Кремль делает восточный поворот

Post navigation

Кремль делает восточный поворот

С середины XIX века политика России на Тихом океане концентрировалась на решении двух взаимосвязанных задач: завоевания и удержания статуса тихоокеанской державы и обеспечения сохранности своих восточных владений. Шедшие извне угрозы их отторжения не были постоянными. Интерес они вызывали как сырьевой ресурс, буферная зона и плацдарм для дальнейшей экспансии на восток.


Кремль делает восточный поворотСоответственно политика защиты и освоения этого направления носила цикличный характер и не трансформировалась в целенаправленную стратегию развития. Нынешняя активизация восточной политики Кремля впервые в истории имеет мощные экономические мотивы. Предлагаем вниманию читателей материал, подготовленный Московским центром Карнеги.

 

Тихоокеанская Россия — рубеж и плацдарм

Внешняя угроза как движущая сила освоения и развития Дальнего Востока

Нынешний восточный поворот Кремля и его акцентированное внимание к судьбе российского Дальнего Востока ставит серию закономерных вопросов о сущности, содержании и потенциальных результатах этого явления. Есть ли основания говорить о принципиально новой стратегии России на Тихом океане или же самой России и миру предложена модификация прежней имперской политики?

 

Последнее, но далеко не первое решение об ускоренном развитии Дальнего Востока принято Советом безопасности России 20 декабря 2006 года. Его предваряла оценка ситуации в регионе как критической и угрожающей национальным интересам государства. Обращаясь к членам совета, Владимир Путин сформулировал тезис о том, что убыль населения, глубокие диспропорции в структуре производства и внешнеэкономических связей региона, неэффективное использование его естественных конкурентных преимуществ представляют серьезную угрозу для наших политических и экономических позиций в Азиатско-Тихоокеанском регионе, для национальной безопасности России в целом.

 

Знакомый посыл. Даже предварительный взгляд на историю показывает, что одним из главных (если не главным) факторов, в прежние времена заставлявших центр вплотную заниматься восточными окраинами страны, была угроза их утраты, шедшая извне.

 

Историческая динамика

 

В сибирско-дальневосточной эпопее России, история которой отсчитывается с конца XV века, четко прослеживаются два крупных этапа. Первый, социально-экономический, приходится на начало XVI — первую половину XIX века. В эти годы шло преимущественно стихийное освоение Сибири и лишь в небольшой степени Дальнего Востока. На восток Россию двигали тогда два фактора: материальный интерес казны (сибирская пушнина и доходы от караванной торговли с Китаем) — с одной стороны и энергия «охочих» людей, вольно-народная колонизация — с другой. Серьезным сдерживающим фактором стали климат, расстояния и противодействие со стороны Пекина.

 

Следующий этап этой политики, имперский, военно-стратегический, приходится на вторую половину XIX и ХХ век. Подписав серию договоров с Китаем и Японией и овладев тихоокеанским побережьем Северо-Восточной Азии, Россия предъявила себя миру как тихоокеанскую и глобальную державу. Характер этого этапа определялся стратегическими интересами Петербурга, а затем Москвы, их стремлением расширить свой периметр безопасности, укрепить позиции и влияние в Азии и защитить завоевания России в этом районе мира.

 

Если на предшествовавшем этапе Восточная Азия являлась захолустьем, с точки зрения европейских политиков, то с 40-х годов XIX века ведущие европейские государства и США обозначили ее как сферу своих первостепенных интересов, шаг за шагом силой открывая для Запада стагнировавшие азиатские государства. Закономерно, что с середины XIX века российские владения на Тихом океане оказались в фокусе внимания и интересов крупных держав, в первую очередь Великобритании. Именно тогда перед Петербургом в полный рост встала двуединая проблема, над решением которой Российское государство бьется уже полтора столетия: поддержание статуса тихоокеанской державы и обеспечение безопасности восточных окраин.

 

Попытки решить эту проблему предпринимались с тех пор неоднократно, однако не систематически и планомерно, а время от времени, раз в 25-30 лет. В каждом из таких случаев причиной повышенного внимания центра к региону было обострение военно-политической обстановки на востоке России, а толчком, заставлявшим центр погрузиться в восточноазиатские и дальневосточные реалии, стали одно или комплекс событий, воспринимавшихся в столице как угроза российским владениям на Тихом океане.

 

Каждый раз запал центра сохранялся на восемь — десять лет. В течение этого времени опасность отступала или ослабевала до некритической величины, после чего интерес столичной бюрократии к региону угасал, правительство переключало свой взор на запад или юг страны, а Дальний Восток переходил в стадию инерционного развития. Сил, средств, времени и желания на планомерное освоение этой огромной территории государству никогда не хватало. Парадокс истории также заключался в том, что каждый цикл существовал словно бы впервые, а опыт прежних попыток и уроки, полученные предшественниками, оказывались забытыми и практически невостребованными.

