1938-1953 годы. Часть I

Данная статья — плод почти двадцатилетней интенсивной разработки Геннадия Костырченко, известным российским историком темы, которую можно сформулировать как «Власть и евреи в СССР».

Исследование это развернулось с начала 1990-х годов. В результате в ряде государственных архивов автором были выявлены, проанализированы и потом частично опубликованы сотни ранее засекреченных и потому неизвестных обществу важнейших документов. Приобретённые в итоге научные знания позволили сделать изложенные ниже концептуальные обобщения.

В ХХ веке советское еврейство, и в первую очередь интеллигенция из этой национальной среды, столкнулось в своих отношениях с властью с несколькими судьбоносными историческими вызовами. Первый такой вызов пришёлся на революцию 1917 года и Гражданскую войну. Второй — на войну 1939-1945 гг. и послевоенный период 1948-1953 гг. Третий — на так называемые застойные и перестроечные годы, в которые развернулся массовый исход евреев из СССР, означавший по сути дела спонтанное, самопроизвольное решение «еврейского вопроса», с которым безуспешно пытались справиться сменявшие друг друга в XIX-ХХ веках режимы в нашей стране. Произошло парадоксальное: то, с чем не справилась сила власти, сделала её слабость.

Время действия или, лучше сказать, социально-политического доминирования каждого из этих трёх вызовов обрамлялось соответствующими хронологическими вехами, которые, не поддаваясь точной датировке, приблизительно всё же определяются. Конкретно вычленяются следующие основные периоды взаимоотношений Советского/Российского государства с еврейством вообще и с его интеллектуальной элитой в частности: 1-й (условно «ленинский») — 1917-1935 гг.; 2-й («сталинский») — 1936-1953 гг.; 3-й (постсталинский): 1953-1989 гг.; 4-й (современный) — с 1989 года.

Начало первому периоду было положено Октябрьской революцией. В ней еврейская интеллигенция сыграла важную историческую миссию «иноплеменного катализатора», благодаря которой во все времена (например, при Петре Великом) и у всех народов запускается механизм преодоления сковывающей инерции традиционализма, смены политических элит и ускоренной социальной модернизации. Одним из важнейших моментов этого периода стала эмансипация евреев, начало которой было положено ещё декретом Временного правительства от 22 марта 1917 года об отмене всех действовавших ограничений прав граждан России по этно-конфессиональному признаку (в том числе и 140 «особых о евреях правил»).

Разгромив подпольные «буржуазные» черносотенные организации, большевики покончили с прежней идеологией юдофобии — как «старой», имевшей глубокие религиозные корни, так и «модернизированной», являвшейся «слепком» заимствованного на Западе расового антисемитизма. Кроме того, были полностью сняты все барьеры на пути вхождения евреев в политическую, управленческую, культурную и интеллектуальную элиту общества, причём эта инфильтрация происходила в обеспечивавшемся верхами режиме наибольшего благоприятствования и в отсутствие сопротивления со стороны старой элиты, устранённой революцией.

Это дало мощный импульс процессу естественной ассимиляции еврейства, добровольно жертвовавшего своей этно-идентичностью ради жизненного преуспевания в русскоязычной среде. Началось интенсивное формирование советской интеллигенции еврейского происхождения (ИЕП), в которой режим обрёл надёжную социальную опору (тогда как при царизме русско-еврейская интеллигенция являлась одним из ударных отрядов антиправительственной оппозиции!). Однако поддержка государством этого процесса осуществлялась исключительно с «классовых» позиций (еврейские интеллектуалы, тяготевшие идейно к сионизму, а культурно — к гебраизму, преследовались большевиками как «буржуазные националисты»). Благодаря ревностному служению новой власти советские интеллигенты из числа евреев очень быстро оказались на ведущих позициях в основных сферах социальной жизнедеятельности — от государственного управления и национальной безопасности до культуры и науки.

В 1920-1930-е годы, да и в последующие годы ИЕП внесла заметный вклад в развитие многих сфер жизнедеятельности советского общества — политическую, экономическую, научную, культурную, производственно-техническую, управленческую, образовательную и др. Фокусируясь на политической сфере, необходимо отметить, что представительство евреев во власти и управленческой сфере, будучи максимальным в первые послереволюционные годы, с середины 1920-х годов постепенно стало сокращаться, хотя и спустя десятилетие оставалось значительным. Причём в силу значительной ассимиляции евреев, вошедших в советскую политическую элиту, фактор их этничности играл, по сути, номинально-формальную роль.

