5 августа исполняется 45 лет со дня оглашения приговора по Делу №109, в документах и публикациях получивший название «Ташкентский процесс».

На телеканале АТР по этому случаю давал интервью Иззет Хаиров…

Пять лет тому, по просьбе тогда ещё живого Айдера Бариева, я написал свои воспоминания, которые отправил в газету «Къырым», но они так и не были опубликованы.

Правда вокруг них была полемика в газете, хотя «воспоминания» оставались в рукописи.

Не знаю, имеют ли они сейчас какой-либо интерес у нового поколения, всё же считаю нужным опубликовать их, хотя бы в сокращении. Ведь эта история нашей борьбы за возвращение Родины…

Ташкентский процесс

В этом году исполняется 40 лет со дня «Ташкентского процесса» — судилища над десятью представителями крымскотатарского народа (1 июля-5 августа 1969 г.). Об этом деле Международным Фондом Александра Герцена была издана книга в 1976 году в Амстердаме. Но вышла она ограниченным тиражом и стала большой редкостью даже у исследователей Национального движения крымских татар.

Мне позвонил Айдер Бариев и предложил написать о тех событиях для газеты. Так родились эти воспоминания.

Это был процесс, наиболее ярко осветивший политическое положение нашего народа на высылке и в стране, благодаря усилиям наших товарищей сохранившийся в печати и в этой связи наиболее часто упоминаемый в печати и на который есть наибольшее количество ссылок историков.

Яркая защитительная речь и особенно последнее слово Роллана Кадыева. Его заявления во время следствия Генеральному прокурору и Председателю КГБ и сегодня представляют интерес не только с исторической позиции, но и как образец для патриотического воспитания нового поколения крымских татар. К сожалению, несмотря на частые ссылки, сама книга является большой редкостью и неизвестна среди нашего народа, к тому же не популяризируется из-за расхождения позиций в прошлом Роллана Кадыева и Мустафы Джемилева.

Из тех, кого тогда судили, нас осталось только пятеро, в прошлом году ушел из жизни ещё и Решат Байрамов. Остались в живых Иззет Хаиров, Айдер Бариев, Светлана Аметова, Мунире Халилова и я — Руслан Эминов.

У меня некоторое время была эта книга, но её забрал хозяин — Иззет Хаиров.

«1969 г., 1 июля — 5 августа. Ташкентский процесс над десятью представителями крымскотатарского народа. Решат Байрамов, Роллан Кадыев, Айдер Бариев, Иззет Хаиров, Ридван Гафаров, Исмаил Языджиев, Светлана Аметова, Мунире Халилова, Риза Умеров, Руслан Эминов приговорены Верховным судом УзССР к различным срокам заключения — от полугода до трех лет».

Эта фраза встречается почти во всех исследованиях Национального движения крымских татар. Ибо все они ссылаются на эту книгу «Ташкентский процесс».

К сожалению, у меня не осталось от процесса ничего. Своё «Обвинительное заключение» я отдал П.Г. Григоренко, а «Приговор» отправил для создания документальной книги «Ташкентский процесс» через Ильми Аметова в Москву. Наш процесс пытался описать адвокат Николай Сафонов, в своей книге «Записки адвоката. Крымские татары» (изд-во «Вся Москва», 1990 год. Дело второе, стр. 52-104), но к сожалению допустил много неточностей. Конечно, прошло двадцать лет после процесса и до времени, как он сел описывать прошлые события и издал свою книгу. Конечно, всего не упомнишь. Поэтому, некоторые несоответствия я решил уточнить.

Следствие было завершено и объявлено нам 21 февраля 1969 года. Мне разрешили ознакомиться с делом. Нас десять человек, в этой связи тома для ознакомления давали свободным от остальных. Всего двадцать томов, двадцатый том полностью включал материалы по П.Г. Григоренко, и был выделен в отдельное судопроизводство.

Я не прекращал работу в строительном управлении и являлся для ознакомления с делом в свободное от работы время. Читать все двадцать томов при моей занятости было невозможно, но благодаря какой-то интуиции, которая в жизни помогала мне много раз в получении необходимой информации, сразу обнаружил справки о численности прибывших и умерших переселенцев в Узбекистане. Документ был под грифом «Секретно и чтоб не возбуждать подозрение, я на следующий день принес с собой том Ленина «О Средней Азии и Казахстане», как бы для просвещения моего следователя Даврона Мустафаева и на страницу 344, где было свободное место после текста, вписал эту информацию. Д. Мустафаев сделал вид, что не заметил моей хитрости. Затем Справка была напечатана на машинке и уже 10 марта П.Г. Григоренко, написал по ней свой комментарий. («Ташкентский процесс», стр. 800-807).

