на какого-нибудь мужчину посмотрит через платок, то такая драка идет. Каждый мужчина говорит: на меня посмотрела! Так дерутся — ни покупать, ни продавать нельзя.

Зюлейха и на базар не ездила, боялась. В деревне старику поклонится, старухе воды принесет, только на молодых не смотрела, знала, что если посмотрит, то драка будет. А сад кто тогда смотреть будет, огород? Какие губы — спроси? Ты видела, когда вишня зреет, не тогда, когда темная, а только зреет? Вот какие губы. И такие сладкие, как мед.

А щеки какие были — знаешь? Вот если по дороге она идет, а шиповник цветет, то шиповник закроется весь, — стыдно ему. Такие щеки у Зюлейхи.

А косы были черные, мягкие, длинные, хорошие. А сама девушка высокая, крепкая, ноги легко ее несли.

Зюлейха хорошая была, хитрая. Она жила с матерью, со вдовою. Никого у них не было, ни брата, ни дяди. Много нужно было белить полотна на речке. А сама знаешь — на Каче воды мало. Сегодня идет, два дня не идет. Зюлейха была хитрая девушка! Начинала песни петь, а Зюлейха запоет — вода станет, вода тоже слушать хочет, как Зюлейха поет. А внизу все ругаются, воды нет. Все в деревне кричат. А почему кричат? Потому, что вода стала. А, знаем, говорят, Зюлейха поет. Ничего, говорят, придешь сюда, мы тебя накажем.

Она поет, поет да белит, а потом уйдет. Вода как побежит. Когда бежит вода, все ломает, ни на что не смотрит. Люди говорят — наводнение. А что они знают? Это Зюлейха ушла… А люди сердятся. Кто не прав, тот больше всех кричит, сердится.

Любила Зюлейха на цветы смотреть. У Зюлейхи во дворе раньше всех цветы цвели, потому что, если она наклонится над цветком, и скажет: а как ты? — цветок торопится цвести, ему хочется на Зюлейху посмотреть. Хорошая девушка была Зюлейха, веселая, певучая. Увидели Зюлейху два брата-бостанджы, и решил каждый: моя будет.

— Молчи, ты — кривоногий, — говорил один.

— Ну что ж, что кривоногий, зато я на два крика раньше тебя родился.

И опять пойдет драка, опять ругаются. И решили: кто силой украдет, того будет. И пошли оба из Бахчисарая в Кош-Дегирмен.

И шли не так, как хороший человек идет. Хороший человек идет — поет, днем идет — поет, ночью идет — поет, пусть люди о нем знают, а эти шли, как воры, тихо, ползли, чтоб никто не видел. Пришли. Защищать Зюлейху некому. Каждый свой дом смотрит, а у Зюлейхи брата нет, дяди нет.

Слышит Зюлейха — через окно лезут. Она в дверь выбежала. Она была гордая. Только глупая Зюлейха была, ей бы по деревне побежать, закричать, а она по дороге бежит, а мать за нею бежит. Какая мать дитя бросит… Наконец, устала Зюлейха, говорит матери:

— Ой-ой, мама, боюсь. — А мать говорит;

— Не бойся, дитя.

Вот дальше бежит, совсем ноги стали уставать. Тогда Зюлейха говорит:

— Ай-ай, моя судьба… Не хочу жить в руках злого человека. Пусть лучше на дороге камнем лягу.

Крепко слово было у девушки. Стала она в землю врастать, уже только головка осталась. А на другой стороне смотрит, мать бежит. В последний раз крикнула Зюлейха:

— Ой-ой, мама, боюсь, — и камнем стала. А мать тогда сказала:

— Пусть лучше буду всю жизнь на этот камень смотреть, может быть, в нем дочку увижу. — И такое крепкое слово у матери было, что, как легла она на землю, так тоже камнем стала.

Два брата ничего не сумели взять, обратно в Бахчисарай побежали. Назад бегут, ругаются. Выскочила мать, сыновей увидела, все поняла и сказала:

— Эй, вы, злое племя, пусть лучше от вас семя не пойдет по земле, пусть лучше мы все камнями здесь ляжем.

Крепко слово у матери. И полегли они камнями, там, где стояли. Видишь камни? Пойди, самый средний камень послушай. И если у тебя сердце чистое, то ты ухом услышишь, как мать плачет…

«Полуостров» № 26 (330), 3 — 9 июля 2009