Содействуя ассимиляции евреев и используя их как ударную силу в «социалистическом» переустройстве общества, режим первоначально подпитывал и этнокультурное развитие этого нацменьшинства (создание еврейских театров, клубов, газет, журналов, издательств, школ, техникумов, факультетов и кафедр в вузах, административных районов, колхозов и т. п.). При этом большевики сделали ставку исключительно на идишистскую культуру (национальную по форме, но социалистическую по содержанию), считая такую поддержку вынужденным и временным компромиссом, повышающим эффективность борьбы с «буржуазным» сионизмом и гебраизмом и, в конечном счёте, обеспечивающим плавное, постепенное (через «переходную ступень») течение ассимиляционных процессов. В наибольшей степени официальная политика преференций в отношении еврейского нацменьшинства была присуща первому пятнадцатилетию советской власти, приверженной тогда интернационалистско-ленинской идеологической парадигме.

Однако создав на Дальнем Востоке Еврейскую автономную область (ЕАО) и объявив в середине 1930-х годов об успешном решении в СССР еврейского вопроса, власть перестала нуждаться в идишистских «культуртрегерах», всё больше воспринимая их как помеху дальнейшей ассимиляции евреев и потенциальную «пятую колонну». Вот почему с этого времени «евреи-националы», как и другие нацменьшинства (поляки, чехи, немцы и др.), стали преследоваться режимом, а в годы «большого террора» подверглись репрессиям как агентура враждебных стран. Из 1 602 000 человек, арестованных в 1937-1939 годах по политическим статьям уголовного кодекса, 346 000 человек были представителями нацменьшинств, причём из них 247 000 были расстреляны как иностранные шпионы. Из арестованных «нацменов» чаще других казнили греков (81%) и финнов (80%). В этом этническом синодике евреи занимали одно из последних мест. К тому же, если к 1939 году в ГУЛАГе находились 16% всех проживавших в стране поляков или, скажем, 30% латышей, то этот показатель применительно к евреям составлял 1,5 % (19 758 человек) при том, что в среднем доля всех узников лагерей в общем населении страны равнялась 1,8% (3 066 000 человек)[1].

К сожалению, эти объективные данные по предвоенной сталинской национальной политике нередко соседствуют в современных исследованиях с фальсификациями. Грешит ими порой и западная историография. Скажем, в книге известных французских учёных Алена Блюма и Мартины Меспуле[2] упоминается некая «инструкция НКВД №132/64 от 13 августа 1934 года о национальностях и их отношении к советской власти», подготовленной якобы «во исполнение постановления ЦК ВКП (б) №1245/2». В ней «национальности, враждебные советской власти», были поделены по «степени враждебности» на две группы. К первой якобы были отнесены народы, «представлявшие особую опасность» — немцы, корейцы, финны, латыши, литовцы и поляки. Но почему-то не упомянуты эстонцы, греки, румыны и другие диаспоральные этносы, также подвергшиеся массовым репрессиям. Ко второй группе относились народы, в отношении которых «требовалась повышенная бдительность»: евреи, армяне, крымские татары, чеченцы, ингуши и осетины. Для подтверждения достоверности этих сведений в работе даны ссылки на документы Центрального архива общественных движений г. Москвы[3] , но их поиск там ничего не дал, они оказались фикцией. Видимо, этот фальсификат понадобился для того, чтобы подкрепить интригующий вывод авторов о том, что упомянутая инструкция «…удивительным образом предвосхищает будущие высылки некоторых народов» (крымских татар, чеченцев, ингушей, осетин)[4] . Но даже в этой фразе — ляп: как известно, осетины вообще не депортировались (только часть из них локально переместили на обезлюдевшие после высылки ингушей земли).

В годы «большого террора» пострадало и немало ассимилированных евреев-интеллигентов, главным образом из числа партийных и государственных функционеров. Причём и «националы», и «ассимилянты» пали жертвами обострившейся шпиономании и пароксизма универсальной номенклатурной чистки, но не политической юдофобии: её элементы проявились чуть позднее — когда пик политических репрессий миновал и наступил период стабилизации и даже некоторого умягчения режима.

