По различным данным, сегодня в Украине проживает более 500 тысяч мусульман. А, возможно, и несколькими сотнями тысяч больше. В целом это составляет не более двух процентов от населения страны, что, казалось бы, много меньше, чем в соседней России или некоторых странах Европейского Союза — миллионах мусульман в Германии, Франции, Великобритании.
Однако ситуация, сложившаяся в украинской исламской общине (или, учитывая фактор разделенности, «общинах»), во многом уникальна. Как мы уже отмечали во многих предыдущих материалах, Украина пережила (и переживает далее) опыт репатриации крымскотатарского народа, вернувшегося на свою родину в конце 1980-х — начале 1990-х годов. Фактически ислам в современной Украине заявил о себе лишь в 1990-е годы, ведь даже по данным соцопросов лишь около 10 процентов, например, крымских татар, родились на территории страны. Таким образом, становление и развитие мусульманских общин совпало с провозглашением украинской независимости, а, значит, и со всеми социальными, экономическими, политическими и культурными последствиями этого исторического события. Мусульмане, вместе с представителями других вероисповеданий, оказались не только очевидцами, но и непосредственными участниками всех трансформационных процессов: перехода от воинствующего атеизма к свободе вероисповеданий, от тоталитаризма к демократизации, от плановой экономики к рыночному капитализму. Проблемы, с которыми столкнулись и сталкиваются граждане Украины, в равной степени касаются и украинских мусульман.
По нашему глубокому убеждению, в целом совершенно неправильно рассматривать украинских мусульман как некую общность, подлежащую «интеграции» — по аналогии с единоверцами, иммигрировавшими, например, в Западную Европу. Несомненно, в частных случаях, например, в вопросе реституции (то есть возвращения) имущества крымским татарам или обучении детей выходцев из арабских стран можно говорить о неких процессах вхождения в украинское общество. Однако, повторимся, в целом проводить четкую линию между понятиями «украинский социум» и «мусульманские общины» не совсем корректно, поскольку во времени эти общественные явления практически совпадают.
Рассматривая понятие «интеграция» в его первичном латинском значении как «восстановление» (integratio) этот процесс можно понимать как вхождение в общую систему, функционирование которой обеспечивается реализацией базовых ценностей. Например, Декларация о социальном развитии, принятая в 1995 году в Копенгагене под эгидой ООН, связывает «интеграцию» в общественном смысле с «пропагандой прав человека, отсутствием дискриминации, толерантностью, уважением различий, равенством возможностей, солидарностью, безопасностью и участием всех людей…» [1]. А это, в свою очередь, может быть исключительно последствием процесса идентификации, поскольку принятие любых ценностных ориентиров относится именно к выбору определенного мировоззрения. Именно поэтому в случае с интеграцией мигрантов-мусульман в европейские социумы так важно привлечь внимание к их мировоззренческим императивам, то есть реальной перспективой принятия некоторых европейских ценностей. Именно поэтому, как отмечают многие западные авторы, нельзя говорить об интеграции некоей социальной группы без определения конкретных составляющих ее идентичности [2]. Наглядным примером тому служит фактический крах идеи мультикультурализма в странах Европейского Союза, долгое время служившей неким образцом построения общественной гармонии. По мнению многих европейских исследователей и даже политиков (о кризисе мультикультурализма высказывались и Ангела Меркель, и Дэвид Кэмерон), эта практика ведет лишь к «геттоизации», то есть фактической дезинтеграции, а не объединению в единое общество.
В украинском контексте говорить об интеграции именно в таком смысле куда сложнее — ведь мусульмане, несмотря на свое малое количество, изначально принимали деятельное участие в построении современной и экономической, и социальной структуры государства.