Следующий, заинтересовавший меня документ было «Заявление» Роллана Кадыева Генеральному прокурору СССР Руденко, которое я тут же переписал. («Ташкентский процесс», стр.149-159). Все материалы следствия, включённые в изданную книгу, были выписаны из материалов следствия мной и почти всеми моими товарищами, и во многом повторялись. Всех нас заинтересовали одни и те же материалы. Знакомились с делом все по отдельности, кроме нас с Риза-агой. Следователь сочувствовал мне и Ризе Умерову, разрешал нам обмениваться информацией. Для Ризы-ага это было необходимо. Для того, чтобы мы могли встречаться с Риза-агой, Даврон Мустафаев заранее на бумажке, которую потом уничтожал, писал мне в какое время мне лучше приходить для знакомства с материалами следствия. Несколько раз за время следствия следователь разрешил Ризе-ага свидание с родственниками.

Однажды в феврале Даврон Мустафаев своем кабинете пишет мне записку: «Приходи завтра в 8-45 к фонтану театра «Навои». Я прочел, и он уничтожил записку. На следующий день утром у фонтана он мне говорит: «Неужели ты не можешь потерпеть до окончания процесса и лезешь в петлю. Ты знаешь, как нам трудно защищать тебя перед начальством». Я ему говорю, что ничего не делаю. Он мне: «Я следователь, не оперативник, который занимается крымскими татарами. Сейчас мы отдадим «Дело» в прокуратуру и возможно больше никогда с татарами не встретимся. В основном мы занимаемся делами по крупным хищениям и иностранцами, а вами занимаются оперативники. Я тебя прошу только потерпеть немного, до окончания процесса, я же не говорю, прекращай.

В субботу у вас проходило республиканское совещания представителей, в доме у Сеитумера Эминова, на котором ты читал ваше новое письмо и доложил о ходе следствия. Все ваши республиканские совещания прослушиваются, записываются и потом анализируются. И очень прошу тебя, не подводи меня и о нашей встрече никому ни слова, ваши очень болтливы».

Он ушел, я сдержал слово и никому о нашей встрече долгое время не рассказывал, но деятельность не прекращал, единственно знал, что нас слушают, и старался лишнего не говорить. Но это не всегда получалось, не знаю почему, может молодость, бесшабашность, а иногда в порыве спора забываешь об опасности.

Первоначально «Дело» было направлено в Ташкентский областной суд, и я получил повестку на 28 апреля. Затем дело было востребовано Верховым судом УзССР и назначено к слушанию на 22 мая. Но в этот день собрались у здания суда только татары, не было всегдашних отрядов милиции и работников КГБ. Нам объявили, что суд переносится на 10 июня, в связи с болезнью председателя суда Кудуса Сайфутдинова. Знавшие его, тут же поехали к нему домой, и застали его за работой в своем саду. С 10-го июня начало суда было перенесено на 1 июля.

После выхода книги Николая Сафонова, я неоднократно встречался с ним в ЦДЛ, куда он меня заводил вечерами посидеть. Встречался и с адвокатом своим Николаем Андреевичем Монаховым, который обиделся на Сафонова за недостоверности в книге. При встрече он сказал мне: «Если Сафонов многое забыл, хоть бы встретился со мной, и мы бы вспомнили, а то забыл, насочинял и напутал». Сам Монахов опубликовал в журнале «Смена» № 5 за 1990 год своё отношение к процессу. Да, Сафонов многое забыл. Во-первых, П.Г. Григоренко арестовали не в аэропорту 1 июля, а 7-го мая в доме Дильшата Ильясова и Заремы Касымовой.

Прибыл Петр Григоренко в Ташкент после того, как 3 мая от имени родственника Иззета Хаирова некто назвавшийся М. Джемилевым, пригласил его на процесс общественным защитником. Я накануне отдал Петру Григорьевичу свой экземпляр «Обвинительного заключения», по которому он написал свою защитительную речь — «Кто же преступники» (Петр Григоренко «Мысли сумасшедшего». Избранные письма и выступления. 1973 г. Амстердам «Библиотека самиздата» стр.218-231). А в этот день, 7 мая, привез ему из Кибрая книгу Л.П. Симиренко «Крымское промышленное садоводство», но читать ему её не пришлось. Обыскали и меня, но книгу не забрали. Петр Григорьевич не знал, что один экземпляр из написанного под копирку его защитительной речи уже, без его ведома, был у нас с Рефатом Годженовым, и когда следователь Березовский изъял его рукопись со всеми копирками, П.Г. чуть не плакал, говоря, что пропал его труд. Он был готов к тому, что его могут арестовать, в этой связи ему не себя было жалко, а жалко труд, согласно которому, как он предполагал, мог бы помочь нам — обвиняемым.

Петр Григорьевич так же забыл, что под подпиской находился я, а он пишет что Иззет Хаиров. Также он ошибается, написав, что один экземпляр его «Защитительной речи» якобы смог припрятать Мустафа Джемилев, фактически, накануне его забрал Рефат Годженов. Потом, когда взбешенные оперативники, стали допытываться, каким образом копия подготовленной защитительной речи П. Григоренко попала за рубеж, вызвали меня на допрос. Я им ответил: «Ищите среди своих, ибо при задержании Петра Григорьевича, Березовский изъял все экземпляры и копирки, просматривая их на свет, стоя у окна».

Сафонов пишет, что в зале в основном сидели посторонние и ближайшие родственники, что правда, но писать в зале никому не удавалось, за этим следили зорко. Но, готовясь к защите, писали почти все подсудимые, в том числе и я.