Этот второй период в истории «еврейской политики» советского режима (1936-1953 гг.) проходил под знаком постепенной кристаллизации спорадических элементов официального антисемитизма в чётко выраженный официальный курс, который в полной мере проявился в 1949-1953 гг. Именно к началу второго периода чётко обозначились предпосылки этого явления. Тогда в глобальном соперничестве трёх макроидеологий — либерализма, коммунизма и национализма — последний стал уверенно лидировать, а в СССР произошла смена идеологических парадигм — интернационалистской на патриотическую.

До середины 1930-х, когда в советской пропаганде доминировал ленинский революционный интернационализм и предшествовавшая многовековая российская государственность огульно представлялась в негативном свете как «проклятое царское прошлое», старая Россия объявлялась «тюрьмой народов», «жандармом Европы», «палачом Азии», хотя остриё разоблачительного пафоса было направлено не против былого национального, а главным образом против «классового» угнетения. Большевики, ставившие во главу угла социальное освобождение трудящихся, основными носителями национального гнёта считали врагов «классовых» — помещиков и капиталистов. Вот почему в теории марксизма-ленинизма национальный вопрос не рассматривался как главный, а только как носящий «подчинённый» характер[5].

Американский историк Терри Мартин, работающий в новомодной методологической оптике «империологии», провокативно дефинирует ранний СССР (в первое его 15-летие) как «империю позитивного действия» (The Affirmative Action Empire — ИПД). Он утверждает, что ИПД стала первым такого рода институциональным ответом на глобальный кризис мультиэтнического государства, разразившийся в результате Первой мировой войны (распад континентальных империй — Австро-Венгерской, Российской, Оттоманской)[6]. Следует добавить, что этот проект был первой альтернативой традиционному колониализму, из модели которого была позаимствована цивилизаторская миссия, но изъята преимущественная нацеленность на эксплуатацию природных и людских ресурсов.

По Мартину, ИПД просуществовала до середины 1930-х годов — при том, что последний гвоздь в её гроб Сталин вбил, когда в 1939-1940 годах прагматически включил в состав СССР восточные провинции Польши и Румынии, а также республики Прибалтики. Это противоречило главному предназначению проекта, изначально обращённого главным образом на Восток, к народам, стоявшим на низшей, чем русские, ступени культурного развития. Этот просчёт ещё более усугубился по окончании Второй мировой войны, когда, вопреки геополитической логике, западные границы советской империи были отодвинуты ещё дальше на Запад, до Эльбы. Поистине, большевики наступили на те же грабли, что и русские цари, империя которых так и не смогла «переварить» Польшу и Финляндию. Подобное «несварение» подорвало и жизненные силы Советского Союза, явившись одним из факторов его развала.

В отличие от прошлых империй, власть в ИПД была как бы безнациональной, подчёркнуто дистанцированной от русских, прежде считавшихся государствообразующим народом, но с воцарением большевиков лишившихся этого статуса, хотя и продолжавших нести тяжкое бремя, с ним связанное. Мартин в связи с этим указывает на национальное самопожертвование русских, которые ради созидания «империи нового типа» не только безвозмездно отдавали колоссальные силы и средства, но и поступались в пользу национальных республик собственными территориями[7].

Однако в середине 1930-х годов произошла кардинальная перестройка советской государственности, начала реализовываться концепция «старшего брата», символически освящённая новой «сталинской» конституцией. По сути это было отступлением от ленинского проекта межэтнической конвергенции, основывавшейся на отказе русских от былых привилегий и делегировании их нацменьшинствам. В итоге наблюдался некоторый возврат к устоям царской империи. Как бы вновь декларировалась руководящая роль русских, провозглашавшихся народом, «первым среди равных» в строго иерархичном этнополитическом конгломерате так называемых «социалистических наций».

При этом ассимиляция нацменьшинств всё больше переводилась на административные рельсы. Во многом это была военно-мобилизационная модель, ведь русские составляли костяк Красной Армии. В 170-миллионом населении СССР (1939 г.) доля русских составляла 60% (100 млн человек), а вместе с 34 млн украинцев и белорусов эта доля возрастала почти до 80%. Причём более 70% русских жили в деревне, служившей основной ресурсной базой комплектования вооружённых сил личным составом[8].

Как и всякая другая модель, построенная на силе центра, авторитете вождя и жизненной энергии государствообразующего народа, СССР мог быть жизнеспособным лишь при сохранении этими системными факторами своей эффективности. Однако рано или поздно ресурсы центра иссякают, харизматические вожди умирают, а жизненные силы «старшего брата» под бременем возложенной на него объединительной миссии слабеют. При этом «младшие», окраинные народы, наоборот, за счёт донорской подпитки из центра всё больше наращивают свой экономический и культурный потенциал и всё активнее стремятся к политической самостоятельности.

