Отказ Владимира Путина совершить свой первый в качестве «нового-старого» президента визит в США (на саммит G8) был воспринят многими обозревателями как отчетливый сигнал того, что российским внешнеполитическим приоритетом отныне становятся не отношения с Западом, а так называемая «евразийская интеграция». Идеи этой интеграции, как известно, была сформулированы в статье Путина «Новый интеграционный проект для Евразии — будущее, которое рождается сегодня» («Известия», 04.10.11 г.).

Еще наканудо инаугурации Путина ряд энтузиастов перевода внешней политики России на евразийские рельсы настоятельно советовал Кремлю начать новую президентскую «каденцию» именно с такого внешнеполитического сигнала. Например, член Совета Института ЕврАзЭС В.Ф.Муниров в своей опубликованной в апреле этого года статье «Евразийский союз и Китай» настоятельно советует: «Президенту России перед саммитом G8 в США посетить КНР… По пути обязательно сделать остановку, например, в Астане. Тогда формально первый зарубежный визит будет в Казахстан и подчеркнёт вклад президента Казахстана Н.А.Назарбаева в евразийскую интеграцию». При этом, как подчеркивал г-н Муниров, текст статьи «Евразийский союз и Китай» — не статья, а «Записка написанная по запросу Инстанции еще в ноябре 2011 года для ЛПР (лиц принимающих решения)»…

Путин — единомышленник Бжезинского?

Как мы сегодня видим, подобная рекомендация была, в общем-то, выполнена, хотя и с поправками. Так, Путин в Америку вообще не поехал, а свой первый визит действительно совершил в страну, являющуюся потенциальным членом гипотетического Евразийского союза, правда, состоящую не в его «азийской», а в «евро»-составляющей, то есть в Белоруссию. Да и потом Путин отправился не на Восток, а на Запад — в Берлин и Париж, и лишь затем посетил Пекин, заехав по пути туда в Ташкент, и только после Пекина появился в Астане. Тем самым как бы подтвержден упрек, высказанный тем же Мунировым в адрес путинской концепции Евразийского союза: предложенная в статье Путина интеграция носит явно выраженный западный европейский вектор — «Евразийский союз будет строиться как неотъемлемая часть Большой Европы», и как «гармоничное сообщество экономик от Лиссабона до Владивостока». («А не от Бреста до Шанхая или Гонконга» — сетует автор «Записки».) В этом Мунирова активно поддерживает еще один сторонник коренного разворота российской внешней политики — экономист и политолог А.Э.Айвазов. Более того, провозглашая, что «Россия — не Европа и не Азия, а основа Хартленда», он характеризует «акцент В.В. Путина на Евразийский союз, как неотъемлемую часть «Большой Европы» уж совершенно убийственными терминами — «антироссийский и тупиковый». Но и этого г-ну Айвазову мало — он едва ли не обвиняет российского «национального лидера» в преступных связях с великим и ужасным Збигневом Бжезинским, который якобы и «подсказал нам» идею «Большой Европы». Отсюда очень неприятный для г-на Путина вывод: «Скажи мне кто твой единомышленник, и я скажу тебе, кто ты!».

Разумеется, абсурдно подозревать ВВП в каком-либо единомыслии с Бжезинским. Ну, хотя бы потому, что его интерес ко всякого рода геополитическим построениям, а также к историко-философским изысканиям, а главное, компетенцию в этих областях, вряд ли можно считать слишком глубокими. Вернее было бы адресовать эти обвинения советникам, референтам и спичрайтерам Путина, сочиняющим для него программные статьи. Но заподозрить их в преступном сговоре и следовании «подсказанным» Бжезинским тезисам — тоже явный перебор. Скорее всего, наличие «западного европейского вектора» в путинской «евразийской» доктрине, а также тот факт, что маршрут первой поездки президента не столь точно совпал с положениями «Записки» г-на Мунирова, объясняются гораздо проще: ну, не готова пока российская верхушка полностью развернуться, условно говоря, «спиной» к Западу. И вообще, не может она этого сделать по целому ряду объективных и субъективных обстоятельств. Здесь и зависимость от экспорта энергоресурсов, и привязанность к западному финансовому рынку, и наличие известного рода активов в западных банках, и желание обучать своих детей на Западе, и многое, многое другое…

Да и ценностно-смысловые ориентиры российской элиты, пускай и в их вульгарно-потребительском, чисто утилитарном смысле, продолжают оставаться на Западе. И это при всей неприязни правящей бюрократии к Западу, возникшей и усиливающейся из-за неспособности стать там «своей», которая, в свою очередь, обусловлена неспособностью понять и принять глубинную природу западных ценностей, западного правосознания, образа жизни и т.д. Свой выход все это находит в подозрительности и раздражении «разводками» насчет прав человека и прочей гуманитарной «туфты», в зависти и в росте привлекательности всякого рода идей об «особом пути» России, о ее имперской сущности, об «альтернативных» цивилизационных проектах и пр. С одной стороны, «альтернативные» мечтания служат психологической компенсацией чувства собственной неполноценности, а с другой, что гораздо более важно, предоставляют относительно эффективные идеологические и политические инструменты для защиты господства бюрократии и манипулирования массами внутри страны. Можно даже говорить, что российским правящим кругам, прежде всего, их чекистско-милитаристскому крылу, все более симпатична некая относительно цельная идеология — так называемое «неоевразийство».

