За что писателя Шкляра обвинили в антисемитизме
Теперь уже никто не может сказать, что украинской литературы нет. Некоторые «знатоки» любят об этом говорить по случаю и без. Потому что если бы ее не было, то не было бы и столько шума вокруг произведений будь то покойного Олеся Ульяненко, будь то лауреата Шевченковской премии 2005 года Марии Матиос или нынешнего лауреата (а скорее теперь — полулауреата) Василия Шкляра.
Те, кто столь активно выводят в общественном сознании формулу «украинизм=фашизм/национализм/ксенофобия», достигли абсолютно неожиданного для себя результата. Во-первых, они спровоцировали большой интерес к этой литературе и культуре в целом (книги Матиос и Шкляра во многих книжных магазинах продаются с большим успехом), которую они так часто отрицали. И во-вторых, вывели дискуссию об этой литературе из кабинетов литературоведов в политическую, читай — публичную, плоскость. И первое, и второе — результат позитивный для самой украинской литературы.
Но сейчас речь не столько обо всей современной литературе, как о романе Василия Шкляра «Залишенець» («Черный ворон») о борьбе холодноярских атаманов, отстаивавших идею независимой Украины. Роман спровоцировал очередную волну дебатов в СМИ, более того, даже углубил и так очевидный конфликт между некоторыми политиками в команде Виктора Януковича.
Итак, Шкляра обвинили в ксенофобии и антисемитизме за использование слов «жид» и «москаль». Но мог ли писатель описать реалистично ту сложную и противоречивую для понимания (а значит, и для трактовки) эпоху, не используя ее язык — «язык эпохи»? Вопрос, думаю, риторический.
Но я бы хотела обратить внимание на несколько другое. На то, на что никак не среагировали критики Шкляра. Вероятно потому, что критикуя, руководствовались принципом — «не читал, но осуждаю». Потому что если бы читали, то обратили бы внимание на некоторые характерные эпизоды. В том числе, к примеру, на тот, когда главному герою книги атаману Черному Ворону и его любимой женщине с ребенком на руках дает пристанище еврейская женщина Ева, ребенка и мужа которой отнял голод.
«Вейз мір, навіщо ти залишив цю жінку саму в цілому світі і як же, якими шляхами вона тепер повернеться до свого Єрусалиму? Ніяк, ніяк не повернеться, бо ті шляхи сплетено в Божий бич, що виляскує над розсіяним плем’ям. Та за вечерею пані Єва наливає нам темної і густої, мов кров, вишнівки, такої солодкої, аж злипаються губи, і каже, що вона теж пробуває не у своєму домі, це тільки її тимчасове житло, випадкове пристановище вигнанки, тож випиймо за те, щоб кожен із нас повернувся до свого Єрусалиму», — рассказывает автор устами главного героя.
И трагизм этой ситуации заключается в том (и главный герой над этим задумывается), что помощь ему оказывает представительница народа, который «лесовики» совсем не жаловали, а скорее наоборот. Это тот момент, когда, как говорит один мой знакомый, можно посмотреть в глаза своему страху.
Но проблема в том, что это должен сделать не только Черный Ворон. Украинское общество должно, наконец, решиться и посмотреть в глаза всем своим страхам: признать (там, где это действительно имело место, и там, где есть этому неопровержимые документальные доказательства) и еврейские погромы, и коллаборационизм, и братоубийство. В конце концов, борьба за независимость Украины — это не только героизм, это не только романтизм; это реки крови и изломанные судьбы по разные стороны баррикад. Признать, осмыслить, покаяться, и… жить дальше, двигаться вперед. Но пока этого не случилось, «антиукраинские провокации», по определению Анны Герман, будут иметь место.
В конце концов, по моему субъективному мнению, есть еще один момент, почему роман Шкляра вызвал столь негативную реакцию в определенных кругах. Писатель расширяет географию борьбы за украинскую независимость. Ведь следящие за тем, как создаются и распространяются мифы в отечественных медиа, должны были заметить, что эта география усилиями нескольких политиков сузилась до Западной Украины. Или даже уже — до Галичины (которой, очевидно, в особенности после победы «Свободы», должны были отвести роль некой националистической страшилки не только для электората других регионов, но и для Европы).
В общем, излишне узким был и круг исторических личностей, вокруг которых шли дискуссии. И их имена всем известны: с одной стороны, Степан Бандера и Роман Шухевич, с другой — Иосиф Сталин. Как будто в нашей истории не было никого другого. Даже на бытовом уровне стали выныривать откуда-то из глубокого советского подсознания негативные коннотации слова «бандеровцы» (в середине 1980-х в Черкассах меня, школьницу, воспринимали как «бандеровку» и спрашивали, правда ли, что в Западной Украине в каждой семье прячут оружие; нечто похожее происходит и сейчас).
Поэтому обращение Шкляра к теме Холодноярской республики и к еще одной неоднозначной персоне украинской истории — Симону Петлюре, а тем более к дискуссии, разгоревшейся сейчас вокруг романа, несколько разрушает изображенную выше идеологическую конструкцию относительно Галичины. Ведь события в романе Василия Шкляра происходят на территории нынешней Черкасской, Полтавской, частично Кировоградской областей. «Воля Украины или смерть» — таков был девиз холодноярских атаманов. Очевидно, для общей массы, которая либо утратила историческую память, либо никогда ее и не приобретала, открытие новых имен будет иметь значение. «Лучше исследовать историю, чем притеснять или отрицать ее» — писал американский исследователь Эдвард Саид в своем известном труде «Культура и империализм». Услышали бы эту мысль еще и украинские политики…
Диана ДУЦИК