Семена «угасания» советской империи были парадоксальным образом посеяны самой властью, существенно усилившей свою этническую (антиимперскую!) системную составляющую в ущерб социально-политической. Национальная принадлежность стала использоваться режимом как социальный маркер, применявшийся в том числе и для скрытой дискриминации.

«Инфицирование» власти элементами антисемитизма являлось в определённой мере следствием предвоенного советско-германского государственного сближения. Однако официальный антисемитизм в многонациональном и декларативно интернационалистском Советском Союзе никогда не носил, в отличие от мононациональной нацистской Германии, тотально-репрессивного характера, развивался медленнее и, самое главное, не имел легитимного статуса. Сталин, в отличие от Гитлера, не был идейным антисемитом. Если нацистское «окончательное решение» предусматривало полное физическое уничтожение евреев, то сталинская «еврейская политика» ставила во главу угла ассимиляцию, изначально считавшуюся марксистской теорией объективным и потому прогрессивным явлением. Официальному антисемитизму в СССР была присуща латентная, «исподтишковая» тактика, а также использовавшаяся для прикрытия риторика о «коренизации» кадров, прокламировавшая номенклатурный приоритет представителей «титульной» национальности. Негласность и дозированность сталинского антисемитизма исключали возможность осуществления массовых репрессивных антиеврейских акций.

Новые антиеврейские национально-кадровые веяния в номенклатурных сферах заявили о себе с конца 1930-х годов — в частности, тем, что в аппарате ЦК ВКП(б) сначала прекратились кадровые назначения чиновников еврейского происхождения, а потом тех из них, кто уцелел после «большого террора», стали исподволь устранять оттуда, причём на первых порах по одному, почти незаметно. Внешне всё выглядело вполне благопристойно, ибо обставлялся этот остракизм благовидными предлогами и проходил без скандалов, с последующим трудоустройством нежелательных в национальном отношении лиц на менее значимые, но достаточно престижные должности в наркоматах и других государственных учреждениях, откуда евреев начнут убирать только спустя несколько лет.

Как бы сбывалось своего рода пророчество известного монархиста-антисемита В. В. Шульгина, писавшего в 1927 году: «Власть есть такая же профессия, как и всякая другая. Если кучер запьёт и не исполняет своих обязанностей, его прогоняют. Так было и с нами: классом властителей. Мы слишком много пили и пели. Нас прогнали. Прогнали и взяли себе других властителей, на этот раз «из жидов». Их, конечно, скоро ликвидируют. Но не раньше, чем под жидами образуется дружина, прошедшая суровую школу. Эта должна уметь властвовать, иначе её тоже «избацают»[9].

Геннадий КОСТЫРЧЕНКО,

доктор исторических наук

[1] Altshuler M. Soviet Jewry on the Eve of the Holocaust. A Social and Demographic Profile. — Jerusalem, 1998. — P. 26, 27. Данные НИЦП «Мемориал».
[2] Блюм А., Меспуле М. Бюрократическая анархия: Статистика и власть при Сталине / Пер. с фр. — М.: РОССПЭН, 2006.
[3] Блюм А., Меспуле М. Указ. соч. — С. 221, 222, 316.
[4] Там же. С. 222.
[5] Куличенко М. И. Национальные отношения в СССР и тенденции их развития. — М.: Мысль, 1972. — С. 192; Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 25. С. 301.
[6] Мартин Т. Империя позитивного действия: Советский Союз как высшая форма империализма? //Аb Imperio. 2002. № 2. C. 63-80.
[7] Там же. С. 79.
[8] Всесоюзная перепись населения1939 года. Основные итоги / ИРИ РАН и др. — М.: Наука, 1994. С. 35, 56.
[9] Шульгин В. В. Три столицы. Путешествие в красную Россию. — Берлин, 1927. C. 137.

1938-1953 годы (часть II)

Одну из главных ролей в генезисе официального антисемитизма сыграл фактор единовластия Сталина. Этот момент имел как объективную, так и субъективную составляющие. Первая проявилась в том, что антисемитизм стал системным явлением, производным от политического режима Сталина, точнее, от такой его «несущей конструкции», как идеология «осаждённой крепости», изоляционизма, политической ксенофобии. Если в нацистской Германии официальный антисемитизм носил самодовлеющий характер, то в СССР он служил средством укрепления единовластия Сталина и был следствием социально-политической автаркии страны.