Евразийство «классическое»

По существу, мы имеем дело с довольно вульгарной формой «классического», старого евразийства — философской доктрины, зародившейся в русской эмиграции в начале 20-х годов прошлого века. Оформление евразийских взглядов ознаменовалось выходом в 1921 году в Софии сборника «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев», авторами которого были П.Н.Савицкий, П.П.Сувчинский, князь Н.С.Трубецкой и Г.В.Флоровский. С 1922 по 1931 годы, вышел еще ряд сборников статей, в том числе четыре — под названием «Евразийский временник». В них были опубликованы статьи Г.В.Вернадского, М.В.Шахматова, В.Н.Ильина, Л.П.Карсавина, Я.Д.Садовского, князя Д.П.Святополк-Мирского и др. Заметным явлением в процессе становления и развития евразийских взглядов стал сборник «Россия и латинство» (1922). В 1926 году увидела свет брошюра «Евразийство», ставившая целью всесторонне охарактеризовать программу евразийцев (в философском, политическом, социальном, религиозном и др. аспектах).

Евразийцы считали своими предшественниками старших славянофилов (А.Хомяков, братья Аксаковы), поздних славянофилов (Н.Я.Данилевский, К.Н.Леонтьев), а также Гоголя и Достоевского как публицистов. На формирование концептуальных основ евразийства несомненное влияние оказали воззрения О.Шпенглера. Но в отличие от славянофилов евразийцы отрицали существовование славянского культурно-исторического типа и считали, что культуры туранских (тюрко-монгольских) народов, связанных с русскими общей исторической судьбой, ближе к русской культуре, чем культуры западных славян (чехов, поляков), интегрированных в романо-германскую цивилизацию. Последнюю, то есть вообще Запад, евразийцы рассматривали как чуждую, экспансионистскую силу, стремящуюся навязать свой «универсализм» всем другим цивилизациям, обладающим равной ценностью и самобытностью. Да, и вообще, носители евразийских взглядов, можно сказать, отрицали идею прогресса как таковую и выражали разочарование достижениями (в первую очередь в духовной сфере) западной цивилизации.

В итоге, евразийцы рассматривали Россию как «Евразию», как синтез Европы и Азии с преобладанием именно азиатских черт. Результатом этого синтеза якобы является некий «третий мир», наделенный чертами, свойственными особому культурному типу. Согласно евразийской теории, Киевская Русь с ее византийской традицией была не единственным истоком русской государственности. Куда более решающим в становлении будущей евразийской империи, по мнению евразийцев, было татаро-монгольское завоевание. Главным наследством Орды стало возникновение Святой Московской Руси, великой восточной империи. Ее государственная машина была полностью воспринята от монголов, передавших России «святую хоругвь» степной империи чингизидов, и нынешняя страна, по этой логике, и есть ее прямая наследница. Однако раскол православия вследствие никоновских реформ привел к глубокой пропасти между «Москвой как третьим Римом» и секуляризованной, синодальной церковью, заменившей, в известном смысле, «византизм на протестантизм». В целом же петровский период в развитии России евразийцами воспринимался как уход от евразийской миссии в «пародийное» к романо-германской цивилизации качество, гибельное для традиционной сущности России. Но «срыв» был преодолен революцией 1917 года — большевистский переворот, согласно евразийцам, вернул имперскую, пусть и советскую по форме, ипостась русского государства. «Народная стихия», по евразийской версии, использовала коммунистическую идеологию для реализации программы «великого прорыва». Евразийские идеологи были восхищены сталинской индустриализацией.

Тем не менее, наряду с ценностями западной цивилизации, евразийцы решительно отвергали и коммунистический атеистический интернационализм, считая залогом процветания будущей России незыблемость устоев православия. Кроме того, одна из важнейших основ евразийской теории — исключительное место великороссов среди славянских племен. Именно им, по этой теории, и суждено стать центральным элементом имперского строительства.

Евразийцам принадлежит заслуга создания первой геополитической теории развития России, они первыми попытались «мыслить пространством». Так, Савицкий, например, акцентировал внимание на «ощущении» — особом способе восприятия окружающей действительности, — ощущение моря и ощущение континента, называя одно западноевропейским, другое — монгольским: «на пространстве всемирной истории западноевропейскому ощущению моря как равноправное, хотя и полярное, противостоит единственно монгольское ощущение континента» (Савицкий П., «Степь и оседлость»). Следует заметить, что схожая конструкция лежит в основе очень популярной среди прежних и нынешних евразийцев теории об извечном противостоянии «морской» («атлантической», «талассократической») и «континентальной» («теллурократической») цивилизаций.

Нельзя уйти от деликатного и до сих пор болезненного вопроса о родстве евразийства с различного рода таталитарными идеологиями. Поклонники «классического» евразийства такое родство решительно отвергают. В качестве аргумента они приводят воззрения евразийцев на место и соотношение личности, общества и государства, их взгляды на системы политического устройства и социально-экономическую доктрину. Например, приводится цитата из работы Савицкого «Евразийство как исторический замысел» (Прага. 1927 г.): «Высшим призванием личности евразийцы считают служение общему делу; они полагают, что в таком служении личность приобретает и высшую свободу — возможность осуществлений. Но для того, чтобы служение это не превратилось в закрепощение, в нем должна присутствовать свобода выбора».

В этом же ряду находится и высказывание Г.В.Вернадского из его книги «Евразийство: декларация, формулировка, тезисы» (Прага. 1928 г.): «Евразийство проникнуто уважением к ценности человеческой личности, но в то же время, враждебно к одностороннему культу животного человека… Евразийство ценит и чтит начало свободы, однако не делает из него идола, как это свойственно некоторым течениям западной мысли… Чем больше социальных группировок в обществе, тем более простора для развития положительных социальных возможностей… Евразийский ведущий отбор осуществляет государственную деятельность через систему свободно избранных советов». Сюда же можно отнести идею «органической демократии» Сувчинского, (т.е. «организации народной жизни не по принципу внешнего принуждения, а по принципу свободных народных собраний»). По существу речь идет о развитии некой конструкции, основанной на синтезе земских учреждений старой России с большевистскими советами.