 

Очень скоро после включения северо-восточной окраины Евразии в состав русского государства стало очевидно, что эта территория имеет минимальный ресурс (природно-климатический, политический, демографический, финансовый) для саморазвития. Тренды ее движения в огромной степени зависели от имперских интересов центра, идеологических воззрений руководства страны, политики государства и лишь в малой степени — от потребностей, возможностей, энергии и деятельности населявших ее людей. Эти три фактора не являлись постоянными величинами, менялись под воздействием внутренней ситуации в стране и международной обстановки, но именно они обусловили цикличность дальневосточной политики Российского государства, уже отмеченную историками и экономистами.

 

При этом восточное побережье России всегда играло важную роль в ее тихоокеанской политике. Одним из главных факторов, всегда определявших судьбу Тихоокеанской России, была идея державности или, говоря современным языком, стремление российской политической элиты владеть огромной территорией, выступавшей для нее в качестве главного показателя влияния в международных делах. Эта территория воспринималась не только как восточный рубеж России, но одновременно как потенциальный плацдарм для дальнейшей экспансии на восток.

 

Идея державности заставляла центр постоянно держать в уме обстановку на восточной окраине государства, время от времени публично декларировать важность этой территории для России, как и необходимость укрепления тихоокеанского вектора ее внешней политики и развития Дальнего Востока. Однако от подобных политических деклараций и теоретических обоснований, пусть даже зафиксированных в документах самого высокого уровня, до конкретных действий пролегала огромная дистанция. Уже за само пребывание этой территории в составе России, за обеспечение ее безопасности государство должно платить и платить немало. Ее освоение и развитие требовали еще бльших средств, которых всегда не хватало. Поэтому активные действия в отношении региона осуществлялись только тогда, когда угрозы признавались на самом высоком уровне. Целью и сутью этих действий было укрепление позиций России на дальневосточных берегах и снятие реально существовавших или потенциальных угроз ее безопасности.

 

Оставляя за скобками период до середины XIX века, обратимся к военно-стратегическому этапу колонизации Россией Дальнего Востока.

 

Борьба за Амур

 

Значение реки Амур как наиболее удобной дороги в Тихий океан русское правительство осознало к середине 20-х годов XVIII века. Однако реальный интерес Петербурга к Приамурью возник только в конце 40-х годов XIX века и был напрямую вызван активностью европейских держав в Восточной Азии. Причинами стали не только итоги первой «опиумной войны» Англии и Франции с Китаем. Серьезную озабоченность Петербурга вызвали планы англичан заняться колонизацией Амура. Более того, возникли большие опасения, что Россия вообще может потерять Сибирь.

 

Именно к этой мысли подводил царский двор генерал-губернатор Восточной Сибири Николай Муравьев. В одной из первых докладных записок Николаю I он заострил внимание императора на угрозе потери этого региона Россией. Генерал-губернатор обозначил главный источник угрозы: деятельность англичан на Амуре, которые под видом бесхитростных туристов или невинных ревнителей науки разведывают все, что нужно знать английскому правительству.

 

Крымская война и угроза русским владениям на Камчатке и на побережье Охотского моря заставили Россию предпринять конкретные действия на востоке. В 1854-1856 годах Муравьев трижды перебрасывал по Амуру подкрепление, оружие, снаряжение на Камчатку, что позволило отразить нападения англо-французской эскадры на русские владения на Тихом океане (Петропавловск). После поражения России в Крымской войне в русском правительстве выделилась влиятельная группировка (канцлер князь Александр Горчаков, великий князь Константин Николаевич), выступавшая за незамедлительное проведение мер по укреплению позиций России на Дальнем Востоке, а планы американцев, как до этого англичан, по колонизации Приамурья еще более укрепили решимость Петербурга овладеть Амуром. Итогом стало подписание Айгуньского (1858) и Пекинского (1860) договоров с Китаем, закрепивших за Россией территорию Приамурья.

 

Однако на этом продвижение России на восток фактически закончилось. Внимание царского двора переключилось на внутренние проблемы, а во внешней политике — на Европу, Ближний Восток и Центральную Азию. С уходом с поста генерал-губернатора Восточной Сибири Николая Муравьева в 1861 году Дальний Восток лишился активного и влиятельного лоббиста своих интересов в центре. В 1867-м Россия продала США свои североамериканские владения. На четверть века Дальний Восток оказался в тени внешней и внутренней политики России.