Происшедшая «этнизация» режима обернулась скрытой дискриминацией евреев и других «нетитульных» нацменьшинств. Она позволила Сталину использовать лозунг «коренизации» кадров как средство раздувания конкурентной борьбы (не только межэтнической, но и межпоколенческой) внутри управленческой элиты, подчиняя её, таким образом, своей воле. В ходе «большого террора», не носившего в целом антисемитской окраски, произошло кардинальное обновление руководящего номенклатурного слоя (в том числе и вследствие репрессивного вымывания немалого количества евреев и представителей других нацменьшинств).

В результате во власти возобладала молодая генерация бюрократии (главным образом из славян), которая состояла по преимуществу из людей, вышедших из социальных низов и приобщившихся к большевизму с середины 1920-х годов («ленинский призыв» в партию), в период сильнейшего всплеска в обществе бытового антисемитизма, и которая стала новым социальным базисом режима. Видя в этом воспитанном в духе абсолютной преданности верховному вождю номенклатурном слое свою главную политическую опору, Сталин манипулировал им в том числе и посредством тайного аппаратного антисемитизма, ставшего важным подспорьем для провоцирования конкурентной борьбы внутри правящей бюрократической элиты.

Аппаратной колыбелью официального антисемитизма явился ведущий в аппарате ЦК ВКП(б) Отдел руководящих партийных органов, преобразованный в 1939 году в Управление кадров — мощную структуру, своего рода аппаратного монстра, ведавшего назначениями, увольнениями и перемещениями в руководящих слоях советского чиновничества — от наркомов до директоров совхозов. Именно это управление, руководимое Г. М. Маленковым, и выступило в роли генератора государственного антисемитизма в стране.

Как системное явление антисемитизм был нацелен на постепенное, «дозированное» сокращение «еврейского влияния» в советском обществе, причём в первую очередь в политическом и идеологическом его сегментах. Сначала это осуществлялось почти исключительно посредством административного «кадрового регулирования» (увольнения с работы под различными предлогами, перевод с руководящих на менее значимые и рядовые должности и т. п.), а с конца 1940-х годов — ещё и путём репрессий.

Важным элементом начальной стадии второго периода стало то обстоятельство, что нацистское нападение на СССР лишь на время «притушило» советский аппаратный антисемитизм. Дальнейшее развитие этой «болезни» было лишь на время приторможено. Вот почему, столкнувшись с широкомасштабным гитлеровским геноцидом евреев, сталинское руководство ограничилось контрпропагандой, разоблачавшей антисемитскую ложь нацистов, основанную на теории «жидобольшевизма» (статьи И. Г. Эренбурга, Е. Ярославского и др.), и вместе с тем расширяло практику замалчивания Холокоста. И если в начальный период войны это замалчивание можно было как-то объяснить опасением невольно подыграть геббельсовской пропаганде, утверждавшей, что фюрер пришёл освободить русский народ и что Германия воюет только против коммунистов и евреев, то сокрытие еврейских жертв, скажем, в советском официальном сообщении от 7 мая 1945 года об освобождении узников Освенцима, уже никак нельзя мотивировать этим резоном.

Другой особенностью этой стадии стало происходившее параллельно резкое усиление в обществе бытового антисемитизма, провоцируемого тяготами военного времени, нацистской пропагандой и, конечно, соответствующими настроениями в верхах. Чиновный антисемитизм вновь стал «прорастать» на советской чиновничьей ниве уже начиная со второй половины 1942 года, когда власти, благодаря первым победам над врагом, вышли из стресса и как бы «взялись за старое». Тогда по команде со Старой площади начались увольнения евреев из сферы управления культурой и пропагандой. В результате в еврейской среде возникли упорные слухи о том, что главные антисемиты «засели» в ЦК и именно оттуда исходят циркуляры с дискриминационными новациями в области кадровой политики.

И хотя в действительности никаких письменных антиеврейских директив не рассылалось (это автоматически подпадало под статью Уголовного кодекса), устные указания такого рода, несомненно, были, что подтверждается многочисленными документальными свидетельствами. Тогда в аппарате ЦК ВКП(б) начали составляться секретные информационные доклады с явным антисемитским подтекстом. Например, «О подборе и выдвижении кадров в искусстве» — именно так называлась докладная записка от 17 августа 1942 года руководства Агитпропа ЦК в секретариат ЦК, в которой констатировалось, что «во главе многих учреждений русского искусства оказались нерусские люди (преимущественно евреи)», а «русские люди оказались в нацменьшинстве»[1].

