Из серии документальных и мемуарных материалов, предоставленных Назимом Амедовым
Продолжаем публикацию материалов о Самединовой Джеваир (1925 — 2015), предоставленных её сыном — известным композитором, дирижёром и музыкантом Назимом Амедовым.
Воспоминания спецпереселенца
Я, Самединова Джеваир Абдураимовна, родом из деревни Лимены (ныне поселок Голубой залив), Отец мой, мать, и все родные из этой деревни селения Симеиз. Родилась в 1925 году. До выселения училась в русской школе в Гурзуфе. Годы войны и оккупации и все тяготы их прожила там. Мать работала врачом, были пятилетний брат и бабушка. Отец в 1937 году был репрессирован, и о нем ничего не было известно.
Случилось так, что после освобождения Крыма в 1944 году, я с подругами была в Ялте (на радостях!) и пришлось ночевать у одной из них на улице Киевской (дома нет). Ночь с 17-го на 18-е мая прошла спокойно, во дворе не было татар, и мы ничего не слышали. Пораньше утром я и моя близкая подруга-одноклассница направились к шоссе и пешком (тогда только так) пошли в Гурзуф. Везде было безлюдно и, удивительно, не встретили ни одного патруля! А ведь «работа» была в разгаре! На одной из встречных машин-грузовиков, у Массандры, вижу маму и брата, и многих знакомых. Остановились, и тут я узнала о выселении нашего народа. Мать просила дождаться меня, но не позволили, выгнали из дома, «там встретитесь с дочкой»… Вот и встретились, видно сам Аллах вел меня в тот день и спас! Что было бы со мной в одном платье и без денег?! В кабине офицер с пистолетом, в кузове двое вооруженных солдат. Ни одного мужчины среди нас! Привезли на Бахчисарайский вокзал, где ждали товарные составы. Плач, крик, шум, вооруженные люди спешно заталкивали в вагоны, не давая оглядеться. Грубость, окрики, ругань, я не видела, чтобы били, но очень спешили выполнить приказ Берия! И тут еще в моем кармане оказался паспорт моей подруги (все русские были). В такой день остаться без документа! Разыскала в этом Вавилоне офицера, попросила передать в сельсовет. Был удивлен (чем?), но, как потом узнала, отдал в тот же день, не один рейс проделал в тот день! И вот, загнали в вагоны. Набивали битком, сидеть было тесно, на полу солома, под потолком зарешеченное маленькое окошечко и все. Ничего не говорили, думали повезут убивать. Скрежет закрываемой двери, темнота и сплошной стон, казалось сами поезда рыдали!
Доныне не могу это забыть. 18 суток пути в неизвестность, взаперти, голод, жажда, оскорбления всегда пьяного лейтенанта и «медработниц». Помощи не оказывали, на просьбу дать таблетку от головной боли он ответил: «Пусть сдохнет!»
Иногда, на больших станциях, давали бурду, хлеб, у вагонов стояли вооруженные солдаты. Не отойти. О прочих удобствах и сейчас вспоминать не хочется.
А еще стали донимать вши. Кого раньше возили на этой соломе?! Это было ужасно! Когда 3 апреля 1944 года в жаркий день высадились на станции Шарихан Андижанской области, испытали облегчение, теперь-то избавимся от «них». Изнуренных, шатающихся от слабости, голодных детей ждала «теплая» встреча: ни чая, ни воды, ни хлеба, ни слова. Только бегающие понукающие милиционеры НКВД. И, погрузив вещи на невиданные арбы, повели на так называемую «санобработку», где даже мыла не дали и у многих пропала одежда, деньги. У кого крали? Это у нас то!
И вновь в путь, сквозь строй стоящих на обочине обывателей, на Голгофу. И опять никто не подал даже стакана воды или куска хлеба детям! Хорошо еще камень не дали в руки! Правда, выкриков и «побития камнями» не было, не буду выдумывать, я не видела, а кто-то где-то и этого насмотрелся сполна.
