Я поехала в г.Темрюк со своим младшим коллективом на концерт. Мы уже выступили и возвращались домой. Возле универмага попросила водителя остановить автобус и пошла покупать детям мороженое, прямо у магазина, под навесами шла оживленная торговля. Вдруг, я увидела знакомое лицо и прежде, чем успела сообразить кто он, подошла и увидела, что это Азарян. Он покупал носки за 50 копеек. Я подождала, пока он расплатился и сказала: «Что, нищета, в Ташкенте дешевых носков нет?»

Он резко повернулся, и когда увидел меня просто испугался:

— Что ты тут делаешь?

— За тобой слежу.

— Как ты сюда попала?

— Молча. Я забрала все твои документы из гостиницы… Он схватил меня за руки и стал смотреть по сторонам.

— Сейчас я найду милиционера и арестую тебя. Где дипломат?

— Закопала!

Азарян стал беситься, но кругом были люди.

— Отпусти руки или я сейчас закричу.

— Как ты узнала, в какой гостинице я остановился?

— Мустафа Джемилев сообщил. (По видимому, он не знал, что в городе Темрюке была одна приличная гостиница).

— Отпусти руки, мне больно и меня ждут дети.

— Какие дети?

— Мои, усыновила после обыска. Давай купим им мороженое. Да отпусти, я не убегу!

И с силой вырвала руки.

Когда я стала покупать мороженое, и передавать ему пакеты он спросил, сколько их у меня.

— 24 человека, так что, убегать придется тебе!

Он предложил мне заплатить за мороженое.

— Лучше носки купи, не дай Аллах, если заплатишь за мороженое мы, чего доброго, еще отравимся…

Я не боялась его, наоборот, во мне что-то сломалось, я стала издеваться над ним, и чувствовала свою власть. Оказывается, он поверил, что я утащила его дипломат. Мы подошли к автобусу:

— Дети, из-за этого дяди Вы чуть не лишились мороженого.

— Почему?

— Он хотел меня сдать первому встречному милиционеру.

Интересный народ эта детвора. Когда они меня не слушались, я говорила им:

— Вам не удастся меня разозлить и вывести из себя.

И держа руку, как пионеры отдают салют, пела им: «Орленок, орленок взлети выше солнца». Все начинали смеяться. А тут пришлось смеяться мне, потому что они вставали друг за другом, и кто-то крикнул: «Нас всех милиции не сдать» и запели песню «Орленок».

Азарян обалдел. А я смеялась от души. По-истине это были мои дети! Следователь подошел к водителю и показал свои документы, сказал ему ехать в гостиницу. Я стала возмущаться, и просить водителя, не делать этого. Но когда следователь пригрозил водителю, что у него будут проблемы, он поехал в гостиницу. Азарян забрал с собой водителя на случай, чтобы мы не уехали без него и пошел в гостиницу. Когда они вернулись, это был другой человек, дипломат то оказался на месте.

— Ну ты и шутница!

Его слова напомнили мне фильм «Кавказская пленница», и я ответила ему:

— Когда будешь делать шашлык из этого невеста, не забудь пригласить.

Села в автобус, сказав водителю «Поехали домой». Азарян заскочил в автобус, решил ехать с нами. Я не разрешала:

— Вы не поедете с нами. Я руководитель детского ансамбля, несу ответственность и отвечаю за детей, всяких посторонних мужиков возить не намерена.

— Прекрати. С твоими детьми ничего не случится. Я поеду с Вами. Я приехал бы и без Вас, потому что хотел еще раз встретиться с тобой.

— Вот и приезжай без нас. А с нами не поедешь, может ты маньяк. Смотри на мои руки, у меня будут синяки. Сервер увидит, оторвет тебе голову.

Мы долго спорили. Дети стали кричать: «Ава Сейтумеровна, пусть едет, если будет хулиганить, мы его свяжем поясами от молдавских костюмов». В общем, он поехал с нами, и всю дорогу мы разговаривали с ним, но только после того, как он пообещал мне, что все сделает для того, чтобы меня вызвали на суд Мустафы Джемилева. Во-первых, мне очень хотелось увидеть Мустафу. Во-вторых, я намерена была опровергнуть показания, состряпанные Азаряном.

— Запомни девочка, ты имеешь дело со страшным человеком. Он ни одну бумажку не пишет в одном экземпляре, минимум в четырех.