Потом мои товарищи свои записи по цепочке передавали мне, я выносил их. Свои «защитительные речи» и «последние речи» готовили заранее, записывали и после слушания свои записи передавали мне. Председатель суда Кудус Сайфутдинов, конечно это видел, ибо всё свершалось на его глазах, но не препятствовал. Оперативники сидели в зале и им, конечно, наши действия не были видны. Затем мы их обрабатывали, со всех записей создавали один подробнейший отчет почти стенографический, но с нашими коррективами.

После того, как мы отправили с Ильми Аметовым (скульптор) отпечатанные материалы в Москву и убедились в благополучной их доставке адресату, черновые записи два мешка, оставшиеся у нас, мы с Рефатом Годженовым сожгли у забора на территории санатория «Чинабад». Кроме записей процесса и суда, через меня мои товарищи передали свои тетради, родственникам. Кроме составления подробной записи судебного расследования, ежедневно издавались и листки- информации о ходе судебного процесса. Это был небольшой коллектив. Сейчас я их не могу вспомнить, ибо не всегда присутствовал. Это были молодые ребята и девчата, должно быть все ещё живы. Хорошо бы если бы откликнулись. Этот процесс первый, из ранее прошедших, который полностью стал политическим. Если на ранее прошедших судебных процессах некоторые подсудимые отказывались от своих действий, говорили, что случайно оказались на месте происшествия, при демонстрациях, или пытались отказаться от своих сочинений, называя их общенародными, то на нашем процессе, все участники признались в своих действиях, называли их умышленными, политически осмысленными и правомерными. Отстаивали свои убеждения. В этой связи помню, записывали на магнитофон судебный процесс над участниками событий 27 августа и 2 сентября 1967 г. в Ташкенте, Ахмед Асанов и его жена Гульзие пронесли в сумке магнитофон, когда мы прослушали запись, то решили не публиковать.

Безусловно, любой психически нормальный человек должен и пытается избежать тюрьмы, иначе тюрьма не являлась бы средством наказания. Для того чтобы сесть в тюрьму не надо иметь много ума. Избежать тюрьмы и провести запрещенное властями мероприятие требует усилия мозгов. И я попал на скамью подсудимых, допустив оплошность, но на суде не хвастался о своём участии в Национальном движении.

Как говорят, не ошибается тот, кто ничего не делает. Участники национального движения, при той системе, ходили по лезвию ножа, легко можно было ошибиться. Малейшую ошибку использовали, чтобы выбить активистов из Национального движения. Многие активисты пострадали. Роллан Кадыев и Решат Байрамов были уверены в максимальном сроке наказания и решили использовать процесс, как политическую трибуну. Повседневная работа с народом, поездки по точкам, собрания с активом и на местах имела больше пользы для Национального движения, нежели высказывания в ходе процесса, ибо всё равно кто-то эти речи должен был доносить до масс. СМИ в то время об этих процессах не оповещали.

До процесса мой вклад в Национальное движение не сопоставим с тем, что пришлось совершить после в течение последующих восемнадцати лет. До процесса, живя и работая в Намангане, собирались с молодёжью и читали сборник документов с обращениями в ЦК КПСС от наших коммунистов и результаты их приемов в 1956-60 годах, составленный Сулейманом Асановым. Работая в Чирчике начальником участка спецработ, помогал только финансово. После ташкентского землетрясения переехал жить в посёлок Ташавтомаша, познакомился с Риза-агой Умеровым и Асаном Ибришем. Совместно мы вели работу с населением Орджоникидзевского района Ташкентской области — это от г. Чирчика все населенные пункты до г. Ташкента. Три раза побывал в Москве как представитель от этого региона в 1966 г. и дважды в 1968 году.

После судебного процесса, вследствие того, что многие активные «инициативники» выехали в Крым, некоторые были осуждены и отошли от активной деятельности Среднеазиатский регион на время замер. Пришлось с небольшой группой товарищей и друзей создавать по всему Среднеазиатскому региону новые инициативные группы, проводить собрания, готовить делегации представителей в Москву.

Конечно, основной деятельностью являлись собрания на местах, ибо из всемирной истории известно, что все переселенные в прошлом племена и народности закреплялись на новых местах поселений. Трудно по прошествие десятка лет, обосновавшийся на новых местах с жильем, работой, связями порвать всё и ехать на новое место.

Переселение репрессированных народов: чеченцев, ингушей, карачаевцев, калмыков и балкар происходило на государственном уровне. Им предоставили эшелоны, причем один вагон на две семьи, куда они загрузили не только скарб, но и живность, на родине жилье, или возможность строить своими силами за государственные средства, время затраченное на строительство засчитывалось в трудовой стаж, их трудоустраивали с предоставлением льгот. Это была государственная программа.

Наша цель была: постоянно будоражить народ, не дать им забыть о своей исконной родине, быть готовыми к переселению. На собраниях люди возбуждались, приходили старики и повествовали о Крыме, молодые слушали, зачарованно внимали. А письма-обращения в ЦК в данном случае являлись лишь поводом для собраний, а делегации в Москву напоминанием, что мы ещё живы, мы не забыли, кто мы и откуда и решать судьбу народа всё равно придется.