Как видим, упрекнуть евразийцев в абсолютном отрицании свободы, прав личности, демократии и т.д. действительно нельзя. Однако нельзя и не заметить, что «евразийское» понимание всех этих понятий нарочито противопоставляется западному. Все время подчеркивается «особость» и свободы, и демократии в грядущей идеальной евразийской империи. Невольно возникает аллюзия с современной российской «суверенной демократией». При этом прямо-таки педалируется идея примата «общественного» над «личным», за которой отчетливо просматривается тезис о вторичности, второстепенности отдельного человека по отношению к государству, нации, идее и так далее. Весьма показательна фраза Савицкого в его письме Л.Н.Гумилёву: «Личная судьба — малое дело. Только бы жила — и шла вверх — Россия». Добавим к этому, что и экономику России евразийцы предполагали строить по государственно-патерналистской модели, хотя и не отрицали «экономическую свободу».

На этом фоне признание и даже апология частью евразийцев советского тоталитарного режима совсем не удивляет. Это-то евразийцев и сгубило. Через созданную ОГПУ псевдоподпольную организацию «Трест» участники евразийцы были втянуты в провокационную комбинацию. Вплоть до того, что в июне 1926 года глава евразийцев Савицкий при помощи «Треста» тайно побывал на инсценированном под Москвой «Евразийском съезде» внутрироссийских евразийцев. Разоблачение «Треста» привело не только к расколу организации евразийцев на «правых» и «левых», но и к тяжелейшему удару по всей идеологии движения. В дальнейшем значительная часть евразийцев перешла на открыто просоветские позиции, что подготовило почву для различного рода «возвращенцев». А откровенное сотрудничество с ОГПУ таких лидеров «левых» евразийцев, как Святополк-Мирский, Арапов, Эфрон (муж Цветаевой) и др. было использовано Кремлем для дезорганизации белогвардейского сопротивления в целом и уничтожения евразийского движения, в частности. Многие же лидеры «левых» евразийцев, в частности те же Святополк-Мирский и Эфрон, вернувшиеся в большевистскую ипостась евразийской империи, угодили прямо под сталинский топор.

В начале 30-х годов «правым» евразийцам отчасти удалось восстановить движение и даже создать эмигрантскую Евразийскую партию (1932), но былого размаха оно уже не имело. В 30-х годах евразийцы были поставлены перед необходимостью определить свое отношение к тоталитарным режимам в Италии и Германии. В целом евразийцы относились к этим режимам негативно, полностью отрицая какое-либо идейное родство с ними. Однако это отрицание опиралось, прежде всего, на тезис, что и фашизм, и нацизм — явления чисто европейские, западные, имеющие по существу те же корни, что и либеральная демократия, парламентаризм и многопартийность. И если, как подчеркивал, например, Трубецкой, либеральная демократия и парламентаризм являются «устарелыми формами», то итальянский фашизм и немецкий нацизм «явления, не лишенные некоторого здравого элемента». Однако «этот элемент поглощался их отрицательными сторонами». Эти режимы, по мнению Трубецкого, «на первый взгляд, кажущиеся революционными, но, по сути, — глубоко реакционные». Для России они не пригодны. Природа государства, по Трубецкому, определяется не формой правления, а типом «отбора» правящего слоя, то есть тем, по какому принципу отбираются люди, управляющие государством. По отношению к этому принципу форма правления вторична. Поэтому задача состоит в том, чтобы выработать правильный принцип «отбора» руководящих кадров. Евразийцы выдвинули идею «отбора» по принципу соответствия национальной идее (в евразийском, цивилизационно-культурном, полиэтничном понимании). Государством могут править только люди, разделяющие определенное мировоззрение, подчиняющие себя не личным, клановым, классовым, узконационалистическим интересам, а «идее-правительнице» государства (Трубецкой). Такой строй называется «идеократией».

Наибольшее отторжение у евразийцев, намеревавшихся строить свою империю на основе единого, но полиэтничного цивилизационно-культурного типа, вызывал этнический национализм и расизм европейских тоталитарных режимов. В своей статье «Об истинном и ложном национализме» тот же Трубецкой писал, что западный национализм имеет в своей основе глубинную и вековую убежденность романо-германцев в неполноценности всех иных культур по отношению к европейской. Русским же якобы подобное никогда не было свойственно. По мнению Трубецкого, которое стало для евразийского движения программным, здоровый национализм, в отличие от извращенного, европейского, лишен всякого эгоцентризма и уважает культуры других наций.

Однако здесь не все так однозначно, как может показаться. Дело в том, что евразийцам иногда было свойственно делать акцент на ценности «чистых полнокровных культур» — упоминания о чистых расах, о вреде расового смешения, о народе как «биологической особи» не так уж редко встречались в евразийской литературе. Например, в той же работе Трубецкого «Об истинном и ложном национализме (с. 82), у него же в статье «Об идее-правительнице идеократического государства (Евразийская хроника. Берлин, 1935. Вып. III, с. 31), а также у других евразийцев: Белецкий И.С. «Евразийство» (Евразийская хроника. Прага, 1925. N 1. с. 3); Савицкий П.И. «Россия особый географический мир». Прага, 1927. с. 65. Таким образом, евразийцы естественным образом должны были задуматься и о «чистоте расы». К тому же у евразийцев было довольно сложное, скажем так, отношение к евреям, что в контексте 30-х годов требовало определенного прояснения.

