Фотограф в симферопольском ателье усадил их так же, как и тысячи снимавшихся у него пар. Его — в кресло, заставив положить на подлокотник левую руку, чтобы на переднем плане оказались массивные часы, ее попросил присесть чуть сзади, опершись о спинку кресла и плечо мужа.

Может быть, мастер и не искал особо выигрышные ракурсы — они и так были очень красивы, потому что молодому мужу было всего-то 22 года, а жене и того меньше. Юная Фатьме с выбившимися из-под косынки завитками волос, в светлом платье с модным матросским воротником и широкоплечий Сервер получились на том снимке 1927 года как будто ожидающими чего-то — словно всматривались не в объектив фотоаппарата, а в свое будущее.

Последнюю свою фотографию, с фронта, гвардии капитан Сервер Аблялимов прислал жене в письме, отправленном 15 марта 1944 года, написав на обороте: «На вечную память дорогой Фатьме». А год и тринадцать дней спустя он погиб. Все, что осталось на память о нем, — похоронка, несколько документов, пять писем, которые Фатьме получила уже в депортации. Сейчас их хранит ее племянница, Зера Османова.

Зигзаги судьбы

Фатьме, в девичестве Шерфетдинова, убереглась от судьбы, которая разбросала всю ее большую семью в 1930-х годах. Она, старшая из пяти сестер, к тому времени уже была замужем, жила с мужем в Симферополе. Две ее сестры тогда уже тоже уехали из родительского дома из родного Джанкойского района — одна девушка оставалась у родни под Карасубазаром, другая училась в медицинском училище в Керчи. Самую маленькую девочку, которой было лет 5 или 6, видимо, тоже приютил на время кто-то из родственников.

В общем, получилось, что, когда советская власть сочла ее отца слишком состоятельным, провозгласила кулаком, отобрала дом, имущество и сослала далеко от Крыма, с ним поехали только жена, одна из дочерей — мама Зеры Османовой и единственный в семье сын. «Жили они в Архангельской области, на маленькой железнодорожной станции, маме приходилось в школу ходить за семь километров, — вспоминает Зера. — Работали очень тяжело, корчевали пни на лесоповале, но, когда срок ссылки окончился и бабушка с дедушкой засобирались в Крым, их сын, взрослый уже парень, решил остаться еще на год, хотел заработать денег».

Уже в Крыму несколько месяцев спустя Шерфетдиновы получили письмо о гибели единственного сына — его убило лопнувшей цепью, за которую трактор тащил пень. А через тридцать лет стала известна настоящая причина, по которой молодой мужчина не пожелал уезжать из ссылки. Оказывается, он влюбился, и женщина, с которой он хотел связать свою жизнь, ждала ребенка. Много позже, уже после войны и депортации, она отыскала Шерфетдиновых, и в их семье стало двумя родными людьми больше.

…Может быть, со стороны жизнь самой Фатьме на фоне несчастий в семье казалась куда более счастливой и благополучной. У нее был любящий муж, причем, что немаловажно для того нелегкого времени, на хорошей должности в Крымском союзе потребительских обществ. Она не раз рассказывала племянникам, как баловал ее Сервер, как бережно и нежно обращался с ней. И — что редкость для крымскотатарских семей в то время — не стеснялся проявлять эти чувства на людях. Но у них было не только общее счастье, но и общая беда: их ребенок, первенец, умер, прожив совсем недолго. А дался он Фатьме дорогой ценой, роды были очень тяжелыми, врачам пришлось провести операцию, которая навсегда отняла у молодой женщины возможность стать мамой.

Гитлер на потолке и телячий вагон

С ноября 1941 года, когда в Симферополь вошли немцы, Фатьме оставалось только верить, что муж жив. Весточек от него, находившегося где-то на фронте, она уже не получала. Нужно было как-то выживать. Наверняка она, как и другие симферопольцы, меняла свои вещи на продукты, и уже не узнать, каково ей было расставаться с платьями, блузками и платками, которые когда-то дарил муж. Было голодно, в городе картошку и свеклу продавали поштучно, а пшено стаканами. Она устроилась работать уборщицей то ли в воинскую часть, то ли в какое-то учреждение. В сохранившемся аусвайсе и немецкой медкарте подробнее о месте ее работы не сказано.

Женщине, которая много лет прожила, окруженная заботой мужа, было нелегко приноровиться к изменившемуся быту. Жила Фатьме Аблялимова в центре Симферополя, на улице Пушкина, 36, в старом двухэтажном доме. Как-то она проявила находчивость: заклеила обвалившийся потолок немецким плакатом, белой глянцевой стороной вниз. На квартире у нее тогда жил немецкий офицер: он-то и углядел… явление Гитлера. От сырости уголок плаката отклеился, и на свет Божий частично показался фюрер. «Нельзя, пах-пах!» — тыкал пальцем, изображая пистолетный выстрел, офицер, пытаясь объяснить Фатьме, что она совершила кощунственный проступок, за который могут расстрелять. Но сам на нее не донес.