Это сотни тысяч километров дорог, это тысячи бессонных ночей, это отсутствие отдыха, отпуска, это жизнь, когда не видишь, как растут твои дети и чем занимаются, это отказ от карьеры и личной жизни. Это лишения и только лишения и заботы.

Поэтому основным обвинением в отношении наших коммунистов, было, что «они будоражат массы», за что их исключали из партии, ибо уголовного наказания за агитацию о возвращении на родину в рамках существующих законов не было.

Далее по книге «Записки адвоката». Николай Сафонов, конечно, не мог всего помнить. Отвод суду был заявлен Ролланом Кадыевым в конце пятого дня заседания 7-го июля, мотивируя принадлежностью судей и прокурора правящей в СССР единственной партии КПСС, а обвинение вменено с формулировкой «о посягательстве на основы существующего общественного и государственного строя», олицетворяемого этой партией. «В таком составе суд не может являться беспристрастным, и не будет в состоянии объективно разобраться в сущности процесса, приведшего нас на скамью подсудимых», — заявил Роллан. Даже по существующим законам дело не подсудно Верховому Суду УзССР, так как инкриминируемые ему «противоправные действия» совершены на территории РСФСР. Его поддержал Решат Байрамов. Отвод прокурору он так же мотивировал, попыткой его увести суд от рассмотрения существа дела и оказываемым явным давлением на суд. Отвод прокурору поддержали все подсудимые и их адвокаты. Прокурор просил суд вынести в адрес адвоката Монахова частное определение после допроса свидетельницы Зориной Розалии Степановны — судебного исполнителя г. Чирчика. Прокурор заявил: «Я хотел бы выразить свое отношение к заявлениям защитника Монахова. Он по существу сделал неправильный вывод, что история фальсифицируется, и это глубокое ошибочное заявление, не партийное, является провокационным. Незнание свидетелем тех или иных фактов, еще ни о чем не говорит. Это заявление провокационное, оно затрагивает национальные чувства татар, для приобретения им дешевого авторитета у не подготовленной публики. Это не только необычная, но и не партийная выходка, и прошу вынести частное определение и довести до сведения его адвокатуры». Это произошло на двенадцатом заседании 17-го июля.

А справка о численности прибывших и умерших крымских татар за период с 1.01.45 по 1.01.46 года находилась в деле том 17 л.д.101 и Петр Григорьевич свой комментарий к этим документам написал уже 10 марта 1968 года, задолго до ознакомления с делом наших адвокатов. Так что и здесь Сафонов, забыв причину, сочинил свою версию. А, ко времени суда эти справки давно уже комментировали различные потусторонние радиоголоса.

Справки вынес я при попустительстве следователя Даврона Мустафаева, записав их в том Ленина. Монахов к ним никакого отношения не имел. Я имел доступ к ознакомлению с томами следствия, а их было двадцать, и в среднем по 700 — 800 страниц.

Записывал заинтересовавшие меня материалы, имея на то право подсудимого, и выносил для ознакомления старшими товарищами, в частности Мустафой Селимовым, который тщательно следил за всем ходом Национального движения и направлял его…

Суд закончился 5-го августа, и моя семья улетела в Крым. Были из зала суда освобождены Риза Умеров, Светлана Аметова и Мунире Халилова.

В доме у Ризы Умерова Светлана и Мунире разбирали свои судебные записи, добавляли записи Роллана, Иззета и мои. Потом все это ещё раз просматривали мы с Рефатом Годженовым и отдавали в печать.

Во время суда, который продолжался больше месяца выходили и информации под заголовком «Из зала суда». Составителей я сейчас не могу вспомнить. Недавно о своём участии в составлении записей заявил Зевид Газиев, но я его в тот период не помню.

В газете «Къырым» №72(1340) от 19 сентября Зевид Газиев повествует о своих стенографических записях во время нашего процесса. Желательно узнать их дальнейшую судьбу, ибо интересно было бы сопоставить выступления участников на процессе и то, как они записали свои высказывания после сказанного. Ибо вечерами, сидя в камере, они восстанавливали задаваемые им вопросы и свои ответы. Иногда, после спора, обдумывая прошедшее, часто думаешь, вот нужно было так ответить или сформулировать ответ.

Возможно, подобное происходило с нами во время процесса и как мы потом описывали сказанное нами. Ильми Аметов, известный в Крыму скульптор, лично отвёз в Москву и передал Виктору Некрасову. Желательно получить у него интервью, сам писать он о прошедших событиях не желает.