Однако еще более остро стоит вопрос с идентичностью, во многом определяющей перспективы участия мусульман в социально-экономических, политических, культурных и собственно религиозных процессах. Некоторые авторы предпочитают употреблять вместо понятия «идентичность» термин «идентификация», рассматривая эту концепцию как фиксацию динамических изменений, а не просто набора статических маркеров (как в случае с первым понятием) [3]. В любом случае идентичность будет обозначать причастность к системе мировоззренческих ориентаций — в первую очередь, групповых, а уже далее общесоциальных. Суть проблемы состоит в том, что этих самых «общесоциальных» ориентаций в современной Украине весьма и весьма мало. Фактически речь идет о нескольких культурных моделях, среди которых исследователи выделяют собственно украинскую, русскую и «советскую» идентичности [4]. Ситуация осложняется все более растущим влиянием (и используемым в политическом дискурсе) региональных идентичностей, часто связанных не столько с этническим либо религиозным фактором, сколько с локальной интерпретацией истории. Наиболее очевидные модели — это, несомненно, «восточная» (включающая юго-восток Украины) и «западная» (северо-запад страны), ярко проявившиеся после выборов 2004 года. И, в свою очередь, каждая из этих моделей имеет свои локальные интерпретации, иногда даже сепаратистские (Крым, Закарпатье, Буковина).
Какая же из этих идентичностей наиболее ярко характеризует украинских мусульман, являющихся сегодня неотъемлемой частью украинского общества?
Начнем с того, что собственно мусульманская идентичность формируется в двух перспективах — «внутренней», исламской, и «внешней», общественной. Общеизвестно, что «внутренняя», исламская, также далеко не едина — это может быть традиция национального понимания ислама («татарский» ислам, «среднеазиатский» ислам, «арабский» ислам), определенный толк (например, салафитский традиционализм), суфийский тарикат (как в случае с украинскими последователями аль-Харрари, хабашитами), или политическая идеология (в украинском случае — «Хизб ат-Тахрир»). Возможны и дополнительные варианты — понимание ислама лишь как системы правил и ритуалов, не имеющих отношения к политике, культуре, экономике и. др., то есть некая «светская» интерпретация, которая также встречается среди украинских мусульман. Итак, в результате имеем сложную диалектику двух мировоззренческих маркеров — одного собственно исламского, а другого — общеукраинского, в который также включены украинские мусульмане.
Наиболее объективным основанием для оценки комбинированной идентичности (то есть и «исламской», «и украинской») являются соцопросы, посвященные непосредственно украинскому исламу. Один из таких соцопросов был проведен еще в 2004 году («Мусульмане в современном украинском обществе») [5]. Например, иерархию своих жизненных ориентаций, ранг их приоритетности они обозначили следующим образом: человек прежде всего должен заботиться о своей семье — 31,79%, прежде всего служить обществу — 22,30%, в первую очередь заботиться о себе, о своих личных интересах — 22,10%. Служение государству на первое место поставили 17,30% респондентов. Два показателя («служение обществу» и «государству»), охватывающие чуть менее половины ответов, свидетельствуют о высоком уровне общественного самопознания мусульман.
Однако на вопрос анкеты «Какая из ныне существующих в Украине политических партий полнее всего отражает Ваши интересы?» просто не ответила половина опрошенных — 49,58%. В этой связи интересна другая цифра: на вопрос «Нужно ли в Украине политическое объединение мусульман?» две трети опрошенных (63,33%) ответили «да». Таким образом, большинство мусульман вполне согласны с возможностью создания собственно исламской политической партии. Лишь 2,55% опрошенных тогда заявили, что они «вообще не интересуются политиками Украины», в то время как остальные высказывали явные политические симпатии.
В то же время, отвечая на вопрос об источниках формирования их собственных политических взглядов, почти треть мусульман отметила, что на их политический выбор больше всего влияют мнения, высказываемые единоверцами в посещаемой ими религиозной общине (30,05%). Это подтверждает определенный интерес к украинской политической тематике среди мусульман, вполне сравнимый с тем же показателем среди представителей других вероисповеданий.
В отношении внешнеполитических ориентаций нашей страны опрошенные отвечали на вопрос «Какие направления внешней политики Украины Вы считаете наиболее приоритетными?». Таковыми участники опроса считают отношения с мусульманскими странами — 26,06% респондентов. Приоритетность отношений с Россией, со странами Европейского Союза, с Турцией практически одинакова: соответственно 20,60%, 18,66% и 16,99% опрошенных. Приоритетными отношения с США назвали только 9,93% из них. В этом случае, несомненно, срабатывает фактор сродности с единоверцами за рубежом. Правда, в условиях современности этот вопрос можно переформулировать, поскольку Россия с многочисленными исламскими общинами также может быть отнесена к «исламскому миру» (ведь мусульман в РФ больше чем, например, в Ливане или Сирии), поэтому и число приоритетности будет выше. Все эти факты свидетельствуют о том, что к «востоку» (то есть России, Турции, мусульманским странам) тяготеет намного больше мусульман, чем к «западу», хотя, естественно, эти два вектора далеко не всегда являются взаимоисключающими.