Дело в том, что критика западного рационализма, прагматизма, материализма и пресловутой «бездуховности» приобрела в сочинениях евразийцев особое звучание, так как они либо выводили эти «признаки разложения» непосредственно из Ветхого Завета, то есть из «морали иудаизма» (Карташев А.В. «Реформа, реформация и исполнение Церкви. На путях. утверждения евразийцев». М.; Берлин, 1922. с. 63, 75-76), либо приписывали их влиянию работавших в Европе еврейских философов. (Флоровский Г.В. «Хитрость разума. Исход к Востоку. Предчувствия и свершения», с. 30 -36). По мнению евразийцев, Запад именно из иудаизма унаследовал такие понятия как «закон», «правовое государство» и «права человека», якобы «закрепощавшие личность». Они видели недостаток иудаизма в том, что он строго кодифицировал поведение человека, и называли «бога евреев» — «богом-администратором». Все это они противопоставляли присущим якобы только русской душе понятиям о справедливости, о «Государстве Правды», которому писаное законодательство пойдет только во вред, как чуждая идея, основанная на «бездушном механицизме». (Флоровский Г.В. «О народах неисторических (страна отцов и страна детей). Исход к Востоку. Предчувствия и свершения», с. 66; Трубецкой Н.С. «У дверей. Реакция? Революция?», Евразийский временник. Берлин, 1923. Кн. 3. с. 28). Весьма характерно такое утверждение В.Н.Ильина: «Высшее начало морали — любовь — будучи облечено юридической принудительностью, превращается в безнравственность». И евразийцы последовательно выступали против «правопоклонничества», считая, что «христианская любовь», укоренившаяся в русском правосознании, вполне может заменить право.» («Евразийство: опыт систематического изложения». Париж, 1926. с. 65 -72).

Из всего этого логически делался вывод, что евреи изначально «чужды» тому самому единому евразийскому цивилизационно-культурному типу. К тем же «иудаистским» корням евразийцы возводили и «мессианскую» сущность марксистского учения о коммунизме. (Флоровский Г.В. «Хитрость разума». с. 36; Карташев А.В. «Реформа…» с. 62- 63; Бромберг Я.А. «Запад, Россия и еврейство. Опыт пересмотра eврейского вопроса», Прага, 1931. с. III. Карсавин Л.П. «Восток, Запад и Русская идея.», Прага, 1922. с. 55). Правда, надо отметить, что евразийцы никогда не утверждали, что революция 1917 года была совершенна именно евреями. Как писал Карсавин: «Надо быть очень необразованным исторически человеком и слишком презирать русский народ, чтобы думать, что евреи могли разрушить русское государство.» (Карсавин Л.П. «Россия и евреи», с. 72.) В то же время именно «еврейскую периферию», под которой Карсавин понимал часть еврейства, оторвавшуюся от своего народа, но не интегрировавшуюся полностью в другой народ («евреи на перепутье»), евразийцы считали носительницей идей абстрактного космополитизма, интернационализма, «общечеловеческой культуры». Именно эти «абстрактные, безжизненные и вредоносные идеи», по мнению Карсавина, ускорили падение и так уже тяжелобольной России. А потому, утверждал Карсавин, «денационализирующееся и ассимилирующееся еврейство — наш вечный враг».(Карсавин Л.П. «Россия и евреи», с.71)

Между тем, принятие в нацистской Германии в 1934 году печально знаменитых расовых законов побуждало большую часть евразийцев доказывать, что они не имеют ничего общего с германским национал-социализмом. Особенно после того, как евразийская группа А.В. Меллер-Закомсльского, действовавшая в Германии, все-таки перешла на откровенно расистские позиции, увидев в Гитлере «спасителя человечества». (Назаров М. «Русская эмиграция и фашизм: надежды и разочарования». Наш современник. 1993. № 3 с. 126; Меллер-Закомельский А.В. «Страшный вопрос (о России и еврействе)». М., 1994.) Остальные евразийцы стали с еще большей настойчивостью доказывать, что сложности их отношения к евреям имели духовные, а не расовые корни. Трубецкой объяснял, что «евразийство, отвергающее экономический материализм, не видит никаких оснований принять материализм антропологический…». Пражские евразийцы приняли специальное решение просить Трубецкого написать статью о расах, где бы осуждался русский расизм. (Евразийские тетради. Четвертое июльское совещание… с. 8, 11-12.) Что и было им сделано. Впрочем, все это было уже не так актуально, потому что к концу 30-х евразийское движение в эмиграции практически перестало существовать.

«Последний евразиец»

Итак, евразийское движение в эмиграции сошло на нет, а последователи евразийства внутри СССР были уничтожены. И, тем не менее, именно внутри СССР евразийству суждено было возродиться — примерно с конца 1940-х годов «евразийское дело» продолжил выдающийся русский историк Л. Н. Гумилев, еще в 1930-годы состоявший в переписке с жившим в Праге Савицким. Понятное дело, в условиях советского режима Гумилев, сам проведший многие годы в сталинских концлагерях, не имел возможности выступать с идеями «политического евразийства». Евразийские идеи Гумилев развивал на основе исследования этнокультурных процессов на пространстве Евразии и особенно культур кочевых империй, в изучении которых он искал ключ к более широким историческим закономерностям. Выводы, сделанные Гумилевым, собравшим огромный фактический материал, в основных своих моментах повторяли евразийские постулаты. Это прежде всего географический и цивилизационный детерминизм, свойственный основам евразийского миропонимания. В частности, климатическими изменениями степной зоны Евразии Гумилев объясняет многие повороты истории народов региона. Вместе с тем, Гумилев разработал оригинальную теорию «этногенеза», основанную на представлении об органической природе этноса и сформулировал понятие «суперэтноса» — результата нескольких культурно-однотипных или близких этносов.