Его слова не произвели на меня должного впечатления, раз пишет, думала я, значит, так надо. Но в отношении писем … О Алла! Разве я могла предположить, что все, о чем писал, пишет, и напишет еще в будущем М.Джемилев, со всего он оставляет копии! Я понимаю, когда речь идет о документах, обращениях, информациях, заявлениях в этом случае, чем больше копий, тем лучше, для распространения, но не для хранения. Мы за неимением печатной машинки переписывали документы от руки. Например, информация об Омском судебном процессе над М.Джемилевым, будучи еще в десятом классе переписывала не только я, но заставляла и других в моем классе, у кого был красивый подчерк, а потом раздавали сооте¬чественникам. Но письма! Конечно, мне бы и в голову не пришло оставлять копии написанных мною писем, зачем?

А Мустафа это делал для истории? Не слишком ли рано Джемилев начал заботиться об истории? Да, действительно, все мы читали письма великих людей, но я думала, что это письма оригиналы, которые сохранялись людьми из поколения в поколение. Думаю, так и сейчас. Вряд ли, это копии писем великих людей дошли до наших дней из истории, это письма-оригиналы. Бедные историки, по отношению к личности М.Джемилева, у них не будет никаких «белых пятен», все так ясно, и изучать, искать, исследовать, нечего, он об этом позаботился сам. (Только откуда такая «скромная» уверенность о своем величии?) Но может М.Джемилев всему этому придает совсем другой смысл?

Например, в письме к Александру Шустеру от 25.11.1982 г. стр. 193 он пишет: «.. .И еще я хотел бы, чтобы ты помог ему, и если это в твоих силах, познакомиться с людьми, которые могли посодействовать, например, моей переписке с родственниками и друзьями, живущими в местах, куда письма обычным путем зачастую не доходят. Кстати, как насчет того письма, ничего не получилось? Если это не очень обременительно, то желательно бы послать туда вдогонку две бумажки по тому же делу, которое прилагаю. Если есть какое-либо чтиво, пожалуйста, поделись с нами. Весьма признателен за «Шесть дней», но жаль что он только в единственном экземпляре, хотелось бы иметь хотя бы еще один для себя…».

Или в письме от 26 сентября 1982 г. стр. 189 пишет: «…Предысторию, того, как мы оказались в Янгиюле, я описывал в своем заявлении на имя генерального прокурора от 18.02.1982 г. копию которого прилагаю. Мне бы хотелось, чтобы об этой предыстории знал и мой брат, живущий на той стороне, но не знаю, как сообщить, письма что-то не доходят. Вкратце, я писал обо всем этом и мужу Айше, но письмо, похоже, тоже не дошло. На всякий случай (авось кто поедет в те края из Москвы) прилагаю и копию того письма на турецком…».

В письме от 19.02.1983 г. стр. 200 Мустафа пишет: «…Позавчера я получил сразу семь уведомлений к своим письмам за рубеж, отправленный в августе-октябре прошлого года. Согласно этим уведомлениям, письма вроде бы были вручены адресатам в декабре. Там есть подписи получателей, штемпель почтовых отделений в Нью-Йорке, Франфуркте и Париже, но подлинность этих подписей и штемпелей вызывает некоторые сомнения. Как ты думаешь, нельзя ли будет уточнить их подлинность, если эти бланки уведомлений я перешлю тебе? От самих же этих адресатов я до сих пор ничего не получал…»

Вроде бы ничего особенного, но, пожалуйста, вдумайтесь в выделенные мной предложения. «Куда письма обычным путем зачастую не доходят», значит, А.Шустер отправляет их необычным путем? «Если есть какое-либо чтиво, пожалуйста, поделись с нами», и «Признателен за «Шесть дней»», «Как ты думаешь, нельзя ли будет уточнить их подлинность». Всем, понятно, откуда берется чтиво, порочащее «общественный и государственный строй СССР»? Кто держит связь за кордоном? Кто может уточнить подлинность уведомлений? Извините, если нам всем понятно, надо думать, что в КГБ работали одни идиоты, которые этого понять не могли, а если, все-таки, учесть, что там служили люди не глупее нас, то Мустафа Джемилев просто сдает Александра Шустера, преднамеренно оставляя себе копии писем. (Все-таки историкам найдется над чем работать!).

Весь этот процесс идет наоборот, т.е. сначала копии писем, которые забирает гебня у Джемилева, а потом по ним забирает оригиналы (если найдут при обыске), как это было со мной, Г.М.Александровым и другими. Если у Вас есть сомнения, а я ошибаюсь, то обратите внимание на протоколы допросов Г.М.Александрова, А.Шустера и М.Джемилева.

