Чем дольше живу, тем больше сомнений

Post navigation

Чем дольше живу, тем больше сомнений

Рабочий кузнечного цеха Московского автомобильного завода и президент Татарского Пен-центра Всемирной организации писателей ПЕН-клуба. Телеведущий и директор Национальной библиотеки Татарстана. Сегодня председатель Комитета Госсовета РТ по культуре, науке, образованию и национальным вопросам Разиль Валеев — гость нашей рубрики.

Однажды на лекции в литературном институте преподаватель произнес: «Все крымские татары – предатели». Валеев встал: «Простите, я не могу вас больше слушать», — и вышел из аудитории. Его, конечно, отчислили бы. Но вслед за ним встала и вышла почти вся аудитория: и иностранцы, и наши молодые писатели из разных уголков страны…

— Наш маленький литинститут всегда был государством в государстве. Там был свой мир. Представители всех народов СССР и многих стран мира, мы жили совсем другой жизнью. Это был островок демократии в самом сердце Москвы…

— В начале семидесятых на съезде Союза писателей ТАССР вы с товарищами бросили с балкона Камаловского театра листовки с требованием открыть литературный журнал молодых татарских писателей?

— Это молодость… Мы — те, кто выросли в деревне, можно сказать, тогда ничего не боялись. Это город полон ограничений: машины, дороги. Опасности. А деревенские дети чувствуют себя хозяевами на своей земле..

— А может, татарам вообще не стоит жить в городе? Потому что витиеватые коридоры городских зданий, лабиринты улиц, ограничения ломают прямую простоту нашего менталитета?

— Может быть. Потому что татарский менталитет сегодня можно сохранить, за редким исключением, только в татарской деревне. Татарских городов в мире нет. Иногда, говоря «татарин», добавляют «хитрый». А это осторожность человека, который попал в среду, где он не чувствует себя хозяином. Я приезжаю в деревню и становлюсь раскованнее, чувствую себя свободнее, там мне уютно. Хотя большую часть жизни прожил в городе, в деревне я — дома. Попадая в другие страны, я тоже всегда ищу соплеменников, не нашел татар только в Сеуле. Мне говорили, что там в свое время была община — 37 татарских семей. Но на том месте, где, по рассказам, когда-то была татарская школа, теперь возвышаются небоскребы…

— А что, по-вашему, делает татар татарами даже вдали от родины? Одним словом…

— Вера в себя, в свой народ. У меня свой собственный мир, и я не всех туда впускаю. Хочу быть «маленьким суверенным государством». Ищу своих единомышленников. А это не только татары. Русские, якуты, американцы, белорусы – не важно… Эти качества присущи многим татарам.

— В восьмидесятые вы стали директором Национальной библиотеки Татарстана. Сразу наладили контакты с крупнейшими библиотеками мира, даже библиотекой конгресса США, установили первые компьютеры, электронные каталоги, стали постоянно закупать новые книги. А начался бурный расцвет с того, что ваши тихие скромные сотрудники… объявили забастовку. Они требовали, чтобы обком ВЛКСМ освободил свое здание и отдал его для книг. В это время бесценные издания гнили в тесных подвалах и чердаках старого здания… Библиотекари отказались получать зарплату, пока книги не будут спасены…

— Тогда чиновники смеялись над нами: «Библиотекари не получают зарплату? Пусть не получают. Но работают же!» Действительно, они были люди воспитанные, уважали наших читателей, работу не бросали. А когда английские, итальянские, российские журналисты стали писать и говорить о нас, чиновники задумались… Книги мы спасли. Но зарплату все равно не взяли: это было бы нечестно, недобросовестно и непорядочно. Перечислили ее в Зеленодольский детдом. Потом я нашел спонсора, мы выплатили сотрудникам зарплату.

— Как романтично: власть уступила власти книг, благородных идей. Теперь, когда наступила власть денег, не разрушились ли какие-то ваши иллюзии, вы не изменились?

— Я все тот же. Ситуация другая. Теперь я выступаю на сессиях. Говорю с экрана телевизоров. Обращаюсь со страниц газет.

— Помогает? На спорт тратят намного больше, чем на культуру… 

— На последней сессии я предложил отнести культуру к одной из разновидностей спорта – к интеллектуальным состязаниям например. Эта шутка, конечно, родилась от безысходности. Отношение к культуре, как всегда, «остаточное». Когда тебя слушают, но не слышат – это очень больно. У нас все говорят, но никто никого не слушает. Мы глухи друг к другу. Иногда кажется, что меня больше понимают за рубежом, чем на родине. Я бывал во многих странах и видел, например, что в детских комнатах в гипермаркетах детям не включают телевизор. Там воспитатель читает детям книжки. При каждой взрослой библиотеке есть залы с маленькими стульчиками, нарядным детским оборудованием. Пока папа и мама занимаются, педагоги приучают к чтению их детей, учат слушать и слышать друг друга.