Так же, как и «классические» евразийцы, Гумилев настаивал на огромном позитивном вкладе туранских народов в русскую культуру и государственность и утверждал, что татаро-монгольское завоевание по существу спасло русскую религиозно-культурную идентичность от поглощения Западом. Славяно-тюркский этнический симбиоз оценивается Гумилевым только положительно. В то же время влияние Европы он относил к разряду отрицательных, подчеркивая отсутствие «комплиментарности» у русских с европейцами: славяне, подпавшие под влияние европейской культуры, якобы утратили самобытность, а «русские, выйдя из-под татар, напротив, стали мировым субъектом». Гумилев сформулировал теорию «пассионарности», т.е. наличия в определенных поколениях особого типа, чья жизненная энергия намного превышает среднестатистический уровень и чьи действия резко повышают геополитический статус этноса, выводя его на новый качественный уровень. Теория «пассионарности» представляет собой развитие темы «евразийского отбора» и «идеократии», так как основным качеством «пассионария», по Гумилеву, является способность человека отказаться от материальных благ во имя определенного нравственного, общественного или религиозного идеала.

В конце 1980 — начале 90-х годов взгляда Гумилева стали очень популярны среди части российской общественности, а его тексты многими воспринимались как канонические. Между тем, в научных кругах значительная часть специалистов относилась и относится к его работам и особенно выводам весьма скептически. Не говоря уже о том, что общественно-политический аспект взглядов Гумилева вызывает, мягко говоря, неоднозначную реакцию. В частности, в тех же геополитических аспектах взглядов Гумилева многие замечают сходство с известной теорией «крови и почвы» (Blut und Boden) «отца геополитики» Карла Хаусхофера, ставшей одной из составных частей идеологии нацизма. Впрочем, все это довольно сложная и обширная тема, требующая отдельного рассмотрения. Однако с учетом того, что сам Гумилев называл себя «последним евразийцем», а наследие Гумилева является передаточным звеном от «классического» евразийства к неоевразийству, необходимо все-таки коротко затронуть ряд моментов. Как говорится, для широты картины, позволю себе процитировать лишь одну критическую оценку деятельности Л.Н.Гумилева, которая, по-моему, в наиболее сжатом и одновременно многоплановом виде отражает претензии, которые можно предъявить знаменитому историку. Цитата (с некоторыми купюрами) взята из статьи доктора исторических наук, главного научного сотрудника Института этнологии и антропологии РАН В. Шнирельмана «Евразийцы и евреи» («Вестник Евразии», №1, 2000):

«Если евразийство выводило культуру исключительно из религиозно-психологической основы, то есть оставалось в рамках чистой культурологии, то Гумилев стремился саму эту основу увязать с чем-либо более объективным и материальным и находил это в биологии (фактор генетического наследования). Более того, Гумилев отвергал позицию Трубецкого, который считал, что хотя «таланты» и «темпераменты» наследовались половым путем, их направление обусловливалось социальным контекстом, Гумилев скорее был склонен идти по пути, проторенному теорией Т.Д.Лысенко о наследовании благоприобретенных признаков. Поэтому если, объясняя причины культурных сходств, классическое евразийство делало акцент на контакты между культурами и обмен информацией, то для Гумилева важнейшим фактором является генетика — половые контакты, путем которых и передавалась «пассионарность»… Далее, классическое евразийство утверждало обоюдный взаимный характер культурных влияний. Напротив, в концепции Гумилева преобладают однонаправленные воздействия. В частности, при контактах евреев с иными культурами, по Гумилеву, речь однозначно шла о гибельных воздействиях именно евреев на соседей, а не наоборот. Тем самым проблему межкультурных контактов Гумилев был склонен решать не с позиций позднего Трубецкого, а исходя из расистского подхода Меллер-Закомельского. Кроме того, если Трубецкой, подчеркивая сходства между русскими, финно-уграми и тюрками, все же не считал общеевразийскую культуру окончательно сложившейся и призывал к ее активному строительству, то для Гумилева евразийская культура как данность существовала уже в I тысячелетии н. э. Ведь он писал о евразийских этике, обычаях и проч. применительно еще к хазарскому периоду.

В последние годы последователи Гумилева неоднократно выступали против идеи предопределения, избавляющей людей от моральной ответственности. Некоторые из них даже пытались возводить корни этой идеи к Ветхому Завету, противопоставляя ей христианское понимание свободы. Остается только удивляться, как они сумели проглядеть заложенное в учении Гумилева положение об «отсутствии категории вины и ответственности» в динамике этногенеза. А ведь это означает оправдание любой агрессии, любых кровавых межнациональных конфликтов, любых несправедливостей по отношению к этническим меньшинствам, которые теория Гумилева объясняет именно с позиций предопределения, иначе говоря, объективным характером этногенетического процесса, «созидательной» деятельностью пусть и жестоких, но делающих конструктивную этническую работу «пассионариев». На эти далеко не безобидные выводы критики уже обращали внимание. Более того, как и предполагали прозорливо критики, концепция Гумилева ныне активно используется радикальными русскими националистами для отстаивания так называемых геополитических интересов (Зимин А. И. «Геополитика — судьба России?», Социологические исследования 1994. № 10. С. 201-207; Ситнянский Г. «Естественные границы: какой быть новой России?», Общественные науки и современность. 1994. № 6. с. 112-118). Но как сторонники, так и критики Гумилева упустили из виду, одно обстоятельство, … а именно то, что его методология находится в ближайшем родстве с исконным евразийством. А последнее ставило своей целью оправдание русской революции, а также и многих последующих мероприятий советской власти как объективно необходимых, полностью отвлекаясь от каких-либо этических оценок … единственным критерием оценки каких-либо действий или событий для евразийцев было созвучие идее целостности Российского государства, то есть российский («евразийский») национализм. И именно эту центральную идею сохраняет современное неоевразийство. Оно остается столь же антидемократичной идеологией, как и породившее его классическое евразийство…»