К сожалению, читателям книги «Шестой процесс Мустафы Джемилева» не предлагается весь допрос Григория Матвеевича, а только выписки из протокола допроса, не указана дата опроса (на мой взгляд, умышленно), не известна дата ареста, но, тем не менее, и из выписок протокола многое понятно. Давайте посмотрим первый абзац на стр. 259, он начинается с многоточия и заканчивается многоточием. «…Кто передал мне письма, его фамилию назвать отказываюсь… Я еще раз утверждаю, что жена моя знала, что я еду в Москву к врачам. Других целей в Москве у меня не было…»

О чем говорит следователь и какие вопросы он задает Григорию Матвеевичу нам не известно, но, имея ответы допрашиваемого, можно вычислить и задаваемые вопросы. Далее Александров говорит: «Действительно, человека, который передал мне эти письма, зовут Мустафой, как его фамилия я не знаю. Где он проживает, я не буду отвечать…».

Чувствуется, что следователь его припирает, и Григорий Матвеевич называет только имя Мустафы, но фамилию, и где живет, не называет, заботясь больше о Джемилеве, чем о себе. Дальше вопрос следователя:

«Вопрос: Вы признаете, что человек, который Вам передал выше указанные три письма и адреса жителей г. Москвы есть Джемилев Мустафа?

Ответ: Да, именно он передавал мне эти письма.

Вопрос: Почему тогда Вы, вчера на допросе не желали назвать его имя и фамилию?

Ответ: Зная, что у Мустафы Джемилева итак хватает неприятностей, я не хотел причинить лишних неприятностей. Я считаю, что назвать имя человека, который, как я думал, оказал мне бескорыстную услугу, считаю высшей степени неэтичным и аморальным».

Милый Григорий Матвеевич! Ваше воспитание, этичность, честность, порядочность и мораль… как от всего этого далек М.Джемилев…

Из протокола допроса нашему вниманию предложено только два вопроса и ответа на них. Получается, вроде бы, Александров предал Джемилева, назвав его имя. Но, я уверена, что если опубликовать весь протокол допроса Александрова, дату его ареста, картина будет другой. Считаю, что Г.М.Александров назвал фамилию и имя М.Джемилева только после того, как ему были предъявлены копии писем, изъятые у Мустафы, (протокола об изъятии этих писем, также как и моих, нет. Интересно, как копии писем попали в органы? А при аресте Григория Матвеевича при личном обыске были изъяты подлинники писем М.Джемилева).

Итак, в августе 1982 года Г.Александров встречается с М.Джемилевым, передает письмо к Струве, с условием, что Джемилев оставит письмо у себя, еще раз прочтет и порвет, но он этого не сделал: «С письмом я пошел к Мустафе Джемилеву и прочитал ему. Он сказал «погоди еще денька два-три, если будут хулиганить и дальше, тогда направляй это письмо, а пока оставь его у меня, я его еще раз прочту и порву. Почему он его не порвал, я не знаю…». Интересно, кто знает? Мы тоже не знаем, а догадаться сможем?

1 февраля при обыске эта копия письма будет изъята у Джемилева. Затем, Г.Александров встретится с М.Джемилевым 19.02.1983 г. возьмет три пись-ма, написанные им к А.Шустеру, Эрику Кудусову, Е.Костериной (хотя, существует еще одно письмо, правда, оно не опубликовано в книге. Письмо Джемилева к Т.Хромовой, но, тем не менее, оно проходит по материалам дела и было изъято с другими письмами при аресте Александрова (стр. 22) «ксерокопия рукописи письма М.Джемилева к Хромовой Татьяне от 19.02.1983 г. «Верно: Подлинник изъят при личном обыске у Александрова Григория Матвеевича» и подписано следователем Азаряном В.А. 28.02.1983 г.»). Почему Джемилев не публикует текст письма к Т.Хромовой?

Если учесть, что следователь задает вопрос, указывая на три письма «Вы признаете, что человек, который вам передал вышеуказанные три письма…» А писем было четыре, можно сделать вывод, что нам предлагается не только «выписки из протокола», но и отредактированный вариант. Прав Эльдар Шабанов, когда пишет в статье «События мифические и реальные» газета «Арекет» №5-6 (115-116) от 13 марта: «Не скрою, хотелось бы познакомиться с подлинными показаниями М.Джемилева на допросах и судебных заседаниях (имею в виду архивные документы). Многочисленные неточности, искажения, умолчания о событиях на переправе Порт-Кавказ 5 июня 1983 года дают мне основание усомниться в подлинности отдельных документов».