 

Маньчжурская сага

 

Особенность и трагедия второго периода активности России на востоке заключались с одной стороны — в длительной неготовности и неспособности царского двора идентифицировать истинного врага, с другой — в неудачном выборе способа борьбы с угрозами интересам России, с третьей — в выносе основной сферы активности за периметр российской границы. Закономерно, что сценарий событий отличался от предыдущего хотя бы потому, что развитию собственно российского Дальнего Востока не уделялось в этот период много внимания.

 

К концу XIX столетия российская дипломатия не видела серьезной опасности ни со стороны дремлющего Китая, ни в лице быстро набиравшей вес Японии. Даже предполагая возможность войны, российские дипломаты и военные были абсолютно уверены в победе русского оружия. Куда в большей степени Петербург опасался происков Англии и усиления позиций США в Китае. Обострение отношений с Китаем в 1880 году (из-за Илийского края), в котором не последнюю скрипку сыграла британская дипломатия, и активность Англии и США вблизи российской границы на Корейском полуострове усилили эти подозрения.

 

Угроза конфликта с Англией и очевидная неукрепленность дальневосточных границ России, невозможность быстрого пополнения и бесперебойного снабжения армии заставили царский двор обратиться к идее строительства Сибирской железной дороги, торжественная закладка которой состоялась в мае 1891 года во Владивостоке. Однако неверная оценка царским правительством собственных возможностей и источников угроз привела к ошибочному выбору средств борьбы с ними. Ставка, как и в середине XIX века, была сделана на территориальную экспансию, дальнейшее расширение границ России, а не на освоение и укрепление имеющихся владений и ресурсов на востоке.

 

Новый этап активной политики России на Дальнем Востоке был вызван итогами Японо-китайской войны 1894-1895 годов, в результате которой Япония превратилась в доминирующую силу в Северо-Восточной Азии. Главные усилия и средства царский двор направил на участие в разделе Китая, строительство железных дорог в Маньчжурии: Китайско-Восточной (КВЖД) и Южно-Манчжурской (МЖД), а также обустройство взятых в 1898-м в аренду у Китая Порт-Артура и Дальнего как нового плацдарма российской экспансии в Восточной Азии. При этом, однако, главную угрозу своим планам отцы дальневосточной политики России по-прежнему продолжали видеть не в Японии, а в Англии.

 

Перенося оборонительные рубежи России за пределы собственно российской территории, царское правительство проиграло. Только поражение в Русско-японской войне 1904-1905 годов заставило Петербург отказаться от этой стратегии и заняться укреплением обороноспособности Приамурья. Основной акцент в обеспечении безопасности региона был сделан на заселении его русскими. Приняты меры по усилению крестьянской колонизации региона, интенсифицировано строительство Амурской железной дороги, стимулирован приток российских рабочих, предприняты усилия по развитию сельского хозяйства, торговли и промышленности.

 

Тем не менее, хотя за 1909-1914 годы государственные расходы на Дальний Восток удвоились (с 55 до 105 миллионов рублей в год), особо интенсивным этот период истории Тихоокеанской России назвать трудно. Слишком большие силы и эмоции были потрачены на проекты за пределами российской территории, Маньчжурия и КВЖД, а не российский Дальний Восток, продолжали притягивать и силы, и капиталы. С другой стороны, распространившиеся после поражения в войне с Японией в столичных кругах представления, что России вообще придется уйти с берегов Тихого океана, не добавляли энтузиазма.

 

Японский вызов

 

Если первая фаза активности России на Тихом океане была спровоцирована Англией, а вторая — Англией, США и Японией, то третья — политикой японского милитаризма в Китае. Начало прямой японской агрессии в Маньчжурии (сентябрь 1931 года) заставило Кремль предпринять срочные меры по укреплению советского Дальнего Востока. Осенью 1931 года Комитет обороны при Совете народных комиссаров СССР принял решение об усилении обороны Дальнего Востока, в декабре была собрана специальная комиссия для разработки мероприятий по ослаблению военной опасности в этом регионе. В апреле 1932-го созданы Морские силы Дальнего Востока, в 1933-м принято постановление «О мероприятиях первой очереди по усилению Особой Краснознаменной Дальневосточной армии (ОКДВА)», в котором предусматривалось строительство укрепрайонов, аэродромов, бензохранилищ, стратегических дорог, складов, объектов ПВО.

 

Активнейшим образом создавалась промышленность военного назначения. Удельный вес инвестиций в экономику Дальнего Востока в общем объеме капиталовложений в народное хозяйство СССР ежегодно возрастал. Уже в 1932 году расходы на капитальное строительство в крае превысили уровень 1928-го в пять раз, в 1937-м — в 22,5 раза. Ресурсы направлялись прежде всего на создание военной инфраструктуры и военной промышленности. 13 апреля 1932 года Совет народных комиссаров принял решение о возведении объекта особой важности — Байкало-Амурской магистрали. При этом Сталин открыто обосновывал активное строительство на Дальнем Востоке растущей угрозой со стороны Японии.