С приставкой «нео»

Неоевразийцы, приняв основные положения «классического» евразийства в качестве платформы, «модернизировали» их с учетом идей XX века. Как только «источников и составных частей» не находят специалисты в этой самой «модернизированной» идеологии. И все они, как ни парадоксально, с «проклятого Запада». Так отмечается, что тезис Трубецкого «Запад (Европа) против человечества» пополнен германской политической философией «консервативно-революционного» направления (О.Шпенглер, В.Зомбарт, А.Мюллер ван ден Брук, Э.Юнгер, Ф.Юнгер, Ф.Хильшер), европейским традиционализмом (Р.Генон, Ю.Эвола, Т.Буркхардт и т.д.), «новой левой» критикой капитализма (Ж.Батай, Ж.-П.Сартр, М.Фуко и др.), марксистской критикой «буржуазного строя» (А.Грамши, Д.Лукач и т.д.), европейскими «новыми правыми» (А. де Бенуа, Р.Стойкерс и др.).

«Критика романо-германской цивилизации» тоже претерпела определенные изменения. Теперь приоритетом является отторжение прежде всего англосаксонского мира. Запад дифференцируется на «атлантические» США и Великобританию (плюс Канада, Австралия и Новая Зеландия) и «континентальную» Европу, при этом континентальная Европа рассматривается как фактор геополитически нейтральный и способный на позитив. Термин «романо-германский» в неоевразийстве не употребляется.

Теперь в качестве всемирного зла выступают «атлантизм», «англосаксы», «мондиализм-глобализм», «планетарный либерализм» и т.д. Причем нередко все это сопровождается аляповатой мистикой и эзотерикой, оккультизмом и жуткими версиями сатанинских заговоров, россказнями об инопланетянах-«рептилоидах» (к ним, в частности, любят причислять британскую королевскую семью и семейство Бушей) и прочими «ужастиками» в духе программ «Военная тайна» и прочих историй о «неизведанном» с резко антизападную тональностью, которыми по непонятной причине и непонятно по чьему заказу заполнен, например, эфир канала «Рен-ТВ» (за исключением новостного блока). «Евразийством» в геополитическом смысле стали обозначать проектирование различных континентальных блоков, которые предлагается создать вокруг России для противодействия (активного или пассивного) США и Великобритании. В широком смысле «евразийство» мыслится как идеологическая платформа «антиглобализма» или «альтернативного глобализма».

В историческом плане квази-евразийские идеи, прежде всего, идеологемы-мифологемы об «особом пути» России и прочих имперско-почвеннических пафосностях стали восприниматься частью советской партэлиты и близких ей интеллигентов с конца 40-х годов — со времен «борьбы с космополитизмом».. Сворачивание программы мировой революции компенсировалось идеологией, сочетающей русский традиционализм и коммунизм. В период «оттепели» носители этой квази-идеологии вошли в конфликт с «шестидесятниками», которых они постоянно обвиняли во все том же «безродном космополитизме» и «низкопоклонстве перед Западом». В литературе это нашло выражение, например, в создании таких эпохальных произведений, как «Тля» Шевцова и «Чего же ты хочешь?» Кочетова. В 70-80-е годы предтечами современного неоевразийства были не только писатели-«жидоеды», сочинявшие доносы в ЦК КПСС, но и некие «эстеты» и «эзотерики» из сектантского кружка Юрия Мамлеева. Последние относили себя к внутреннему диссидентству, противостоявшему не только советскому официозу, но и либерализму «внешнего диссидентства». Программным для них был самиздатовский роман Мамлеева «Шатуны», повествующий о новом типе серийного убийцы, что совершает преступления не только ради собственной извращенности, но и во имя постижения некой эзотерической истины. Впрочем, к кружку Мамлеева мы еще вернемся.

Во времена «перестройки» и развала коммунистической системы существовавшие до этого квази-евразийские идеологемы сформировались в более-менее целостное «неоевразийство». При этом в условиях демократизации стало возможным использовать наследие евразийской классики для идейно-политической борьбы. Например, в качестве духовно-политической платформы «интегрального патриотизма», призванного преодолеть деление на «красных» и «белых». Тем более, что развал СССР многими воспринимался как повторение 1917 года и краха Российской империи. Провозглашенное писателем Прохановым соединение черносотенно-монархических идей с державным сталинизмом сработало именно на повышение популярности неоевразийства . Среди наиболее ярких идеологов неоевразийства, громко заявивших о себе в начале 1990-х, следует назвать философа Александра Зиновьева и социолога Сергея Кара-Мурзу, которого адепты славят как «народного философа». В то же время евразийские идеи в условно «либеральной» оболочке, более близкие к «классическому» евразийству, стали одним из суррогатов безуспешно взыскуемой национальной идеи.

«Менестрель Мурсии»

Так уж получилось, что идеологическим, да и политическим «лицом» неоевразийства стал удивительный персонаж — Александр Гельевич Дугин 1962 года рождения. Этот сын генерала ГРУ поступил было в МАИ, но быстро бросил учебу. Где-то на рубеже 1970-х и 1980-х годов он входит в состав уже упоминавшегося кружка Мамлеева в Южинском переулке, которым к тому времени уже заправлял новый «гуру» — «пророк», эзотерик и поэт Евгений Голованов. В 1980 году Голованов стал «рейхсфюрером» основанного им «Черного ордена СС», а Дугин (вместе с другим, ныне тоже очень известным деятелем — Гейдаром Джемалем) его «адъютантом» и кем-то вроде любимого ученика. «Орден» имел соответствующую идеологию-мифологию, иерархию, «эстетику» и оккультно-мистические ритуалы, сопровождавшиеся, по некоторым данным, всяческим мистическо-эстетским непотребством. По ряду свидетельств, Дугин уже тогда мечтал проникнуть во власть и, манипулируя политиками, сломать слабеющее советское государство, создав новую мощную евразийскую империю (позднее он назовет свое учение «консервативной революцией»). Себя Дугин мыслил неким духовным вождем возрожденной Евразии.