Меня очень мучила дата ареста Григория Матвеевича, я собиралась позвонить ему… ведь он даже не успел передать письма! Но, еще раз прав Басыров об уникальности книги. На многие вопросы в ней можно найти ответы. Нашла ответ на свой вопрос и я (стр. 201). Каково же было мое удивление, когда, именно, в письме Джемилева, которое он написал мне 19 марта 1983 года я нашла то, что меня интересовало: «1 декабря арестовали Юрия Османова из Ферганы, 10 декабря Мурахас Нурфета из Ташкента, 22 февраля Александрова Григория Матвеевича (он русский, живет в Ташкенте, 55 лет, много писал в защиту прав крымских татар, в частности, он автор известной поэмы о самосожжении Мусы Мамута «Факел над Крымом»).

В своих письмах к москвичам Мустафа пишет: «Завтра отсюда выедет в те края Александров Григорий Матвеевич…». Письма датированы 19 февралем. Значит, Григорий Матвеевич выехал 20 февраля. Едва доехав до Москвы, 22 февраля его арестовывают. 22 февраля! Может поэтому в выписках из протокола допроса Александрова Г.М. нет даты? А 22.04.1983 г. М.Джемилева уже допрашивают в качестве свидетеля по делу Г.Александрова. На допросе Джемилев ведет себя молодцом! А почему бы и нет, он (или Сафинар) уже сделали свое дело. Сам факт, что из протокола допроса Александрова дается отредактированная выписка, говорит о многом. Сделайте выводы сами.

А я все-таки позвонила Григорию Матвеевичу. Может мне не удастся дословно повторить то, о чем мне сказал Александров, из-за волнения которое меня охватило, но за смысл сказанного им и его супругой я ручаюсь.

Телефон Григория Матвеевича я выписала из книги «Шестой процесс Мустафы Джемилева». Другого у меня не было. Звонила долго… Закралось подозрение, не может этого быть, должен же хоть кто-то ответить. Попробовала узнать номер телефона через справочное бюро г. Ташкента, может поменялся телефон. Есть! Дозвонилась! Служба 09 сообщила мне другой номер телефона. Опять разочарование, в тот день никто не брал трубку. Только на другой день, вечером, мне ответили. Это была супруга Григория Матвеевича — Галина. Так она представилась, когда я спросила с кем говорю. Слышимость была неплохая, мешало только эхо.

Галина не знала, с кем она говорит. Когда я попыталась ей объяснить, почему я их беспокою, она сразу заволновалась: «Вы знаете, Григорий Матвеевич отказался от этой книги, у него большие претензии к ней, и он не захочет говорить с Вами. А если и захочет, не сможет, т.к. плохо слышит. Сейчас он болен, у него гипертонический криз». Я стала ей объяснять, что также как и Александров имею претензии к книге, изданной М.Джемилевым. Сообщила, что написала Послесловие к «Шестому процессу Мустафы Джемилева», и упоминаю в своих воспоминаниях и о Григории Матвеевиче. Галина, разговаривая со мной, одновременно пыталась успокоить супруга. Мне не было слышно, что он говорит, но я слышала ее ответы: «Гриша, ну не нервничай, я тебе все объясню. Кажется это твоя единомышленница, она написала о тебе в своих воспоминаниях». Потом она обращалась ко мне: «Вы располагаете временем? Наверное, звонить это очень дорого?» Я отвечала, что у меня нет другого выхода. Рассказала, что отправила им рукописный черновой вариант своих воспоминаний, но к сожалению, они не получили…

Тогда я решила объяснить Галине все по телефону, чтобы она потом с покойно рассказала супругу. Прочла ей отрывок из воспоминаний, касающийся Александрова. Григорий Матвеевич нервничал. Я это понимала из-за того, что она постоянно говорила: «Да, правильно, Вы правы, так и было. Гриша, подожди, она все правильно о тебе написала». Но Григорий Матвеевич не мог больше ждать, он взял трубку и не имея представления с кем говорит сказал: «Я все равно не услышу то, что скажете мне Вы, поэтому, послушайте, пожалуйста, что скажу Вам я. О том, что я ехал в Москву, знал только один человек. Письма, которые я вез, тоже были только от одного человека. Этот человек — Мустафа Джемилев! Но, уже в Ташкенте, на жд вокзале у меня был хвост. Я убеждал себя, этого не может быть, ни одна душа, кроме Мустафы, не знает о моей поездке. Очень надеялся, что ошибаюсь.