 

Важным средством обеспечения обороноспособности региона в этот период стало увеличение численности и переформирование структуры его населения. Миграционная политика советского государства имела прежде всего геополитическое значение, была нацелена на обеспечение безопасности восточной границы СССР посредством формирования на ней благонадежного, мобильного и готового к решению соответствующих задач человеческого ресурса.

 

Сначала выдавливание, а в 1937-1938 годах депортация китайцев и корейцев, выселение неблагонадежных элементов, комсомольские призывы и оргнаборы привели к заметному увеличению численности населения Дальнего Востока (например в Хабаровском крае оно увеличилось с 1933 по 1939 год на 87,1 процента), преобладанию в нем славянского этноса, мужчин (72 женщины на 100 мужчин) и лиц трудоспособного возраста (41 процент населения — в возрасте от 20 до 34 лет). Край, где еще в конце 20-х годов преобладали крестьяне-единоличники, превратился в территорию наемных работников и колхозников.

 

Начавшаяся в Европе в 1939 году Вторая мировая война вновь переключила главное внимание Кремля на запад, но созданный в 30-е годы на Дальнем Востоке оборонительный потенциал, а также чувствительные поражения, которые советские войска нанесли японской армии в боях у озера Хасан в 1938-м и реки Халхин-Гол (Монголия) в 1939-м, помогли удержать Японию от развязывания войны против СССР.

 

Советско-китайское противостояние

Следующий период усиленного внимания центра к региону приходится на время Культурной революции и расцвета антисоветизма в Китае, а также войны во Вьетнаме. Антисоветская риторика Пекина и обострение обстановки на советско-китайской границе заставили руководство СССР обратить пристальное внимание на Дальний Восток. Весной 1967 года Кремль вернулся к идее строительства БАМа. Преобладающими при этом были военно-политические соображения, перед которыми экономическая целесообразность проекта отступила на задний план. Строительство было начато в 1974-м. В июле 1967 и мае 1972 годов приняты два постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР по комплексному развитию Дальнего Востока. Существенно увеличились размеры капиталовложений в регион.

 

Москва реанимировала идею «демографического укрепления» пограничной с КНР полосы, для чего было принято решение переселить в 1967-1970 годах в добровольном порядке в колхозы и совхозы Хабаровского и Приморского краев, Амурской и Читинской областей 23,9 тысячи семей. В 1972-м в южных районах Дальнего Востока и Восточной Сибири введены северные надбавки, также призванные закрепить население на пограничной с Китаем территории. В результате в это десятилетие миграционный прирост на Дальнем Востоке оказался самым высоким за всю послевоенную историю — 1,4 миллиона человек.

 

Существенно укрепился военный потенциал региона. С мая 1969 года на всем протяжении советско-китайской границы развернулось строительство укрепленных районов. Группировка пограничных войск на границе с Китаем выросла с 10,3 тысячи человек в 1965-м до 51,3 тысячи в 1970-м. Группировка Сухопутных войск увеличилась примерно с 15 дивизий в середине 60-х годов до более 60 дивизий в начале 80-х. В регионе были размещены ракеты SS-20. Тихоокеанский флот превратился из флотилии береговой обороны с численным составом 50 тысяч человек в крупнейший и наиболее мощный компонент ВМФ СССР, имевший 800 кораблей и 150 тысяч моряков и действовавший на всем пространстве от Мадагаскара до Калифорнии.

 

Завершение в 1975 году вьетнамской войны, смерть в 1976-м Мао Цзэдуна и смена власти в КНР, нормализация советско-китайских отношений серьезно ослабили напряженность на восточной границе СССР. В то же время обострились отношения Кремля с США и Западной Европой. Уже со второй половины 70-х годов интерес советского руководства к Дальнему Востоку заметно упал. В последующие три десятилетия руководство СССР, а затем Российской Федерации не оставляло Дальний Восток без внимания, но преимущественно на словах. Москве было явно не до этой далекой территории. Программы развития региона (на 1986-2000 и 1996-2005 годы) в значительной степени оставались на бумаге, а в 90-е Дальний Восток был практически брошен на произвол судьбы и выживал за счет собственных сил и ресурсов.

 

Судя по целому ряду факторов, нынешнее повышенное внимание Кремля к Дальнему Востоку — явление несколько иного порядка, чем в описанных выше случаях. Если тогда центр был озабочен приращением или защитой территории государства, то сегодня вопрос стоит о его будущем

 

Восточный поворот Кремля

 

Россия стремится укрепить свои позиции в Азиатско-Тихоокеанском регионе посредством расширения экономического присутствия.