Начавшаяся «перестройка» открывает перед Дугиным возможность политической карьеры. Вместе с Джемалем он вступает в пресловутую «Память», но Дмитрий Васильев вскоре изгоняет их обоих «по подозрению в сатанизме» и за антисоветские высказывания. В 1988 году Дугин начинает пропагандировать философию Юлиуса Эволы и Рене Генона, основной социальной идеей которых является идеализация кастового строя. Затем Дугин создает Историко-религиозную ассоциацию «Арктогея» и одноименное издательство, выпускающее сочинения «новых правых», книги самого Дугина. Основная идея чрезвычайно обширной публицистики Александра Гельевича — вся человеческая история является явной и тайной борьбой двух секретных орденов — «менестрелей Морванда» (аталантистов-мондиалистов) и «менестрелей Мурсии» (евразийцев). Даже одного из инициаторов «окончательного решения» еврейского вопроса Рейнхарда Гейдриха — он считает «убежденным евразийцем», убитым, оказывается, не чешскими патриотами, а «атлантистом» Канарисом (А.Дугин «Конспирология», Часть 3.Великая война континентов.) Дугин перемещает «Запад» за океан — мировое зло у него олицетворяют «страны моря» США и Великобритания. Отсюда и миссия России — возглавив весь евразийский мир, освободить Европу от «американской оккупации».  В «планетарной Endkampf» («Битва Конца»), которая победно завершит тайную войну континентов (Евразийского и Атлантического) победят «Наши» — «эсхатологический фронт Континента, западной провинцией которого является сама Европа, наша Европа, противостоящая Западу Европа Традиции, Почвы, Духа. Наши — это и католики, и православные, и мусульмане, и индуисты, и даосы, и ламаисты, и язычники, и агностики, и мистики… Но лишь те из них, которые преданы Континенту Востока, его таинственной и неизведанной Судьбе».

О методах, которые Дугин рекомендует для достижения провозглашенных им целей можно судить по следующим, довольно красноречивым цитатам: «Совершенно неправомочно называть фашизм «крайне правой» идеологией. Это явление гораздо точнее характеризуется парадоксальной формулой «Консервативная Революция»». (Дугин А.Г. «Тамплиеры Пролетариата Фашизм — безграничный и красный». 1997 г.) А вот из более позднего: «Мы пришли, чтобы провозгласить эпоху Великой Чистки. Наша цель создать новую армию — армию Евразии… В крови нашей растворенные наши мертвые, созидавшие великие империи Евразии, крушившие врагов миллионами, не щадившие ни себя, ни других во имя великой цели…Наша цель — Евразийская Империя. … Но править в ней будут мудрейшие и сильнейшие, и отбор будет безжалостным… Наша этика — смерть лучше позора. Не можешь быть сильным, лучше не будь вообще… Стране нужны новые люди. … Веселые и беспощадные» (Программа Евразийского Союза Молодежи).

А вот каким должно быть политическое устройство по Дугину: «…в обществе, которое нужно России, не должно быть представительской демократии, не должно быть рыночного общества, основанного на денежном эквиваленте всех ценностей, и не должно быть идиотской, противоестественной, извращенческой идеологии прав человека. Рынок, демократия и права человека — пошли вон!» (Дугин А.Г., «Либералов к стенке». «Аргументы и Факты», №22. 2009 г) Из совсем недавнего, то есть из тезисов выступления «Евразийство: мировоззренческая стратегия будущей России» на VII Международной научной конференции Сорокинские чтения «Глобальная социальная турбулентность и Россия» (10.12.2011): «Политическое устройство России-Евразии должно быть традиционным, идеократическим, основанном на ценностях религии, традиции, семьи, нравственности, цельности, соборности, мужественности (люди длинной воли). Материальные стимулы и мотивации не должны быть главенствующими. Торговцы — третье сословие — должны быть подчинены мыслителям и воинам».

Кстати, поклонников евразийства «классического» образца очень раздражает, что евразийские идеи ныне ассоциируются почти исключительно с Дугиным, которого евразийские «традиционалисты» евразийцем не считают. Вот как оценивает его взгляды, например, председатель Клуба Евразийской интеграции МГИМО Юрий Кофнер: «Взгляды Дугина можно называть чем угодно — застой-консерватизмом или около-фашизмом, но только не евразийством. Дугинское «евразийство» — это оксиморон, извращение и обман. Извращение великих идей евразийства и обман населения о том, что такое — настоящее евразийство.»

Однако в данном случае не слишком важно, соответствует ли идеология Дугина каноническиму евразийству. Важно то, что именно дугинская «версия» евразийства находит понимание и, главное, поддержку в российских верхах. В этом можно убедиться, если отследить политическую карьеру «менестреля Мурсии», с начала 90-х, которая, несмотря на экстремальность суждений Дугина, отличается исключительной гибкостью.

С 1991 года Дугин входит в редакцию и становится активным автором прохановских газет «День», а потом «Завтра». Вместе с Лимоновым он участвовал в создании Национал-большевистской партии. Получилось крайне воинственное «евразийство»: объединение силой оружия территорий, заселенных русскими, дестабилизация сопредельных стран, установление российского доминирования на всем постсоветском пространстве и т. п. Одновременно он работает в секретных архивах КГБ, допуск к которым ему устроил отец, где знакомится с трофейным нацистским архивом «Ahnenerbe» (институт «Наследие предков», принадлежавший СС). Одним из результатов этого знакомства стал цикл телепередач о нацистской эзотерике и мистике, носивших откровенно апологетический по отношению к нацизму характер. Очень интересно, что, несмотря на доходившие до хулиганства высказывания Дугина в адрес Ельцина, эфир ему был предоставлен на главном государственном телеканале.