К сожалению, это не было ошибкой. В Рязани я хотел выпрыгнуть с поезда, но мне помешали. Я уже знал, что еду в ловушку. В Москве меня арестовали. Зачем Джемилев издал эту книгу? Для самого себя? Какую ценность она представляет? Кто ее будет читать? Крымские татары? Сколько людей сидело в тюрьмах, погибало… А эта книга перечеркивает деятельность всех других. Вроде не было никого, кроме Мустафы, самый «умный», самый «великий»… Тьфу!».

У меня внутри все дрожало. Лицо горело, наверное, резко подскочило давление. Мне было стыдно. Не только лицо, казалось, что спина покраснела, потому что я выслушивала человека, который был русским по национальности, но сидел из-за крымских татар, и по вине крымского татарина! Потому что мне передалось его волнение, негодование и обида. Это второй человек, который плюнул в Джемилева. Первым был рахметли (покойный) Мемет-агьа Севдияр Муединов, но он, крымский татарин…

Трубку снова взяла супруга Александрова. Я пообещала на днях ей отправить письмо и свои воспоминания. Просила ее записать все подробности, о которых рассказывает Григорий Матвеевич. Галина спросила обо мне, сколько мне лет. Потом извинилась, потому что не праздное женское любопытство, она должна объяснить Григорию Матвеевичу, кто я такая. Спросила, как буду расплачиваться за телефон. Я ответила, «не знаю». «Боже мой, бедная девочка» прозвучало в ответ.

Прощаясь с ней, пожелала им крепкого здоровья, попросила напомнить Григорию Матвеевичу, как он был у нас в гостях вместе с Эдие Джемилевой. Как ему понравились в нашем дворе ландыши. Тогда я сказала ему, что из лесных цветов — это мои любимые цветы. Дословный перевод названия ландыша с крымскотатарского языка — «пуговицы Пророка». Ему очень понравилось крымскотатарское название ландыша. Понравился вид Ханского дворца с моего дома. Мы попрощались. Время было 20 часов 40 минут, я так и не смогла уснуть в ту ночь…

Я уже отправила письмо Григорию Матвеевичу, в котором написала, что думающая часть крымских татар понимают, кто такой Мустафа Джемилев. А также о том, что в 6-ом микрорайоне г. Бахчисарая одну из улиц хотим назвать именем Александрова Григория Матвеевича. Вот и все.

На допросе от 10.09.1983 года М.Джемилев дает показания, где, на мой взгляд, подставляет и А.Д.Сахарова (стр. 284):

«Вопрос: На листке, исполненным вашим подчерком, имеются черновые наброски информации о суде по делу Шелкова и других адвентистов седьмого дня. Для кого Вы готовили информацию?

Ответ: Этим процессом интересовался академик А.Д.Сахаров, с которым незадолго до этого я говорил по телефону».

Разве Джемилев не мог «прикрыть» А.Д.Сахарова? И на вопрос «для кого Вы готовили информацию», ответить иначе, например: «для себя». А не так подробно докладывать, что: «незадолго до этого я говорил по теле¬фону» (с А.Д.Сахаровым).

А я, находясь за тридевять земель от Янгиюля, должна была догадаться об обращении, написанном Джемилевым, и не «спасать своего семейного благополучия», а заботиться «о судьбе Джемилева». А где же забота Джемилева о благополучии А.Д Сахарова? Разве она есть в его показаниях?

Из протокола А.Шустера. Ему повезло больше, чем Г.Александрову, оригиналов писем нет, поэтому ему легко все отрицать.

«Вопрос: Из переписки Джемилева с Вами видно, что он усиленно старался через Вас обрести зарубежную литературу. Какие услуги Вы ему оказали в этом?

Ответ: Я не знаю из какой переписки можно сделать такое заключение. Услуг никаких не оказывал».