А потом Крым снова стал советским. И через месяц Фатьме вместе с родными оказалась в эшелоне, который увозил ее так далеко от дома, в котором она ждала своего мужа. В этом же вагоне металась ее сестра Нурие — женщина незадолго до этого отправила двух своих дочерей к старенькой бабушке в Белогорск и теперь с ума сходила от мысли, что ничего не знает о судьбе пятилетней Гули и трехлетней Светланы. Люди передавали из вагона в вагон весточки — кто кого ищет, и женщина узнала, что в этом же эшелоне едет очень слабая и больная старушка — как бы не умерла дорогой, а с ней две девочки: одна тихая, другая шустрая, бойкая, просто оторви да выбрось. Но найти дочерей оказалось проще, чем уже на месте доказать, что жить они должны со всей семьей.

Фатьме жила с сестрами и племянницами. Их спас патефон с пластинками, взятый в числе прочего домашнего скарба: такую диковинку в Узбекистане удалось хорошо продать. Женщины подрабатывали тем, что вязали носки и рукавицы, а Фатьме удалось устроиться счетоводом. Но самое главное — ее муж Сервер был жив, и она снова получала письма от него.

«Я тебе помогу»

Гвардии капитан, заместитель командира стрелкового батальона Аблялимов там, на фронте, вряд ли смог осознать, что произошло с его женой и всеми родными. «Скоро наголову разобьем немцев, мы опять начнем жить вместе веселой счастливой жизнью, — писал он жене. — Я еще из Москвы ответ не получил». Он, как и другие крымские татары, болгары, армяне, греки — фронтовики и орденоносцы, пытался хлопотать за свою семью, наивно веря, что не может Родина, за которую пролито столько крови, отказать в возвращении туда, где он родился и жил.

А Фатьме не могла в своих письмах рассказать обо всем, что видела, что вплотную касалось ее, — о том, что спецпереселенцы должны регулярно отмечаться в комендатуре, о страшном голоде и болезнях, уносящих живущих рядом людей. Все равно это вычеркнула бы цензура.

«Дорогая Фатимушка, я тебя абсолютно не пойму: пишешь, что на каждого человека государство дает 10 кг муки в месяц и еще 300 г хлеба и т.д., а ты плачешь, что голодаете. Если ты не умеешь обеспечить себя пропитанием, это просто мне не понять, неужели ты такая беспомощная, неграмотная баба? Надо бороться за свое существование, а я ежемесячно помогать буду», — из письма Сервера Аблялимова от 12 ноября 1944 г.

Десять кило муки — это примерно триста граммов в день, несколько лепешек, которые нужно растянуть на сутки. На детей давали еще меньше. А они хотели есть так же, как и взрослые. На всю жизнь Фатьме Аблялимова сохранила благоговение к хлебу и веру в то, что он — лучшее лекарство.

В тех письмах, которые писал жене Сервер Аблялимов, почти ничего нет о войне, разве что в одном он упомянул: «смотри газету «Правда» от 25 сентября 1944». Там как раз опубликовали список награжденных фронтовиков, и в первой строчке — он, получивший орден Отечественной войны 2 степени. Серверу куда важнее было знать, как живут его родные: «Пиши часто, чтобы я все время был в курсе дел о твоей жизни, твоем здоровье. Теперь, наверное, жаркие дни уже кончились, а у нас по утрам уже прохладно…».

«Душа моя, ты мне пишешь такие тяжелые письма, я их читаю и плачу. Не знаю, что сделать, чтобы освободить тебя от этой тяжелой жизни. Я чувствую все ваши страдания. Я тебе 4 раза переводом посылал деньги: один раз — 500 рублей, второй раз 400 рублей. Последние 500 рублей послал до востребования — сходи на почту, уточни».

«Передаю тебе горячий фронтовой привет и миллион раз тебя целую. Фатимушка, моя дорогая, я пока жив и здоров, но сейчас идут у нас очень сильные страшные бои. Какая моя дальнейшая судьба, про то мне ничего не известно. Если что со мной случится, то обязательно извещение ты должна получить, потому что твой адрес здесь у нас известен. Но, дорогая, я не думаю, чтобы меня какой-то засранный немец убил, это недопустимо. Я уже 3-й раз на фронте, у меня практика есть, как побольше убить немца, а самому остаться в живых. Дорогая, я знаю, что ты живешь очень плохо. Ну что ж, придется пережить. Кончим войну — все забудем. Пишу в окопе, только затихло, скоро опять начнется, надо хоть 5 минут отдохнуть. Тысячу раз целую, твой муж Сервер. Полевая почта 06760».

Он погиб, когда до Победы оставалось всего ничего, несколько недель. Бой 26 марта 1945 года оказался для Сервера Аблялимова последним. Он сдержал свое обещание позаботиться о семье — Фатьме получила его красноармейскую книжку, на которую начислялось офицерское жалованье, и эти деньги дали возможность продержаться еще какое-то время.

Ее никто больше не называл «душенькой», не посылал «миллионы поцелуев», не обещал счастливой жизни вместе. Она больше никогда не вышла замуж, хотя в то дефицитное на мужчин время находились те, кто готов был поухаживать с серьезными намерениями, ее красота сохранилась, несмотря на голод и лишения. Фатьме никто не был нужен, кроме Сервера, с которым ее навсегда разлучила война.

Наталья ЯКИМОВА

1k.com.ua