Еще два весьма интересных, хотя и более локальных соцопроса были проведены в Крыму в 2008 и 2009 годах. По результатам этих исследований, посвященным, в первую очередь, крымскотатарскому населению, становится понятно, что подавляющее большинство мусульман Крыма рассматривают ислам как национальную культурную традицию [6]. Практически невозможно рассматривать современную исламскую идентичность крымских татар в отрыве от народных культурных традиций, хотя в последние годы появился и оппозиционный фактор (салафизм и другие группы, критически относящиеся к «народному» исламу). Как справедливо отмечает эксперт В. Богомолов, крымский ислам можно отнести к русскоязычному исламу, сформировавшемуся на территории бывшего Советского Союза: «существует целая масса русскоязычных религиозных сайтов, перепечатывается и переводится на русский язык исламская литература… печатная продукция, которая попадает в мечети, однотипна — что на Северном Кавказе, что в Татарстане, что в Москве, что в Крыму» [7].
Следует отметить, что языковой вопрос (а язык — один из важных маркеров идентичности), широко обсуждаемый в Украине, также касается представителей мусульманских общин. Как показывают недавние события с рассмотрением очередного закона о языке, нынешняя украинская власть пытается найти хрупкий баланс между популярностью русского и государственным статусом украинского, в итоге не удовлетворяя ни убежденных сторонников русского как второго официального (или регионального), ни сторонников украинского как единого. В дискурсе украинского ислама языковая ситуация еще сложнее — тут представлены еще и крымскотатарский, и турецкий, и арабский и ряд других языков.
Однако в культурном плане в исламе доминирует именно русский язык, затрагивая и мусульманское книгоиздательство, и активность в интернете и традиционных СМИ, и бытовое общение. И это касается не только Крыма, но и Украины в целом. Объяснить этот феномен можно несколькими причинами.
Во-первых, абсолютное большинство украинских мусульман проживают на юго-востоке Украины, где в сфере быта, культуры, образования и др. русский господствует почти безальтернативно.
Во-вторых, русский удобен как язык межнационального общения, объединяя различные этнические группы.
В-третьих, как крымские татары, так и выходцы из арабских стран в свое время начинали получать образование именно с изучения русского, что отразилось на языковой ситуации и в дальнейшем.
И, наконец, русский давно стал главным языком ислама на пространстве СНГ, аккумулировав в себе пласт исламской культуры, в частности книжной.
Перспективы крымскотатарского в этом отношении выглядят также неплохо. По данным переписи населения 2001 года, крымскотатарский язык родным считают 93 процентов крымских татар, однако, как отмечает А. Эмирова, «реальная демографическая мощность крымскотатарского языка (количество говорящих на нем) гораздо ниже… низка и коммуникативная мощность языка (количество социальных сфер, обслуживаемых языком)» [8]. Впрочем, использование крымскотатарского в религиозной среде с каждым годом все увеличивается (например, как в изданиях ДУМ Крыма, так и автономных общин, доля крымскотатарского составляет около половины). Арабский язык, по понятным причинам, популярен в среде выходцев из арабских стран. Несколько шире распостранен турецкий (в частности, в Крыму), однако ни один из этих языков не конкурирует с русским.
Перспективы же украинского в мусульманской среде выглядят весьма туманно. Помимо нескольких интернет-проектов (islam.in.ua, umma.com.ua), где используется украинский, лишь ДУМУ «Умма» издает собственную ежемесячную газету на украинском. Таким образом, наиболее преуспела в этом отношении Ассоциация «Альраид», ориентируясь на формирование мусульманской европейской идентичности, то есть заявляющей о признании собственно национальных (а не межнациональных или наднациональных) ценностей. Отметим, что немало мероприятий Ассоциации проводится именно на украинском языке — например, научные конференции. Кроме того, отделения Ассоциации действуют и на Западной Украине (Львов, Черновцы).