 

Начиная с выступления генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачева во Владивостоке в 1986 году и вплоть до сегодняшнего дня основополагающей целью развития восточных районов страны Кремль объявляет интеграцию России в Азиатско-Тихоокеанский регион (АТР). Тем не менее долгое время решения, направленные на достижение поставленной цели, оставались декларациями о намерениях. Очевидно, что российские бюрократия, бизнес и общество не были готовы в очередной раз увлечься далеким востоком в ущерб близкому и понятному западу. Поиск иных, более действенных рычагов заставил Кремль вспомнить подзабытое старое — фактор внешней угрозы.

 

Повторение пройденного или новое решение?

 

Тема возможного отторжения Дальнего Востока от России начала обсуждаться вскоре после распада СССР. Главную угрозу — «коварные замыслы Пекина» — определили сразу. Но уже в первой половине 90-х годов эксперты также заговорили об опасных последствиях экономической деградации и инфраструктурной оторванности региона от европейской части страны, причем опасности не только для самого Дальнего Востока, но и для всего государства. К концу этого десятилетия стало ясно, что от векторов и результатов развития Сибири и Дальнего Востока станет все в большей мере зависеть внутренняя и внешняя, экономическая и оборонная политика всего государства. Мысль об огромной геополитической значимости Дальнего Востока для России и угрозе его отторжения начала постепенно утверждаться в сознании политической элиты страны.

 

В июле 2000 года президент Путин заявил об угрозе существованию региона как неотрывной части России, а в августе 2002-го произнес, наверное, ключевую для всех последующих событий фразу о его огромном стратегическом значении для всей страны.

 

Уже в ноябре того же года Совет безопасности России обсуждал вопросы обеспечения национальной безопасности в Дальневосточном федеральном округе. Выступая на заседании, президент обозначил причины такого внимания к региону: существующие на Дальнем Востоке серьезные демографические, инфраструктурные, миграционные, экологические проблемы, разбалансированность в его экономике и напряжение в социальной сфере ограничивают возможности России по успешной интеграции в Азиатско-Тихоокеанский регион.

 

Таким образом, интеграционный ресурс Тихоокеанской России, а не обеспокоенность центра территориальной целостностью страны или судьбой дальневосточников стал ключевым фактором для принятия кардинальных решений по развитию Дальнего Востока. А декларации об угрозе безопасности и пребыванию Дальнего Востока в составе Российского государства были аргументами, использовавшимися для того, чтобы переориентировать на регион силы и средства страны. Потребовалось, однако, еще несколько лет, в течение которых российское руководство дозревало до решительных шагов и подспудно готовило политическое и бизнес-сообщество страны к «восточному повороту». Этому дозреванию способствовали восстановление у правящей элиты чувства уверенности, утерянного в первое десятилетие после развала СССР, осознание ею важности поднимающейся Азии и ускоренного отставания страны от Китая, наконец, формирование представления о России как энергетической державе, незаменимой для мировой экономики и способной эффективно действовать на азиатских рынках.

 

Платформа для интеграции

 

Итак, тезис об угрозе безопасности страны громко прозвучал на заседании Совета безопасности России в декабре 2006 года и предварял решение об ускоренном развитии Дальнего Востока. И хотя некоторые политики в столице вновь заговорили о «геополитическом удержании» Дальнего Востока, политологи — об угрозах хозяйственного и культурного освоения территории другими международно-правовыми субъектами, Интернет в очередной раз наполнился рассуждениями о нарастающей демографической и грядущей военной экспансии Китая, главные усилия государства были все же направлены не на укрепление границ, модернизацию обороны Тихоокеанской России, а на создание на ее территории экономической и инфраструктурной платформы, призванной обеспечить интеграцию страны в экономику АТР.

 

В августе 2007-го правительство утвердило новый вариант программы «Развитие Дальнего Востока и Забайкалья до 2013 года», а через год дополнило ее подпрограммой «Развитие города Владивостока как центра международного сотрудничества в АТР». Как заметил по этому поводу профессор Принстонского университета Гилберт Розман, «один из уголков российского Дальнего Востока должен был стать площадкой для экономического роста, чтобы способствовать ощутимости присутствия России». Финансирование этой подпрограммы в отличие от большинства предшествовавших программ не только аккуратно выполнялось, но и было увеличено, прежде всего за счет привлечения внебюджетных средств. В декабре 2009 года правительство утвердило Стратегию социально-экономического развития Дальнего Востока и Байкальского региона на период до 2025 года, одной из главных целей которой значится реальное противодействие потенциальной угрозе безопасности страны на Дальнем Востоке и в Байкальском регионе.