Начавшаяся исходя из пятого пункта анкеты кадровая чистка, несмотря на её завуалированный характер, вызвала бурную ответную реакцию. Пострадавшие, которые в большинстве своём догадывались об истинной причине их изгнания из управленческих структур, стали обращаться в «инстанции», в том числе и к Сталину, прося объяснить, в чём они провинились перед партией и государством, и требуя наказать уволивших их чиновников-антисемитов, действовавших, как они думали — или, точнее, хотели думать, — по собственной инициативе. В защиту жертв чистки выступили многие известные деятели культуры и науки русского происхождения. Благодаря такому общественному противодействию самое серьёзное, что могло тогда произойти — легализация скрытого аппаратного антисемитизма и слияние его в едином мутном потоке со стихийной юдофобией масс, — к счастью, не случилось.

Когда запахло скандалом, вождь смекнул, что подобная авантюра может обернуться для советских верхов нежелательными последствиями: самодискредитацией в глазах международного общественного мнения, неизбежными осложнениями во взаимоотношениях с союзниками, усилением межнациональных трений внутри общества, подрывом его социального единства и сплоченности. И, наконец, стало очевидным, что дальнейшее нагнетание антиеврейских страстей может быть воспринято в мире как некая солидаризация с человеконенавистнической нацистской идеологией и политикой гитлеровцев. Для Сталина такая перспектива была неприемлемой. Поэтому в интересах дела (точнее, сохранения собственной власти) он в годы войны не только сумел заглушить свою личную, всё время нараставшую антипатию к еврейству, но даже пошёл, например, в конце 1941 года на создание Еврейского антифашистского комитета (ЕАК) во главе с С. М. Михоэлсом, и, используя эту структуру для пропагандистской обработки западного общественного мнения, извлёк в итоге немалую политическую и материальную выгоду (несколько десятков миллионов долларов помощи от международного еврейства).

Однако, к неудовольствию Сталина, ЕАК под напором разбуженного кровавой войной и Холокостом еврейского самосознания стал из «ручной» пропагандистской организации спонтанно превращаться в орган еврейской культурно-национальной автономии. Кульминацией такого развития явилась утопическая попытка лидеров ЕАК под влиянием некоторых руководителей американского «Джойнта» возродить в начале 1944 года проект создания еврейской республики на территории Крыма. Причём на это и другие проявления так называемого «буржуазного национализма» власти реагировали на первых порах сдержанно.

Как ни парадоксально, но обострение еврейской проблемы в СССР произошло уже после победы над нацизмом, когда мир, расколовшись на противостоявшие друг другу военно-политические блоки, погрузился в затяжную «холодную войну».

Тогда СССР из региональной державы превратился в мировую, став в биполярном мире одним из центров глобальной силы. В условиях усиления международной напряжённости и блокового противостояния руководство СССР не желал больше мириться с национальными инициативами лидеров советского еврейства, которые пытались к тому же сохранить установленные ранее контакты со всемирным еврейством (в том числе и с сионистскими кругами). По мере «холодного» ужесточения режима в ход были пущены тайные репрессивные акции. В начале 1948 года был убит Михоэлс, олицетворявший собой волю советских евреев добиться прав на полноценное национально-культурное развитие. Воздействие извне на еврейскую проблему в СССР особенно стало ощутимым после того, как в 1948 году возникло государство Израиль.

Возрождение еврейской государственности на Ближнем Востоке вызвало в советском еврействе, в первую очередь в образованном слое, всплеск национального самосознания (массовые стихийные демонстрации национальной солидарности в связи с приездом в Москву первого израильского посла Г. Меир осенью 1948 года). Сталину, очевидно, пришлось пережить в связи с этим настоящий шок. Именно тогда запущенному ранее процессу административной ассимиляции было придано сверху силовое ускорение, и он приобрёл репрессивно-силовой форсированный характер. На смену административному ограничению еврейской национальной активности пришло её силовое подавление. Одновременно власть занялась искоренением еврейской культуры как таковой. В глазах Сталина та превратилась в атрибут буржуазного национализма (сионизма), который в СССР считался преступным по определению.