Однако в общенациональном контексте доля украинского языка в мусульманских общинах, повторимся, незначительна. Количество исламской литературы на украинском, по сравнению с русским, мизерно. Фактически лоббируют присутствие украинского языка в исламской религиозной среде лишь «новые» мусульмане, то есть выходцы из украинской культурной среды. В некотором смысле начал формировался пласт украинской мусульманской интеллигенции, которая в перспективе и могла бы сделать украинский одним из «исламских» языков — наравне с русским, татарским и другими.
Наконец, один из наиболее важных рычагов формирования идентичности — это историческая и коллективная память. Если первая является результатом некой «официальной» интерпретации прошлого, то вторая хаотична и незаангажирована, а, значит, более реальна, как полагал в свое время французский философ Морис Хальбвакс [9]. Однако именно историческая память способствует выработке стабильных мировоззренческих ориентиров, а, значит, не менее важна для понимания идентичности украинского ислама. Какова же историческая память украинских мусульман?
Одна из наиболее численных групп украинских мусульман — крымские татары. Эта часть уммы, учитывая деятельность десятков различных объединений… еще и наиболее организована. Во многом портрет исторической памяти сегодня определяется трагическими событиями 1944 года. Ужасы депортации живы и в коллективной памяти, поэтому ежегодные мемориалы по этому случаю выступают в качестве реальной консолидирующей силы. Представлены в исторической памяти и следы более ранних событий, в частности, связанные с той богатейшей культурой, которая процветала в Крымском ханстве. Ряд сравнительно новых сил (например, «Хизб ат-Тахрир»), также акцентируют внимание на событиях прошлого, интерпретируя историю в русле учения о необходимости восстановления халифата. Память о ликвидации Крымского ханства (1783) является одним из важных пунктов «местной» идеологии «Хизб ат-Тахрир» [10]. Однако в этом контексте наблюдается сдвиг со стороны национальной или культурной идентичности в религиозную, или, вернее, религиозно-политическую: аннексия Крыма понимается как прямая угроза именно исламу, а не просто ряд геополитических изменений. По нашему мнению, для того, чтобы выработать адекватную стратегию исторической памяти крымскотатарского народа, необходимо больше внимания посвящать вопросам культуры и религии в Крымском ханстве. Ханство было пограничным культурным образованием, пребывая на стыке целого ряда азиатских и европейских культур — османской, персидской, арабской, русской, украинской, польской, греческой, итальянской и ряда других. Однако сегодня далеко не каждый украинский историк или культуролог назовет хоть одного поэта или философа, жившего в Крымском ханстве, хотя культура этого государства ничем не уступала соседним христианским государствам.
Сложно не заметить и параллелей между запорожским казачеством и соседними тюркскими народами — несмотря на различия в религии, культура, образ жизни и даже политическая история обеих групп тесно связаны между собой. Популяризация идеи украинско-тюркских связей (в свое время известный украинский историк Омельян Прицак даже рассматривал украинцев как потомков древних тюрков) сближает современные украинскую и крымскотатарскую идентичность, показывая весомую роль соседних культур не только в истории Крыма, но и Украины в целом. Это, в свою очередь, открывает значительную перспективу «восточного» или «южного» вектора в украинской политике. А главное — в таких условиях ислам предстает как традиционная религия Украины, не уступающая христианству. Дать такой результат, по нашему мнению, может более тесное сотрудничество культурных элит на евразийском пространстве.
Несколько по-иному выглядит ситуация с другими этническими группами, также сформировавшимися в среде русскоязычного ислама. Здесь часто преобладает «советская» идентичность, типичная для юго-востока Украины. Часто в эти рамки попадает и арабская диаспора. Однако и в этом случае очень большую роль может сыграть идея евразийского объединения, то есть раскрытия собственной идентичности в более широких, в некотором смысле даже «наднациональных» рамках. Именно в таком русле можно преодолеть асабийю, то есть узкий национальный фанатизм, порицаемый в целом ряде достоверных хадисов [11]. Ощущение не только религиозной, но и культурной общности будет способствовать и нахождению взаимопонимания с новыми мусульманами.