К сожалению, я не знакома с Александром Шустером, но хотелось бы с ним познакомиться. Это очень умный человек. Протокол допроса А.Шустера и его ответы никто не комментирует. По-видимому, и С.Червонной не поступал «заказ» отразить «свое» мнение на этот протокол в статье «Мустафа Джемилев против империи зла».
Но, если М.Джемилев считает, что А Шустер, выглядит итак бледным, по сравнению с ним, то глубоко ошибается. Именно оставаясь на свободе А.Шустер приносит больше пользы крымскотатарскому народу, чем сам М.Джемилев, прохлаждаясь в местах не столь отдаленных. Неужели кто-то думает, что было бы больше пользы, если бы А.Шустер не отрицал, а во всем признался бы, по сценарию М.Джемилева (с Г.Александровым у него это получилось).

Это и есть благодарность М.Джемилева за все, что сделал А.Шустер для него лично и для крымскотатарского народа в целом?

* * *

Вернемся к моему допросу. Первый вопрос следователя был такой: Скажите, что это за орган Организация Исламская Конференция, его функции и, где это находится…? (Заметьте, в протоколе этого нет, и написано все иначе).

Я не знала… Почему он меня об этом спрашивает — также не догадывалась. Как, школьница, не выучившая урок, можно сказать, «двоешница», я начала лепетать, ориентируясь на слово «конференция» и слово «ислам», понимая их значение, стала пытаться объяснить. Но Азарян, то ли не желал слушать, то ли чувствовал мою неподготовленность и неосведомленность в этом вопросе, мешал сосредоточиться, не давал сказать. Держа красивую ручку между указательным и средним пальцем, стуча по ногтю большого пальца (в перерывах между краткими записями) он поиздевался на до мной на славу! Разозлившись на него (зачем он спрашивает, если не слушает?) сказала: «Не знаю что это за орган, и где он находится». Я просто не могла понять, что он от меня хочет, не могла уловить смысл его вопроса.

Согласитесь, что догадаться, вдруг, в одночасье, что Мустафа Джемилев написал обращение — жалобу в Исламскую Конференцию… ну не хватило у меня ума (Вы, уж, извините мою недогадливость, Светлана Червонная !) Когда был обыск, было понятно, что по наводке, ищут книгу, но что допрос связан именно с обращением (о существовании которого я не знала), где описаны события, связанные с похоронами отца М.Джемилева, я даже не догадывалась. И что прохожу всего то, на всего, свидетелем по этому делу, тем паче! Какое дело? Каким свидетелем? Если М.Джемилев в Америке?! Протокол допроса В.Азарян печатал позже, через несколько часов интенсивного допроса. После того, как откуда-то привезли печатную машинку. И он иначе все изложил, придав иной смысл, сказанному мной. И мой ответ, на первый вопрос напишет в конце протокола (стр. 229). «… Я даже не знаю, что это за орган…».

Мустафа, на суде, отметит, что: «…Применялись недозволенные законам методы и ее (А.Азаматову) вынуждали к даче угодных обвинению показаний». Хочу заметить, что очень мало общего между протоколом допроса, написанным следователем, и моими ответами. Следующий вопрос:

— Зачем же Вы подписываете документы, адресованные зарубежным организациям, не зная и не имея представления о них?

Вот это да! Теперь мне понятно, что произошла просто ошибка, ведь я ничего такого не подписывала… обращение, адресованное зарубежным организациям… (Азарян по-своему отразит это в протоколе стр. 229).

— По-моему, Вы ошиблись адресом, я не подписывала никаких обращений.

— О, Алла! Ну, кому придет в голову, что за тебя «по-братски» это сделал другой? А Вы, Светлана Червонная, догадались бы?

Следователь начал на меня орать. Вопросы сыпались друг за другом. Я не успевала на них отвечать.

— Кто подготовил этот документ?

— Кто собирал подписи?

— Кем было отправлено обращение адресату?

— Кто первым показал Вам этот документ?

— Кто просил Вас поставить свою подпись?

Чтобы как-то защититься от его вопросов и давления, я ответила ему:

-Вы! Это Вы!

-Я? Как я?

— Молча. Вы заметили, что я ничего не знаю, а Вы знаете все, и про обращение в зарубежную организацию, Вы знаете, что такое Исламская Конференция, где она находится, значит, Вы и написали его! И отправили Вы!

Надо было видеть его физиономию, я думала, что он меня убьет. В последующем я всегда использовала такие трюки. Они классно срабатывают!

* * *

Вот, например, такой эпизод из моей жизни уже в Бахчисарае. Мы переехали в город 13 октября 1988 года. Когда приехали, я сказала Серверу, что очень устала (особенно после забастовочного движения на Кубани) и больше не буду заниматься политикой. Только культура! Работы не початый край. Сам город настраивал на творческую волну. Город, который я полюбила по рассказам матери, уроженки Бахчисарая, еще прежде, чем успела в него переехать. Последняя столица Крымского ханства, улочки, которые еще хранили национальный колорит. Все это очень волновало меня.