Почти пять лет длилось незримое противостояние руководства ЕАК, этой небольшой группы людей, заявившей в 1944 году о правах стоявшего за ними национального меньшинства, и государственной машины подавления, не привыкшей считаться ни с чьими правами. За дерзкий вызов, брошенный созданной им системе и ему лично, Сталин жестоко отомстил, казнив в августе 1952 года 13 человек по «делу ЕАК». Были арестованы и руководители Еврейской автономной области, что означало полный крах пропагандистского мифа о «красном Сионе», символизировавшего собой советское решение «еврейского вопроса».

Развёрнутая в конце 1940-х годов в средствах массовой информации шумиха вокруг так называемых «безродных космополитов» послужила своеобразным прикрытием репрессивной акции по ликвидации еврейской общественной активности и национальной культуры. Скоординированные пропагандистская и полицейская атаки имели ни с чем не сравнимый устрашающий эффект и оказали сильное психологическое воздействие на в большинстве своём ассимилированное советское еврейство. Его представители, занимавшие важные позиции в управленческой, творческой и интеллектуальной сфере страны, в наибольшей степени пострадали от антикосмополитической кампании.

Антикосмополитическая пропагандистская акция знаменовала собой переход власти к более жёсткой административно-силовой парадигме руководства и способствовала укреплению партийно-полицейского тандема в организации и проведении кадровых чисток. Вновь, как в 1930-е годы, пропагандистские кампании партаппарата сопровождались «активными мероприятиями» госбезопасности с последующей фабрикацией политических дел и проведением судебных процессов (теперь, правда, только закрытых).

Расправившись одним махом с еврейской культурой и её представителями, власти вплотную занялись ассимилированными евреями, которые подозревались ею в «сочувствии» буржуазным националистам. Вот почему перманентные кадровые чистки начинают приобретать с весны 1949 года всё более откровенный антисемитский характер. Ключевую роль в этом сыграло подписанное Сталиным 21 июня 1950 года секретное постановление политбюро «О мерах по устранению недостатков в деле подбора и воспитания кадров в связи с крупными ошибками, вскрытыми в работе с кадрами в Министерстве автомобильной и тракторной промышленности СССР», которое привнесло в спонтанные до этого антиеврейские гонения в номенклатурной сфере систематичность, универсальность и детальную регламентацию.

В него было включено положение, обязывавшее министров и других руководителей ведомств ежегодно представлять в ЦК отчеты о работе с кадрами как в центральных аппаратах управления, так и в подчинённых им организациях[2]. Причём в эти отчеты должны были наряду с прочими в обязательном порядке заноситься и сведения о национальности вновь принятых и уволенных сотрудников. И самое главное, было устно разъяснено, что особое внимание следует уделять движению кадров еврейского происхождения. По сути это означало легитимацию тотальной антиеврейской чистки управленческого аппарата как атрибута государственной политики национальной безопасности[3].

Выдавливание евреев из номенклатуры проходило постепенно, чем обеспечивался необходимый при латентном антисемитизме камуфляж, да и видимость стабильности, невозможной при резких кадровых телодвижениях, чреватых серьёзными издержками для страны. Ретивые администраторы, пытавшиеся уволить сразу всех евреев, даже наказывались, поскольку способствовали тому, что тайное становилось явным. В ходе послевоенной антиеврейской чистки пострадали управленцы начиная с министров и далее по нисходящей, а также журналисты, профессура, другие представители творческой интеллигенции. При этом наблюдался «перелив» кадров еврейского происхождения с верхних на низшие, менее престижные уровни номенклатурной пирамиды. Но допускались и исключения из правил.

Скажем, в сфере науки и техники, связанной с обеспечением обороноспособности страны, господствовал прагматический подход, исповедовавшийся, прежде всего, Л. П. Берией: наиболее даровитых учёных и конструкторов еврейского происхождения власти не только не трогали, но и создавали им льготные условия для работы. Однако приём молодых евреев в вузы, учреждения и на предприятия, входившие в сферу обеспечения национальной безопасности, был полностью перекрыт. В 1950 году (в отличие от предшествовавших лет) среди абитуриентов, поступивших в высшие учебные заведения МВД, МГБ, МИДа, Минвнешторга, а также в Высшую партийную школу и Академию общественных наук при ЦК ВКП (б), не оказалось ни одного еврея[4].