Хорошо помню, как мы с Зевидом Газиевым и Галиной Габай на квартире у Сулеймана и Шефики Вели, писали на основе стенографических записей Зевида и наших с Галиной дополнениях судебный процесс над Ильей Габаем и Мустафой Джемилевым, проходивший в Ташкенте с 12 по 19 января 1970 года. Впоследствии на основе этих записей вышла «Белая книга». Правда, исходя из политической и назидательной ориентации для молодёжи, мы иногда вносили свои коррективы. Таким образом «Белая книга» отличается от стенографической записи процесса и не может служить историческим документом…

Как-то во время процесса, который длился больше месяца, мы с Мустафой Халиловичем Халиловым, самым старшим из всех участником Национального движения, пришли в здание Верховного Суда УзССР. Мустафа-ага попросил у Кудуса Сайфутдинова, председательствовавшего на суде аудиенции. Сайфутдинов в предпенсионном возрасте, вероятно, пользовавшийся авторитетом в своей среде, не побоялся встретиться с нами.

У Мустафы Халиловича были заготовлены деньги две тысячи рублей, по тем временам приличная сумма. Но Сайфутдинов категорически отказался от предложенных денег и сказал, что он и так делает все возможное и зависящее от него, чтоб облегчить участь подсудимых. Мустафа Халилович был преподавателем в узбекских школах, поэтому говорил с Сайфутдиновым на узбекском языке и сказал, что все крымские татары, находящиеся в зале суда и за пределами явно ощущают это и поэтому решили отблагодарить. На что Сайфутдинов, прослезившись, сказал, что это понимание и отношение к нему нашего народа является самой высокой для него наградой за всю его долголетнюю работу судьёй. «Энг буюк мукофот».

Ещё раз переспросил, действительно ли понимают в каком он положении находиться, и старается сделать всё от него зависящее в облегчении участи подсудимых. Мы подтвердили самое доброе отношение наших соотечественников к его отношению подсудимым. Сайфутдинов разрешил всем родственникам свидание, мне разрешил не только выносить записи остальных, но и присутствовать с ними во время обеда и Роллан заставил меня поесть арестантской баланды.

Такое же впечатление осталось и у наших адвокатов. В подтверждении вот отрывок из интервью Николая Андреевича Монахова корреспонденту журнала «Смена» Никите Зюков-Батыреву.

Николай Андреевич Монахов, «Смена», №5 1990 год.

Запомнилось дело комсомольского активиста Гомера Баева, рассмотренное Симферопольским облсудом в апреле 1969 года, а также слушавшееся в июле того же года в Ташкенте дело, известное как «процесс десяти». В нем я защищал бывшего партработника Иззета Хаирова, ветерана войны Ризу Умерова и молодого инженера Руслана Эминова. Все они обвинялись в клевете на советский общественный и государственный строй. Существо их «преступлений» сводилось только к тому, что они добивались возвращения крымскотатарского народа на свою историческую родину. Вместе со мной защиту по этому делу осуществляли адвокаты Валерий Заславский и Николай Сафонов (впоследствии тоже исключенный из коллегии адвокатов).

В отличие от других подвергшихся незаконным репрессиям народов при реабилитации крымских татар не предусматривалось восстановление их национальной автономии, а значит, и само право возвратиться на землю отцов. И тут есть еще одна, бьющая по людским судьбам «деталь». Дело в том, что в тексте Указа Президиума Верховного Совета СССР о от 5 сентября 1967 по-видимому, не без умысла, применена такая формулировка, которая при буквальном толковании сводит на нет саму реабилитацию. В качестве одного из оснований снятия с крымских татар «огульного обвинения» указ ссылается на то, «что в трудовую и политическую жизнь общества вступило новое поколение людей». Так вот и получилось в отличие, скажем, от чеченцев или калмыков крымскотатарский народ реабилитирован Советской властью не полностью, а только в послевоенном своем составе. Такая формулировка и по сей день позволяет недобросовестным людям обвинять старших представителей крымскотатарской нации в так называемом «массовом предательстве»… Теперь поставьте себя в положение моего подзащитного Р. Умерова или другого обвиняемого по тому же делу — И. Языджиева. Оба вернулись с фронта после взятия Берлина в орденах, тяжело больные от полученных ран. А в благодарность — колючая проволока комендантский режим. И неотступное: «Предатель, предатель и так сорок лет»…

— Готовиться к «процессу десяти» вам помогал известный правозащитник генерал Григоренко…

— Петp Григорьевич — бывший начальник кафедры Aкадемии имени М. В. Фрунзе, ветеран войны, орденоносец, ученый и писатель. В прессе его и теперь по инерции именуют генералом. На самом деле он был разжалован из генералов в рядовые еще задолго до нашей с ним встречи — в самый разгар так называемой хрущевской «оттепели». Тогда же его в первый раз поместили принудительно в психбольницу — за публичное выступление против нарождавшегося культа Хрущева, а также против расстрела рабочих в Новочеркасске. Последний раз я виделся с Григоренко в начале мая1969 года у меня дома. Мы вместе готовились к нашему «процессу десяти», в котором он намеревался выступить в качестве общественного защитника. Но ему так и не суждено было сделать это: через пару дней его арестовали, забрали в «воронок» по прибытии в Ташкент.