 

К концу 2000-х годов эксперты обсуждали, как долго продлится увлечение руководства России востоком, тем более президент Дмитрий Медведев проявлял куда больший интерес к США и Европе, чем к Азии. Однако события начала второго десятилетия XXI века, похоже, только укрепили решимость российского руководства и далее «продвигать» Россию в сторону Тихого океана. Затяжной экономический кризис в Европе, резкое обострение отношений между государствами Восточной Азии, события на Корейском полуострове, возвращение США в Тихоокеанскую Азию — все это оказалось очень весомыми аргументами, чтобы вновь заговорить об угрозах интересам России в АТР и предпринять шаги для их устранения.

 

В ноябре 2012 года на заседании Президиума Госсовета Владимир Путин вновь декларировал экономический подход к обеспечению безопасности региона, высказался о необходимости его ускоренного устойчивого развития с тем, чтобы и сами эти территории развивались эффективно, став важнейшим фактором процветания и роста могущества России в целом. 12 декабря 2012 года в Послании Федеральному собранию он еще раз подтвердил, что вектор развития России в XXI веке — это развитие на восток, а использование колоссального потенциала Сибири и Дальнего Востока — возможность занять достойное место в Азиатско-Тихоокеанском регионе.

 

Эволюция угроз

 

С момента вхождения в состав Российской империи Дальний Восток являлся слабым звеном в системе обороноспособности государства. Проблема его уязвимости, а значит, защиты и сохранения дамокловым мечом висела над руководством страны. Однако актуализировалась указанная проблема только тогда, когда возникала угроза потери данной территории. Угроза эта служила для власти главным аргументом при обосновании экстренных действий на Дальнем Востоке в середине и конце XIX века, в 1930-х и на рубеже 1960 и 1970-х годов. Исключение составляет лишь последний период, когда в качестве главной угрозы выступает неучастие России в экономических и интеграционных процессах в АТР. Хотя, опять же, стремление «не отстать от держав», бывшее локомотивом российской политики в конце XIX века, и сегодня откровенно просвечивает сквозь высокие рассуждения об интеграции.

 

Примечательно, что центральная власть вяло реагировала на сюжет о «желтой угрозе», который дальневосточные политики и общественность пытались использовать для давления на столицу в начале ХХ века, а также на рубеже XX и XXI веков, побуждая ее принять меры для ограничения азиатского присутствия. Этот фактор учитывался при сочинении различных проектов миграционной политики в регионе, в основе которых лежали идеи сдерживания китайской демографической экспансии и стимулирования притока в регион россиян, но не более того.

 

А вот идея сибирского и дальневосточного сепаратизма, порождаемого влиянием на эти регионы извне, издавна служит для центра страшилкой, усиливающей воздействие фактора внешней угрозы. В 40-х годах XIX века в Петербурге считали вполне реальной опасность сибирского сепаратизма. Существовало опасение, что, попав под влияние инородцев и иностранцев, русские люди поддадутся чужому влиянию, утратят чувство верноподданности. Дальневосточная «особость» откровенно раздражала Кремль в советское время. О сепаратизме вновь заговорили в начале 1990-х годов и не успокаиваются до сих пор. Столичные политики совершенно серьезно обсуждают возможность экономического, а затем и политического дрейфа этих территорий в сторону зарубежной Азии, высказывают опасения, что ускоренное развитие Дальнего Востока даже по сравнению с соседней Сибирью может привести к росту и без того серьезной автономии этой территории по отношению к европейской части России. Сильнейшая экономическая зависимость Тихоокеанской России от Китая, Японии и Южной Кореи сама по себе заставляет размышлять об этом факторе.

 

Идентификация угроз сопровождалась выработкой мер по борьбе с ними, которые облекались в различные программы и проекты. Первые из них появились в царское время, когда колонизация и развитие этой территории рассматривались исключительно как стратегическая операция. В 1861 году утвердили «Правила для поселения русских и иностранцев в Амурской и Приморской областях Восточной Сибири», которые объявили эти территории открытыми для заселения крестьянами, не имеющими земли, и предприимчивыми людьми всех сословий, желающими переселиться за свой счет. Однако желающих оказалось немного, а в 1863 году правительство прекратило оказывать поддержку крестьянам, намеренным перебраться в этот далекий край. В 1909-м создан Комитет по заселению Дальнего Востока во главе с премьер-министром Петром Столыпиным. Однако результаты здесь были меньше по сравнению с Сибирью.