Массовые антиеврейские чистки 1949-1953 годов носили универсальный характер, захватив управленческие звенья буквально во всех сферах деятельности — в экономике, науке, искусстве, литературе, здравоохранении, образовании, силовых структурах и т. д. В большинстве случаев конечным результатом гонений становилось увольнение с работы под тем или иным предлогом (от написанного под нажимом заявления об уходе «по собственному желанию» до ссылок на проводимое якобы сокращение штатов и демагогических обвинений в невыполнении служебных обязанностей). При этом настоящая причина увольнения — еврейское происхождение сотрудника — официально никогда не называлась. Сверху кампания направлялась посредством устных директив, передаваемых или непосредственно, в ходе персональных инструктажей чиновников кадровых служб и секретарей парткомов в министерствах, ведомствах и руководящих партийных органах, или по телефону.

Помимо понижений в должности или увольнений из тех или иных учреждений или предприятий, чистка в некоторых случаях имела и куда более печальные последствия. Когда в дело вмешивались органы МГБ, специализировавшиеся на разоблачении «преступной деятельности» «еврейских буржуазных националистов», она (чистка) сопровождалась арестами ни в чём не повинных людей и даже вынесением потом некоторым из них смертных приговоров. Наиболее кровавой была расправа, имевшая место в 1950 году на Московском автомобильном заводе им. Сталина, где тайной полицией было «вскрыто» «сионистское подполье». По так называемому «делу ЗИСа» было арестовано более 50 человек, 14 из которых потом расстреляли.

Последняя групповая казнь «еврейских националистов» состоялась 18 сентября 1952 года, когда по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР было расстреляно четверо бывших руководящих сотрудников Кузнецкого металлургического комбината в Сталинске (ныне Новокузнецк Кемеровской области)[5].

Вследствие того что послевоенные репрессии в СССР значительно уступали по масштабу кровавой чистке 1937-1938 годов, от политического террора властей в период «зрелого» антисемитизма пострадало относительно небольшое количество евреев. Всего в 1948-1953 годах за «националистическую деятельность» было репрессировано около 1 тысячи евреев, в том числе расстреляно не более ста, что частично подтверждается следующими данными.

Доля евреев в общем количестве советских нерусских граждан, репрессированных в послевоенное время за «националистическую» деятельность, начинает нарастать с 1949 года, при том что в среднем за 1939-1953 годы эта доля не превысила 3%[6].

Своего апогея антиеврейские чистки достигли в последние месяцы жизни Сталина, когда была предпринята масштабная политическая провокация, известная как «дело кремлёвских врачей». И хотя по обвинению во «вредительском лечении» высокопоставленных советских партийных и государственных деятелей тогда наряду с известными специалистами-медиками еврейского происхождения были взяты под стражу и пытаемы некоторые их не менее именитые русские коллеги, в целом это «дело» носило антисемитский характер. Именно таковым оно было воспринято общественным мнением как в самом Советском Союзе, так и за рубежом.

В те дни инфильтрация антисемитизма в общество происходила так бурно, что принцип постепенности увольнений, соблюдавшийся ранее при антиеврейских чистках, был отброшен, руководству некоторых предприятий и учреждений (главным образом связанных с обеспечением национальной безопасности) сверху было дано указание чуть ли не за сутки уволить всех евреев. Однако, несмотря на возраст и серьёзные проблемы со здоровьем, Сталин все же сохранял присутствие здравого смысла. Вероятно, осознав всю опасность дальнейшего взвинчивания националистической истерии для целостности созданной им многонациональной коммунистической империи, он незадолго до смерти стал свёртывать пропагандистскую кампанию вокруг «дела врачей», чреватого разрушением фундаментальных основ многонационального государства и наступлением социального хаоса. Социальное нагнетание антисемитизма, достигнувшее апогея к двадцатым числам января 1953 года, пошло затем на убыль.

Геннадий КОСТЫРЧЕНКО,

доктор исторических наук
________________________________________

[1] Государственный антисемитизм в СССР. От начала до кульминации, 1938-1953 / Сост. Г. В. Костырченко (Россия. ХХ век. Документы) М., 2005. С. 27-29.
[2] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 922. Л. 79-80. Д. 931. Л. 126-130.
[3] Государственный антисемитизм в СССР. От начала до кульминации, 1938-1953 С. 353-356.
[4] РГАСПИ. Ф.17. Оп.119. Д. 35. Л. 147, 215.
[5] Там же. С. 370-385.
[6] Мозохин О. Б. Право на репрессии: Внесудебные полномочия органов государственной безопасности (1918 — 1953). — М., — Жуковский: Кучково поле, 2006. С. 337, 341, 346, 348, 363-464.

Источник: http://file-rf.ru/analitics/120