— Николай Андреевич, сегодня бытует мнение, что правозащитники шестидесятых, семидесятых годов- это как бы предтеча нынешних неформалов…

— Я скажу так: просто щеголять радикализмом, левой фразеологией, когда тебе не грозит тюрьма или психушка, немудрено. Для этого не требуется ни личного мужества, ни глубинной убежденности в правоте своего дела. Понятное дело, имею в виду не всех неформалов огулом. Неформал неформалу рознь… Но представьте себе, каково было бороться за свободомыслие, за гласность, за права человека двадцать — двадцать пять лет назад? На это шли люди недюжинного ума, характера… Мне посчастливилось близко знать многих из них. Да, их выступления были шепотом в барабанном грохоте словоблудия. Но это был шепот во весь голос! (Как, впрочем, и наши защитные речи на суде…) Они кричали — с болью, с кровью, любя свою Родину, своих соотечественников. Ведь все, за что ратовали диссиденты, по сути, сегодня восстановлено «в правах». Мы приходим к пониманию общечеловеческих ценностей — добросердечия, законопослушания, уважения сторонних мнений и взглядов… В какой-то мере диссидентское движение подтолкнуло общество к самообновлению. Это так. Но, думаю, само инакомыслие в любом государстве закономерно. В нашем, нынешнем, набирающем «демократические обороты» тем более…

Если глубоко вникнуть в ход общественных процессов последних трех десятилетий, то как раз от диссидентов и берут начало истоки глубинного брожения в сознании миллионов. Отсюда же и конец слепой веры в незыблемость идеологических заклинаний. Если же говорить только об интеллектуальной нашей общественности, то благотворное влияние на нее диссидентства происходило в более конкретной форме. Имеется в виду так называемый «экранирующий эффект». Термин впервые введен, если не ошибаюсь, Юрием Орловым и означает вот что.

Столкнувшись со стоическим упорством наших диссидентов в отстаивании своих позиций, власти резонно опасались расширять круг применения репрессивных мер, если в этом для них не было крайней необходимости. Поэтому волей-неволей они смотрели сквозь пальцы на ту часть интеллектуалов, которые, по сути, несли в себе те же диссидентские идеи, но не вступали на путь открытой конфронтации с режимом. Таким вот образом в обществе сложились парадоксальные правила игры, при которых сама практика репрессий против открытого вольнодумства привела к известной его дозволенности в не слишком явной форме. В этом смысле можно говорить, что именно под прикрытием «Архипелага ГУЛАГ» получила возможность легального существования проза наших «деревенщиков», а под завесой кампании травли автора теории конвергенции многим ученым удавалось публиковать весьма прозрачную критику административной системы. Поэтому теперь было бы грех забывать отчаянную жертвенность, с какой наши правозащитники шли прямо в пасть режиму…

-…При этом, не сгибаясь. ни в следственном изоляторе, ни на суде.

— Более того, на присутствующих производили огромное впечатление выступления (последнее слово) самих подсудимых. Сдержанные по тону, прекрасно аргументированные, а главное, предельно искренние и без тени позерства… До сих пор памятны слова Владимира Дремлюги: «Государственный обвинитель попросил для меня три года лагерей — максимально возможный по моей статье срок. Думаю, что это весьма сносная плата за те десять минут, когда я чувствовал себя свободным гражданином. Ведь эти десять минут свободы — единственные за всю мою жизнь»,

…А в ожидании приговора один из представителей центральной прессы отозвал Дину Каминскую в сторонку и сказал ей тихо, тет-а-тет: «Вы, конечно, догадываетесь, для чего здесь присутствуют корреспонденты и что у каждого есть давно заготовленный репортаж против обвиняемых. Так вот, считаю долгом уведомить, что подобного материала за моей подписью в моей газете вы не найдете. Настолько меня потрясло все, что я здесь увидел и услышал». И тот корреспондент сдержал свое слово…

— Стало быть, и среди «специально приглашенных лиц» были порядочные, совестливые люди?

— Наверно при оценке событий прошлого с позиций сегодняшнего дня описывать людей только черной и белой краской. В нашем случае — подразделять лиц, так или иначе причастных к делам, правозащитников, только на «борцов» и «сатрапов. Не могу в этой связи не отметить спокойную и не предвзятую обстановку, в которой судебная коллегия Верховного суда Узбекской ССР под председательством К. СайФутдинова рассматривала упомянутое дело десятерых крымских татар…

В зал суда были допущены родные и близкие подсудимых столько, сколько позволяло помещение, а вынесенный приговор — не в пример приговорам других судов по аналогичным делам — явно не отличался свирепостью: обе состоявшие под судом женщины (С. Аметова и М. Халилова) были из-под стражи освобождены. Самому младшему из обвиняемых, Р. Эминову; был вынесен условный приговор… Суд также отклонил ходатайство прокурора о вынесении в адрес Московской адвокатуры частного определения — по поводу слишком открытой солидарности одного из адвокатов с позицией своего подзащитного… Исходя из сегодняшних стандартов, можно было бы, конечно, возмутиться, почему суд полностью не оправдал обвиняемых. Но справедливости ради замечу: мог ли суд в тех конкретных условиях сделать для подсудимых больше, чем он сделал? И мы еще не знаем, сколько раз Сайфутдинова тягали потом на ковер соответствующие инстанции за проявленный либерализм. Поэтому я и сейчас не скрываю своего глубочайшего к нему уважения. А надо сказать, что такие люди были не только в составе наших: судов. Они были и среди работников прокуратуры и КГБ. Говорю это со всей ответственностью…