 

Военно-командные методы

 

Программы советской эпохи (постановления ЦК КПСС и Совмина СССР по развитию Дальнего Востока 1930, 1967 и 1972 годов) по сути мало различались между собой. По заключению экономистов, они не имели ничего общего с экономическими приоритетами, решали исключительно военно-политические задачи, причем сугубо командными методами. Политика советского государства всегда была нацелена не на развитие региона как такового, а на укрепление его обороноспособности и той части его экономического и человеческого потенциала, которая обеспечивала эту обороноспособность, будь то укрепрайоны на советско-китайской границе, предприятия военно-промышленного комплекса или «демографический пояс» вдоль линии границы. Эффективность выполнения этих программ напрямую зависела от глубины и силы угроз, с которыми сталкивалось государство.

Закономерно возникает стремление оценить в этом историческом контексте качество современного регионального проектирования — федеральную целевую программу «Экономическое и социальное развитие Дальнего Востока и Забайкалья на период до 2013 года». Тот факт, что на ноябрь 2012-го она была реализована только на 28 процентов, ставит вопрос о серьезности намерений центра в отношении развития региона. Это может означать, что, с одной стороны, Москва не воспринимает угрозу потери Дальнего Востока всерьез, с другой — речь идет о смене ее приоритетов в пользу интеграционной модели развития региона, призванного выполнять роль плацдарма для российского внедрения в АТР. В таком случае неудивительно, что подпрограмма подготовки Владивостока к саммиту АТЭС была профинансирована к сентябрю 2012 года на 99,1 процента.

 

Нельзя не упомянуть и еще один важный фактор, работавший даже тогда, когда высшее руководство страны само бралось за проблемы Дальнего Востока. Это сопротивление столичной бюрократии, по разным причинам не имевшей личного интереса в реализации «восточных проектов» России и разными путями пытавшейся саботировать принятые решения. Как заметил по этому поводу профессор военного колледжа Сухопутных войск США Стивен Бланк, «власть Путина неоспорима, но чиновники либо не в состоянии эффективно реализовать его решения, либо постоянно саботируют их — и то и другое уже много раз происходило в истории России». Можно вспомнить, что в то время, как генерал-губернатор Муравьев бился за обретение Амура, в столице редкий департамент не был вооружен против настоящего управления Восточной Сибирью, а военный министр при Николае I князь Александр Чернышев обратился к императору с предложением учредить комитет для обсуждения вопроса о возможности отделения Сибири от России.

 

Средствами борьбы с внешними угрозами становились военное и оборонительное строительство (укрепление границы, строительство вооруженных сил, развитие военной промышленности), создание транспортной инфраструктуры оборонительного значения, заселение региона русскими. На разных этапах эти вопросы решались с различной степенью интенсивности, видимо, в зависимости от глубины угроз, с одной стороны, и возможностей государства — с другой. Наиболее интенсивно оборонительное строительство вдоль границы с Китаем велось в 1930 и 1970-х годах, в то время как в 1850 и 1890-х ограничивалось лишь некоторыми мерами по охране границы, прежде всего размещением вдоль нее казачьих станиц и поселков.

 

Одной из главных причин уязвимости дальневосточных территорий России была их инфраструктурная оторванность от метрополии. Закономерно, что каждое обострение обстановки на восточных рубежах влекло за собой попытки центра решить эту проблему. Первой из них стало овладение Амуром, второй — строительство Великого Сибирского пути, а затем Китайско-Восточной железной дороги. Оба грандиозных проекта предъявлялись миру как коммерческие предприятия, хотя имели для России прежде всего стратегическое значение. Аналогичную роль играло строительство БАМа (1930 и 1970-е годы). Но поскольку циклы активности центра на востоке были достаточно коротки, проблема слабой привязанности региона к общероссийскому экономическому, информационному, транспортному пространству не решена по сей день и по-прежнему рассматривается как угроза национальной безопасности.

 

Цель оправдывает средства

 

Важным условием обеспечения безопасности Дальнего Востока изначально считалось преобладание в нем славянского населения. Первые шаги в этом направлении были сделаны еще в 1854 году, за несколько лет до официального присоединения Приамурья к России, когда Александр II санкционировал заселение левобережья Амура русскими. Весной-летом 1855 года там было основано несколько русских селений. На рубеже XIX и XX веков поток русских шел в зону КВЖД, Дальний и Порт-Артур, в 1930 и 1970-х годах — в советско-китайское приграничье. Не отступает от этой традиции и нынешнее российское руководство. В начале 2006-го правительство включило южные районы Дальнего Востока в Программу содействия добровольному переселению в Россию соотечественников, проживающих за рубежом. В марте этого же года полпред президента на Дальнем Востоке Камиль Исхаков сделал сенсационное заявление о планах переселить на Дальний Восток 18 миллионов человек. Расселить их он предполагал прежде всего вдоль российско-китайской границы.