18 октября был организован митинг, посвященный 67-ой годовщине Образования Крымской Автономной Республики. Декретом В.Ленина от 18.10.21 г.

Мы , как и все крымские татары, пошли на митинг. В какой-то момент мне захотелось выступить. Сейчас уже не помню чему, и какой проблеме было посвящено мое выступление, но на другой день, 19 октября, утром приехала милиция и забрала меня. Сервер вышел и только развел руками:

— Да, ну ты и начала «новую жизнь»! Тебя хватило аж на четыре дня.

Всех, кто выступал на митинге, судили административным судом. Когда меня привезли уже все, кто выступил, 18 октября на площади Ленина были в сборе. Мы не знали друг друга, еще не успели познакомиться. Ребята стали уступать мне место, как никак одна женщина среди них, до уступались, что я оказалась на первом стуле от судьи. Судья (это был теперь уже покойный С.П.Ломанцев) поднимал каждого по-фамильно и задавал вопросы. Последним вопросом был «Кто является организатором митинга?» Ребята отвечали, что не знают. Ломанцев называл сумму штрафа. Тогда я спросила у него:

— Можно вопрос?

-Да.

— Скажите, пожалуйста, отчего зависит сумма штрафа, оттого, что сказал на митинге, или как сказал? А может от того, сколько сказал?

С. Ломанцев уходил несколько раз, ему было неприятно судить нас. Но его снова и снова возвращали в кабинет. Очередь дошла до меня, он обратился ко мне:

— Ваша фамилия, имя, отчество?

— Азаматова Ава Сейтумеровна.

— Вы замужем?

-Да.

— Дети есть? Сколько и какого возраста?

— Двое. 8 лет и 3 года. Они тоже были на митинге, но не выступали. У Вас что, чем больше детей, тем меньше штраф или наоборот?

— Прекратите! Вы знаете, кто организовал митинг?

— Да, конечно.

На мой ответ отреагировали все и смотрели на меня все, и присутствующие крымские татары, и судья, и милиция.

— И Вы знаете их пофамильно?

— Конечно, знаю.

Сейдамет Османов сидел на последнем стуле, чтобы видеть меня и продемонстрировать мне свой выразительный взгляд, он сел на край своего стула и нагнулся вперед. Конечно же, стул его не выдержал! Я тоже еле-еле выдержала его взгляд, чтобы не расхохотаться.

(Кстати, он единственный с кем успела познакомиться в самый первый свой приезд в г.Бахчисарай. Это было летом мы с Рустем-ага Аметовым и моими племянницами Эльвирой и Лилей Меметовыми пошли по адресам искать дом. В первый дом, куда мы пришли, был дом Сейдамета Османова. Он вышел нам навстречу, сказал, что дом уже продан, потом посмотрел на меня и говорит:

— Я Вас знаю.

— Нет, Вы ошиблись, я только сегодня приехала.

— Вы Ава Азаматова из Тамани.

Я, конечно, очень удивилась. Потом он рассказал, что мы встречались на краевом совещании инициативников в г. Крымске. Народу тогда там было много, я не сразу вспомнила его).

— И Вы назовете фамилии организаторов митинга? Продолжал судья.

— Да. Записывайте.

Ой, какая вдруг стала тишина! И я стала называть фамилии… Это были тогдашний председатель горисполкома, редактор газеты «Слава труду», работники райкома партии и т.д. Судья бросил ручку. Все наши ребята, которые сидели на краю стульев и смотрели на меня, сели нормально, развалились и начали смеяться. Они продолжали смотреть на меня, но уже это был другой взгляд. Им понравилась моя выходка. А я продолжала выступать, обвиняя власть, в том, что они вынуждают нас, крымских татар, идти на крайние меры.

— Вот сейчас, Вы организовываете новый митинг. Если через 10 минут мы не выйдем отсюда, то будет другой митинг, организатором которого теперь являетесь Вы, судья Ломанцев. Запишите фамилию.