«Разочаровавшись» в середине 1990-х годов в сотрудничестве с «красными» национал-патриотами, Дугин, порвав с Лимоновым, начал поход во власть, «корректируя» соответствующим образом свое мировоззрение. В частности, он отказался от своего первоначального антихристианства и перешел в старообрядчество (причем в ту его ветвь, которая признает верховенство РПЦ). С 1997 года Дугин сотрудничает с журналом Министерства обороны РФ «Ориентиры», чуть позже становится председателем «Центра геополитических экспертиз» при Совете по национальной безопасности. В течение трех лет он преподавал в Академии Генштаба, где до сих пор учатся по его учебнику «Основы геополитики. Геополитическое будущее России». В 1999 году он становится советником спикера Думы Селезнева, рекомендовавшего включить «геополитическую доктрину в программу российских школ». В 2001-2002 годах вместе с кремлевским пропагандистом Леонтьевым формирует общественно-политическое движение, а затем и партию «Евразия», которая заявляет о полной поддержке Путина. В прессе довольно много писали о помощи «Евразии», «которая идет через региональные организации спецслуж». («Версия» № 19, 29 мая — 4 июля, 2001»). Дугин также возглавляет Евразийский Союз Молодежи. В качестве эксперта он присутствует практически на всех телевизионных ток-шоу и неведомыми путями превращается в профессора философии МГУ и директора «Центра консервативных исследований» при нем. Вместе с тем он начинает отмежевываться от своих прежних наиболее одиозных высказываний типа панегирика Гейдриху, они начинают исчезать из Интернета, а откорректированная «Конспирология» в 2005 году переиздается. При этом Дугин вдруг становится активным «антифашистом», пламенно выступающим против «ксенофобии» — но не в России, естественно, а в Прибалтике, Украине и так далее. В число союзников неоевразийцев по борьбе с «мондиализмом» теперь он включает религиозный сионизм и ультраортодоксальный иудаизм.

Приближая «Битву Конца»

Разумеется, оспорить еврезийские и неоевразийские постулаты можно по существу. Вспомнить, например, о «скандинавской» и «ордынской» тенденции в русской истории, о ганзейской Новгородской республике, о многовековом и неистребимом русском западничестве и многом другом. Но в данном случае дискуссия по существу не причем. Замысловатые философские, историософские и геополитические конструкции, которые Дугин и прочие неоевразийцы, а также влиятельные арихиереи и видные кинематографисты, внедряют в умы нынешних властных наследников ОГПУ, сами по себе путинскую верхушку не шибко вдохновляют. Тем более, что «неоевразийство» — действительно оксиморон, вычурный и наукообразный, который лишь прикрывает свойственную фашизоидным, садо-мазохистским личностям ненависть к свободе и вытекающую отсюда же ненависть к Западу и холопскую зависть к нему.

По-настоящему воодушевить правящую бюрократию может лишь дугинский тезис о «патриотической» и «компрадорской» коррупции. Оказывается, с коррупцией дело обстоит так: «Все виды коррупции можно разделить на две части — коррупция патриотическая и коррупция компрадорская. Или иначе «коррупция евразийская» и «коррупция атлантистская … Если с коррупцией нельзя бороться фронтально, а некоррумпированного сегмента в обществе просто нет, то надо разделить коррупционное пространство на две части и противопоставить их друг другу — поддержав на первых порах одну из форм против другой» (Дугин А.Г. «Геополитика коррупции». 2011 г.; «Не смертный грех». «Литературная газета». №43. 2008 г.) Нашему ворюге-бюрократу прямо-таки маслом по сердцу!

Главной причиной отталкивание правящей бюрократии от Запада и склонения ее к принятию «евразийской» альтернативы является лишь предпочтение близкого и безопасного для нее состояния «восточного комфорта» — когда нет проклятой демократии, прав человека, свободы прессы и манифестаций, нет, в конечном итоге, и видимой угрозы потери власти, а это и есть главное в идеологии нынешних властителей. Им по большому счету все равно, какую «альтернативу» выбрать — хоть «готтентотскую», лишь бы без угрожающих перемен.

Если же говорить опять же по существу, то в условиях XXI века никакой Великой Евразийской Империи без китайского протектората не получится. Это уже будет не Московская, а подордынская Русь, когда князья ездили «в Орду» за ярлыками на княжение. Может ездить и не надо будет. ЦК КПК сам пришлет «ярлык» по «мылу». Это вполне реально, если российская внешняя политика будет строиться на рекомендациях экспертов, вроде уже упоминавшихся Мунирова и Айвазова. Трогательно соглашаясь между собой почти во всем, они всерьез разошлись только в определении конкретного странового состава «Северной и Южной коалиций», между которыми, согласно библейским пророчествам, произойдет «Битва Конца». Ведь именно на эти пророчества, как полагают маститые эксперты, «опираются замыслы англосаксов». Да, мудрено…

Что же до внутренней жизни самой России, то все это «евразийство» с приставкой «нео» или без может стать для нашей страны самой настоящей ловушкой. Потому что под прикрытием мудрено-пафосной идеологической шелухи и так уже идущая вовсю фашизация российского государства способна пойти еще быстрее. То же самое можно сказать и о клерикализации в духе православного фундаментализма. Со всеми вытекающими отсюда катастрофическими последствиями. Тут уж об империи мечтать не придется. Сохранить бы, что имеется…

Михаил КАЛИШЕВСКИЙ (Москва)

Источник: http://www.fergananews.com