Приложение

В феврале 1969 года меня пригласили на Республиканское совещание в дом к Сеитумеру Эминову в поселке Луначарское. Я доложил о ходе следствия, материалах, которые мне удалось вынести при знакомстве с материалами следствия. На этом совещании присутствовали Мустафа Селимов, Джеппар Акимов, Осман Эбасанов, Бекир Османов, Риза Асанов, Рустем Халилов, Бекир Умеров, Ильяс Мустафаев, Нафе Билялов, Мустафа Халилов, Сулейман Вели, Эдем Халилев, Амет Абдураманов и хозяин дома Сеитумер Эминов. Амет Абдураманов и Мустафа Халилов как-то косвенно старались оправдать наши действия, но все сошлись в одном, четко следовать выработанной и составляющей основу Национального движения стратегической линии движении.

Во-первых, было заявлено, что буржуазные западные государства во главе с США, имеют четкую цель — подавить коммунистическую идеологию, уничтожить социалистические государства и развалить Советский Союз изнутри, проводя идеологическую диверсию.

Во-вторых, укрепление идеологических позиций и выправление ленинской линии партии в национальном вопросе не входит в интересы буржуазного общества и их пропагандистской машины. И главное, возвращение нашего народа на родину восстановление его государственности согласно Декрету В.И. Ленина от 18 октября 1921 года, приведение законов СССР в соответствие с Конституцией СССР, служит укреплению идеологической основы коммунистической партии укреплению дружбы советских народов, основы существования СССР, что ни коем образом не отвечает интересам буржуазии.

Наше теперешнее правовое положение в СССР, при существующих антиконституционных законах, препятствующих возвращению народа на родину, только на руку антисоветской пропаганде и они используя свои радиостанции и передачи только на СССР, будут только использовать нашу тему, для разжигания межнациональной розни в СССР и подрыву дружбы народов, но не сделают абсолютно никакого шага на государственном и международном уровне для поддержании наших требований в решении нашей проблемы.

В-третьих, советское правительство не реагирует на радиоголоса, а обращения отдельных граждан к западным средствам пропаганды, только ужесточают карательные органы принимаемые меры в отношении к обратившимся. Ввод войск в Чехословакию, высылка диссидентов подтверждают это.

Участники собрания пришли единогласно к решению: отмежеваться от диссидентского движения, пытающегося оседлать, использовать наше слаженное движение, ввести раскол в наши ряды. Смыкание с диссидентами даёт возможность обвинить наших товарищей в антисоветской деятельности и осуждать их. А самое главное исказить весь смысл и пути нашего движения, увести его с коммунистического, ленинского пути и позволить представить наш народ, как исключение в составе дружной семьи советских народов, что дает повод в оправдании нашей высылки и содержании в ссылке.

Было так же отмечено, что органы КГБ, стоящие на страже сохранения СССР, должны быть в первую очередь заинтересованы в скорейшем разрешении нашей проблемы. Ибо им известно, как добросовестно трудятся наши соотечественники на всех постах и рабочих местах и, что, вернувшись на родину в благодарность за справедливость, будут трудиться с удвоенной энергией и способствовать в поднятии производства и сельского хозяйства Крыма и укреплению престижа коммунистической партии и СССР во всём мире.

И я был уверен, что это решение не было политическим пиар-ходом, а глубокой верой в правильность своей позиции, все они были убежденными коммунистами.

Кроме того, к тому времени в августе 1968 года, не взирая на протесты капиталистических государств, были введены войска в Чехословакию и подавлено зарождающееся демократическое движение. Наши единичные выступления, по всей видимости, абсолютно не отражались на политике заскорузлых кремлёвских деятелей. Нельзя отрицать, что это были мужественные поступки и вызов существующему строю, но это не было основой движения, и это надо признать, даже если это и не соответствует сегодняшней политике. Тогда же выбросили за границу А. Солженицына и П. Григоренко, с напутствием, кричите там сколько хотите, нам нипочём. В результате петиционной деятельности и отправки делегаций в Москву в 1967 году было признано огульность обвинения. Последующие акты и акции неповиновения в течение 20 лет не принесли результата. Вот если будут рассекречены архивы КПСС, то можно будет проследить отголоски совершенных актов и реакцию на них Политбюро.

Эти установки стали для меня основными, и всё свою деятельность я провел в строгом соответствии. И впоследствии лично имея контакты с диссидентами, не смешивал с линией Национального движения. Не только не афишировал эти контакты, но старался тщательно их скрывать, хоть это всё равно становилось известно органам.

Одним и первых русских товарищей обратившихся в ЦК КПСС был Сергей Петрович Писарев. Впоследствии он вовлек А.Е. Костерина и П.Г. Григоренко, но последний не был политиком, а Сергей Петрович поработал в ЦК и знал их менталитет.

Вот письмо, которое он прислал мне с политическим напутствием 4-03-1979.