Тогда я получила 15 суток. Когда мы вышли из здания милиции (заседание суда почему то проходило там) крымские татары уже были в сборе. (Как быстро успели сообщить и собрать всех!) Окружили нас плотным кольцом и не дали милиционерам забрать меня. В тот день я ночевала вне дома…

Но свой первый митинг я провела в 1987 году после сообщения ТАСС от 24.07.87 г. вместе с Исметом Садыковым. Провести митинг повсеместно было принято решением краевого совещания инициативников Краснодарского края в протест этого сообщения, где крымских татар (после московских событий) вновь огульно обвинили в сотрудничестве с фашисткой Германией. Не знаю, почему так случилось, но митинг был проведен только в Тамани. Мы вдвоем с Исметом Садыковым, единственные в Краснодарском крае, несмотря ни на какие угрозы и уговоры органов милиции и прокуратуры, а также уговорам Ильми Умерова, который ездил повсеместно и отменял митинги, выполнили решение краевого совещания и провели этот митинг-протест. Тогда, Абдурешит Джеппаров также как и Ильми Умеров, повел себя странным образом, не принял участия в организации и проведении митинга. Он сказал, что «центр» дал ему «особое задание» и, взяв двух девушек, куда-то уехал… До сих пор я не знаю, что за «задание» у него было, это осталось «военной» тайной, так же как и поступок И. Умерова.

Митинг был назначен на 10 часов. Время было 9.50. Никого на площади не было. Я очень волновалась и не скрывала своей досады на тех, кто отменял митинг и, вообще, на всех. Исмет Садыков держался молодцом, когда спросила у него, что будем делать, Исмет пожал плечами. Тогда я предложила:

— Давай пойдем, и встанем на середину площади, и будем стоять вдвоем.

Так и сделали! Мы стояли вдвоем, гордо подняв голову. Милиция стояла по краям. Эти десять минут казались вечностью. Вдруг, непонятно откуда стали появляться крымские татары, они подходили к нам, их становилось все больше и больше. Не знаю, что чувствовал в этот момент Исмет, но меня переполняло чувство гордости за мой народ, чувство преданной любви к нему, и тогда я сказала себе, что до последнего вздоха буду бороться с  этой системой зла, посвящу свою жизнь моему народу.

Сейчас я повторяю  эту клятву, теперь уже вслух. И не для того, чтобы сделать карьеру, получить портфель, или обогатиться за счет народа, как это делают другие, требуя откатных денег, имея доступ к бюджетным средствам, создавая различные фонды и банки. Нет! Я хочу помочь тем, кто остался за чертой бедности, быть полезной любому простому крымскому татарину, попавшему в беду, добиваться прав для наших детей, внуков. Пусть потомки — наш золотой фонд, наше будущее, никогда не забывают, что произошло с нами, нашими родителями, предками, но и никогда не испытывают тех бедствий, которые постигли наш народ! Пусть наша молодежь всегда помнит, что они крымские татары, пусть сохранятся как народ, с его культурой, бытом и обычаями, не растворяясь в другом. И пусть никогда не делят птиц, природу по национальному признаку!

* * *

Почему Мустафа или кто-нибудь другой, из наших не сообщили мне об обращении в Исламскую Конференцию? Я думала, что этот вопрос будет меня мучить всегда. Но если посмотреть протокол допроса Р. Музафарова от 11.08.1983 г. (Стр.257), то можно получить ответ на мой вопрос. «Предъявленное мне на обозрение «Обращение к главам государств Хельсинского Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе» я вижу впервые, и с его содержанием я ознакомился впервые, и оценку на него не буду давать, т.к. в составлении этого письма я не принимал участия, и подпись свою под ним не ставил. О том, что меня включили в список представителей для поездки в Мадрид, по решению нашего национального вопроса, когда я услышал, от кого именно, не помню, очень удивился, т.к. Этот вопрос никто со мной не согласовывал и, вообще, я не собираюсь никуда ехать…».

Да! У Мустафы Джемилева оказывается, ну до неприличия это в порядке вещей. Ни с кем не согласовывать, ни у кого не спрашивать, ни кого не ставить в известность… Он мастак только подставлять всех, ну а потом, на свое усмотрение, обвинять неугодных.

* * *

                                                                                                                                                                                     Ава АЗАМАТОВА

Апрель-июнь, 2002 г., г. Бахчисарай

МФ-Информ

Продолжение следует …

Дополнительные материалы по теме:

ОБРАТНАЯ СТОРОНА МЕДАЛИ (1)
ОБРАТНАЯ СТОРОНА МЕДАЛИ (2)
ОБРАТНАЯ СТОРОНА МЕДАЛИ (4)