— Вы много лет добиваетесь того, чтобы в Казани построили новое здание для библиотеки. Пока получили несколько старых зданий. Выходит, последняя специально построенная библиотека — пропавшая библиотека Сююмбике — была воздвигнута в Казани более 400 лет назад. Я слышала, вы нашли ее следы?

— Возможно, и написали письмо Патриарху. Просили подтвердить наши догадки. Патриарх не ответил.

— Восьмидесятые годы. Вы едва не погибли в Афганистане, а в Союзе писателей ТАССР в это время шло собрание: рассматривали анонимки — «сигналы», которые поступили на вас. Решали, как вам воздать. В это время вы попали на больничную койку. Пролежали 7 месяцев без надежды на выздоровление. Что-нибудь изменилось в вас, когда болезнь отступила?

— Не очень хочется говорить о болезни. Тогда я уже было распрощался с жизнью. Говорю это без фальши: я примирился с неизбежностью смерти и был готов к ней. В течение семи месяцев 12 человек лежали со мной в одной палате. Они все умерли. 11 — при мне. Двенадцатый — когда я уехал из Москвы в Казань. Ему было 18 лет. Когда я выздоровел, жена показала мне медицинскую энциклопедию. В ней говорилось, что с моим диагнозом выживают около 4,5% больных. Мое выздоровление было чудом. И я начал жить. Мой педагог по литинституту русский поэт Лев Ошанин сказал тогда очень важные для меня слова: «Не копи в себе зло…» Я все переосмыслил. Забыл прежние обиды. Начал писать так, как будто ничего раньше не писал… Так я начал жить с нуля. В сорок лет.

— Вы болели, совершали отчаянные поступки, но выжили и победили. Что вас ведет, хранит? Может, это ваша жена? 

— Родители, жена, дочь, внучки, добрые люди, еще кто-то…что-то…

— А как вы выбрали себе такую правильную жену?

— Я не выбирал. Приехал на учебу в Москву, мне было грустно, я каждый день писал письма домой. Перед октябрьскими праздниками пошел на почтамт, чтобы отправить открытки родным, и оказался за одним столом… со знакомой из Казани. Мы не виделись два года и встретились случайно в городе с населением восемь миллионов! У нее в гостях я познакомился со своей будущей женой. Оказалось, что наши общежития стояли рядом, но до этого дня мы никогда не видели друг друга.

— Отсюда мораль: пишите письма родным!

— Чем дольше я живу, тем больше у меня сомнений. Зачем пришел в этот мир, правильно ли жил и живу, для чего сижу в этом кресле…

— Как писал Жванецкий, каждый живет, не зная правды о себе. И умирает совсем от другого. Меня поразила история, которую вы однажды рассказали в шутку. О том, что было время, когда у вас не было никаких сомнений, особенно в собственной значимости, но вся эта уверенность улетучилась в книгохранилище…

— Когда, окончив литинститут, вернулся из Москвы и стал работать директором Национальной библиотеки Татарстана, мне казалось, что я очень много знаю, считал себя весьма начитанным человеком (смеется). Но обошел книгохранилище – более трех миллионов книг – и мне стало так грустно! Я подумал: как мало я знаю, какой же я безграмотный!

— Разиль Исмагилович, скажите, а вы хоть чего-нибудь боитесь?

— (Смущенно.) Боюсь дать обещание и не выполнить его. Ко мне приходит много людей со своим горем, трагедиями – ну как откажешь в помощи? А отец меня воспитывал так: если дал обещание и не сдержал его, то не можешь считать себя мужчиной… Боюсь ночи — это время, которое как будто проходит мимо меня. Боюсь моря – его нельзя обнять, как деревенский ручеек, боюсь бесконечности. Боюсь чистого листа бумаги, когда многое надо сказать, а первая строка еще не написана…

— Я слышала, в детстве вы читали по три книжки в день.

— Прочитав все книги в сельской библиотеке, однажды я решил начать собирать свою собственную. Пошел в наш деревенский магазин. И там мне приглянулась книжка «Шаг вперед, два назад». Автора не увидел, но название понравилось. Я ее купил. Наверное, не случайно я со временем стал заниматься политикой.

— Как вы воспитываете детей, например, когда вам не нравится, как они что-то делают?

— Я не знаю, что такое воспитание. Мы просто общаемся как друзья. Я никогда не учу людей, как надо жить, и мой отец меня не учил. У него была своя педагогика: он находил в человеке что-то хорошее и лелеял это хорошее, чтобы оно росло, а плохое – отстало. Он всегда хвалил меня: «О, сынок, молодец, ты можешь!» После этого нельзя было быть плохим, хотелось делать еще лучше.

— Вы дедушка самой красивой на свете девочки. Ваша внучка дважды становилась мини-мисс мира. Такие внуки, наверное, награда. Как вы думаете, за что?

— Если награда – то самая большая. Только за что – не знаю…

Беседовала: Айгуль ШАРАФИЕВА

 

 

Похожие материалы

Ретроспектива дня