 

Таким образом, в последние полтора столетия обращение России к Тихому океану было обусловлено двумя факторами: стремлением властей активно участвовать в тихоокеанской политике и интегрироваться в экономическую систему региона, с одной стороны, и их опасением потерять свои тихоокеанские владения — с другой. В обоих случаях внешний фактор играл решающую роль. Желание «не отстать от держав» подстегивало экспансионистские устремления Петербурга в середине и конце ХIХ века, как и интеграционные мотивы Москвы начала XXI столетия, а угроза дальневосточным территориям, неоднократно возникавшая с 1850-х до 1970-х годов, влекла за собой принятие экстренных мер по укреплению обороноспособности региона (в самом широком смысле этого слова) и активизации политики России в Восточной Азии.

 

Именно стратегическая значимость и громадное пространство Дальнего Востока определяли содержание и суть российской политики в отношении региона. Стратегические и военно-политические интересы заставляли центр предпринимать шаги по его колонизации. Основными средствами при этом являлись переселенческая политика, создание транспортной инфраструктуры, оборонительное строительство, инвестиции в промышленность (преимущественно военного профиля).

 

Главной целью этой колониальной по сути политики всегда были не судьбы и интересы людей, проживавших на востоке, а закрепление и упрочение позиций государства на берегах Тихого океана, обеспечение его безопасности и территориальной целостности. Именно такой логикой руководствовались и царское правительство, и советская власть, именно ей следует современное руководство России. Население в этой конструкции служит стратегическим ресурсом, необходимым для выполнения военных, политических и экономических задач. В этом как раз и заключается коренное противоречие, уже длительное время препятствующее эффективному освоению региона, а именно противоречие между интересами государства, ставящего и решающего геополитические и стратегические задачи, и интересами жителей Дальнего Востока, которые в большинстве своем хотят лучшей и более комфортной жизни.

 

«Золушка» российской политики

 

Безусловно, неправильно было бы полностью отождествлять меры и политику государства в отношении Дальнего Востока в столь разные, непохожие и противоречивые периоды истории России. Каждому витку обращения центра к востоку присущи особенности, обусловленные уровнем и характером развития государства, его политической системы, состоянием мировой и тихоокеанской политики.

 

Но общий тренд очевиден: отношение имперского, советского, а ныне федерального центра к Дальнему Востоку как к колонии, призванной обеспечивать интересы, развитие и стабильность метрополии, определило политику выделения на нужды этой колонии минимального количества средств, достаточного для поддержания ее существования. И только возникновение критической ситуации, угрожавшей потерей этой территории в результате «происков извне», заставляло столицу предпринимать пожарные меры для ее укрепления и необходимого для этого экономического развития. После исчезновения явной угрозы интерес центра к региону моментально снижался.

 

Так происходит и сегодня. Экономический, политический и военный подъем Китая в конце ХХ — начале XXI века стал главным раздражителем, в очередной раз приведшим российских политиков, военных и рядовых граждан к мысли об угрозе российским владениям на востоке. Так что заявления президента Путина об угрозе территориальной целостности России упали на благодатную почву. Напрашивается вывод, что они делались не исходя из реальной оценки ситуации, а как раз в рамках сложившейся традиции, предполагающей обязательное наличие импульса внешней угрозы для обоснования кардинальных решений. С другой стороны, фактор внешней угрозы необходим для утверждения той черты внешней политики Путина, которую австралийский дипломат и исследователь Бобо Ло назвал «секьюритизацией». Все сходится в одной точке.

 

На сегодня меры, предпринимаемые центром для изменения негативной динамики развития Тихоокеанской России, заметных результатов не принесли. Отток населения из региона продолжается. Его отставание от Китая растет, как и зависимость от внешнего мира. При этом, если отталкиваться от исторических прецедентов, цикл должен закончиться к 2015 году. Если только не рухнет по чьему-либо недомыслию стратегическое партнерство с Китаем и Москве не придется вновь срочно изыскивать огромные ресурсы на укрепление российско-китайской границы.

 

Но скорее всего Россия удовлетворится полупризнанием в качестве азиатско-тихоокеанской державы, увеличит энергопоставки на восток и вновь обратится к европейским делам. А Тихоокеанская Россия по-прежнему останется стратегическим ресурсом государства, будет находиться на положении «золушки» российской внутренней политики и осваиваться колониальными методами. До следующего цикла. Превращение Дальнего Востока в реальную платформу для экономической интеграции России в АТР возможно только при условии принципиального изменения отношения центра к региону и восприятия его как полноценной части евразийского экономического и политического пространства.

 

Виктор Ларин,

директор Института истории, археологии и этнографии
народов Дальнего Востока Дальневосточного отделения РАН

 

Источник: http://vpk-news.ru

 

Похожие материалы

Ретроспектива дня