«Дорогой Руслан! Вас и Ваших близких поздравляю с боевым смотром борющегося революционного женского пролетариата планеты — с 8 марта! В тройне поздравляю со вторым (после пролетарской революции) по значению в нашей и мировой истории большевистским праздником — годовщиной всенародной революции — 12 марта 1917 года! Исполнением первой программной цели большевиков! Всем Вам (как и себе) желаю скорейшего осуществления общего стремления — исполнения единогласного решения 20-го партсъезда!

Ваш П.С.

P.S. Омерзение и проклятие перебежавшему на сторону империалистов ещё с 1964 года, обманщику и врагу Вашего народа, ненавистнику социализма, ныне купающемуся за счёт антисоветчины в роскоши в США ренегату Григоренко! Своим подлым, дискредитирующем Ваш народ, состоящий, как будто бы, из таких же, как он антисоветчиков, крикливым, чисто показным «заступничеством», приёмом у себя на московской квартире ваших экстремистов, он сознательно добивался и добился продления недопущения Вашего народа в Крым. Вы — же (слишком многие из Ваших единомышленников) поверили его подлым и лживым словам и считали за «друга» своего народа лютого врага! Ведь он ни разу ни о Вас, ни даже о себе в ЦК КПСС не написал, а только бегал с жалобами на СССР и на КПСС к буржуазным корреспондентам в Москве. С 1964 года он — ярый поклонник капитализма, американских монополий и Пентагона, поклонник захватнического антиарабского Израиля, не раз получавший оттуда личные подарки. Враг Ленина и Октябрьской революции. Он нетерпеливо ожидал «освобождения» ДРВ (северного Вьетнама) от «колониалистского порабощения» Советским Союзом и победы во всём Вьетнаме «американской демократии». Мало того: он до конца оставался поклонником свирепо ненавидящих нас маоистов. Ваш народ это всё должен знать. Дайте это письмо прочесть возможно большему числу крымских тавров. Первый Ваш шаг в интересах всего Вашего народа: скорее перед ЦК КПСС от этого Вашего лютого врага со всей резкостью отмежуйтесь, признайтесь в легковерии очень многих. И прокляните его не только как злобного антикоммуниста, но и как прямого, вполне сознательного врага Вашего народа!

Это будет первый Ваш шаг, чтобы наша партия и правительство Вас слушали и от Вас что-либо читали. Покажите это моё поздравление возможно большему числу обманутых Григоренко крымских тавров.

П.С.

P.S.S. При Владимире Ильиче вплоть до 1923 года (отчасти — и позже) радостный день 12 марта ежегодно во всех газетах и журналах, повсеместно в специальных лекциях и докладах подробно и с почётом обязательно отмечался.

Привожу это письмо впервые, ибо наша позиция была — никого не критиковать, тем более не обвинять ни в чем. В наших документах невозможно найти негативного намека, в чей бы то ни было адрес.

Уверен, только когда будут раскрыты все архивы Политбюро и КГБ, станет доподлинно известно, кто какую лепту внёс в национальное движение и дело возвращения народа.

В отношении иерархии в Советском государстве Г. Бекирова могла не знать, но всё же можно было посоветоваться с людьми, жившими в то время и знакомыми с политической системой СССР.

Конституция СССР. Статья 6. Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций является Коммунистическая партия Советского Союза.

В этой связи, ещё на встрече с К.А. Азизовым в 1976 году, когда ещё не было Конституции 1977 года, я напомнил, что наших представителей принимал А.И. Микоян, будучи Председателем Президиума Верховного Совета СССР, то К.А. Азизов сказал, что в Политбюро эта должность является почётной, но не решающей, он может голосовать, если наш вопрос вынесет на Политбюро секретарь ЦК. «Ваш вопрос политический и он находиться в ведении Секретариата ЦК и в частности орготдела ЦК. Заведующим орготделом является Секретарь ЦК КПСС кандидат в Члены Политбюро Капитонов Иван Васильевич. Секретарь ЦК в политической иерархии стоит намного выше Председателя ПВС. В Политбюро четко распределены обязанности и сферы ответственности каждого. Алексей Николаевич отвечает за производственно-хозяйственную деятельностью нашего государства. А с вашим вопросом Алексей Николаевич хорошо знаком и будьте уверены, если вопрос будет вынесен на рассмотрение в Политбюро Алексей Николаевич выскажется и будет голосовать в плане вашей постановки вопроса. А при положительном решении в Политбюро, приложит все усилия в безусловном исполнении переселения с выделением необходимых средств. И сейчас на переселение в Крым затрачиваются не малые средства». Такой ликбез был нам молодым проведен Кудусом Атаевичем Азизовым. (См. Сообщение за июль 1976 года).

А за всё время Национально движения был единственный приём на высоком уровне это 26 июня 1987 года, когда делегацию крымских татар принял Секретарь ЦК КПСС, Председатель Конституционной комиссии, заведующий отделом организационно-партийной работы Г.П. Разумовский. (Подробно о приеме см. «Экспресс информацию»)…

Руслан Эминов, Севастополь