В заключение следует отметить, что «евразийская» (или «юго-восточная» относительно Украины) модель идентичности ведет к популяризации доктрины умеренности, являющейся одной из исходных характеристик ислама. Как отмечал в своем комментарии к словам айата «Мы сделали вас общиной, придерживающейся середины» (Коран, 2:143) крымский филолог и экзегет Абу ль-Бака аль-Кафауви (1619 — 1683 гг.), имеется ввиду «далекими от крайностей, то есть приуменьшений и преувеличений во всех делах» [12].
Отметим также, что историческая «пограничность» и украинской, и крымскотатарской культуры не означает ее «периферийность», а даже наоборот, «центральность», то есть вовлеченность в процесс культурного обмена. В истории культуры вполне очевидно, что именно на «стыках» возникали наиболее сильные традиции, могущие как раз объединять, а не разделять. Таким образом, развитие параллельно с исламской идентичностью еще и более широкой, цивилизационной модели, будет способствовать лучшему пониманию исторической роли ислама на территории Украины, и, в то же время, не вступать в конфликт с другими мировоззренческими парадигамами. Именно такой подход может способствовать еще и преодолению внутриисламской напряженности, одной из главных проблем современной украинской уммы. Способствовать формированию такой идентичности может только юго-восточный вектор, важную роль в котором должно играть развитие отношений с единоверцами в странах СНГ.
Михаил ЯКУБОВИЧ, специально для «Ислам в СНГ»
[1] Jeannotte, M. Sharon. Promoting Social Integration — A Brief Examination of Concepts and Issues, http://www.socialsciences.uottawa.ca/governance/eng/documents/promoting_social_integration.pdf
[2] Jacoby, Wade, Javuz, Hakan. Modernization, Indentity and Integration: An Introduction to the Special Issue in Islam in Europe // Journal of Muslim Minority Affairs. — 2008. — Vol. 28 — No. 1. — P. 1-6.; Choudhury, Tufyal. The Role of Muslim Identity Politics in Radicalisation (a study in progress). — London: Department for Communities and Local Government, 2007. — 33 p.
[3] Cesari, Jocelyne. Muslims in Western Europe after 9/11: local and global components of the integration process // Religion and Democracy in Contemporary Europe. Ed. by Gabriel Motzkin and Yochi Fischer. — London: Alliance Publishing Trust, 2008. — P. 153-167.
[4] Беліцер Н. Українська, російськаі»радянська» ідентичностівсучаснійУкраїні// Україна — проблема ідентичності: людина, економіка, суспільство. — К.: Інстиут Кеннана, 2003. — С. 124-133.
[5] Николай Кирюшко. Мусульмане в современном украинском обществе (Социологическое исследование), http://old.risu.org.ua/ukr/study/religdigest/article;5530/.
[6] Муратова Э. Вопросы религии и политики в восприятии мусульман Крыма // Іслам в його проблемах і трансформаціях. За ред. А. Арістової та А. Колодного. — К. : УАР, 2010. — С. 132-138; Муратова Э. С. Крымские мусульмане: взгляд изнутри (результаты социологического исследования). — Симферополь: ЧП «Элиньо», 2009. — 52 с.
[7] Мусульманином быть проще, чем крымским татарином, http://crimea.comments.ua/article/2012/05/18/094716.html
[8] Эмирова А. Русский язык в речевой деятельности крымских татар, http://turkolog.narod.ru/info/crt-26.htm.
[9] См.: Halbwachs, Maurice. On collective memory / Ed. by Lewis A. Coser. — Chicago-London: The University of Chicago Press, 1992. — 254 p.
[10]См. ряд публикаций здесь: http://qirim-vilayeti.org/content/view/2168/200/.
[11] См.: Аль-Джурайси, Халид. Аль-‘асабийя аль-кабилийя мин аль-манзур аль-ислами. — Эр-Рийад: Му’асаса аль-Джурайси, 1429/2008. — С. 45-47.
[12] Аль-Кафауви, Абу ль-Бака’. Му’джам аль-Кулийят / Ред. ‘Аднан Дервиш, Мухаммад аль-Масри. — Бейрут: Му’асаса ар-Рисала, 1419/1998. — С. 938.
Источник: http://www.islamsng.com