Пришли в дальний колхоз, председатель сжалился, освободил какой-то склад, дал продукты, сварили похлебку и за два дня пришли немного в себя, а главное, избавились от мерзких насекомых! Благо лето было.
Какое-то время работали в поле, жителей почти не видели, все заняты собой, еще шла война, и полное равнодушие к чужой беде. Оно и к лучшему было.
Маму взяли на работу в больницу Шарихана. Я работала в конторе хлопкового завода. Начались прелести «комендантского режима». На работу только с его разрешения (мне не позволил работать в библиотеке!). Кто как мог устраивался, жили где придется, никакой помощи, квартир, участков земли, стройматериалов…
Позже стали выдавать пшеницу (сколько не помню). Ее еще надо было смолоть, за пределы района не выпускали, ходили на дальние мельницы тайком, через поля. Из колхозов не выпускали, ничего не давали, люди стали умирать массово от голода, болезней и нервного шока. Мама работала в больнице, знаю не понаслышке. А еще комендант привлекал нас, молодежь, писать разные бумаги, и там я видела списки на выдачу пшеницы. На 1-ом стандартном листе больше половины были вычеркнуты черным карандашом – умерли. А мы «обновляли». Когда высказала что-то по этому поводу, комендант наорал на меня и больше не приглашал. Так что погибло больше 50%! Умерли две мои тети, муж одной из них, дети 5-6-ти лет. Это только самые близкие родственники. Тиф, малярия, дизентерия косили людей, не выбирая возраста. На каждом шагу дискриминация, оскорбления, унижения, науськивали хорошо. Глупость обывателя неизлечима. Отбивались, как могли, языком, делом. Но не все были такие, мир не без добрых людей. Такова атмосфера тоталитаризма.
Пришлось и допрос коменданта пережить, с картинно лежащим на столе пистолетом! Донос оказался несостоятельным и он сам в этом убедился.
Это было изгнание и крепостное право в чистом виде, и хуже, депортация звучит как-то цивилизованно еще. Не разрешили выехать в Андижан для учебы – не положено! И не доказать было этим держимордам, что формально хотя бы мы не были лишены гражданских прав.
Осенью 1945 года маму перевели в Андижан (врачей было мало), и я пошла в 10-й класс, приняли с испытательным сроком (у меня был большой перерыв в занятиях). Но работала упорно, друзья выслали документы и учебники, и я в 1946 году окончила школу с золотой медалью! Тогда еще это было ново, число крымских татар было мало еще в городе и никто не «возник». Светлая память благородным учителям моим!
Незабвенны наши матери, своей самоотверженностью спасавших детей своих! Весь удар держали они и потом подросшие дети!
Решила поступать в Ташкентский медицинский институт. Дали на 10 дней пропуск (больше нельзя!) За это время уложилась, так как с медалью приняли без экзаменов. Казалось бы все хорошо. Но когда с вызовом из института пошла получить разрешение на выезд – отказ! Сменился начальник кабинета (Неструев) и ни за что не соглашался, на законы плевать было махровому шовинисту! Все лето ежедневно возвращалась в слезах, ничего в этом змеюшнике не добившись!
Уже 28-го августа, при неявке отчислят, получив в очередной раз отказ, наслушавшись грубостей, не могла идти, мне стало плохо и я присела прямо в коридоре на ступеньку, в отчаянии. И вдруг, кто-то тронул меня за плечо: «Почему здесь сидите, девушка?» Я вижу молодого офицера-узбека, в форме, чины не понимала. Все подробно объяснила. Он взял мои документы, ушел, и не прошло и 40 минут, вернулся и вручил мне пропуск со словами: «Вот, поезжайте и учитесь!» Удивлению и радости моей не было предела, благодарила, но он не назвался. К сожалению, такое время и место. Я всю жизнь возношу ему молитвы. Кто послал его? Аллах в тяжелую минуту опять спас меня!
Прибыв в Ташкент, спокойно отправилась в комендатуру. Но не тут то было! Опять крики, грубость, как, почему, завтра приходите к начальнику. Завтра я не пошла! Хватит, могли отправить обратно, так как в столице не разрешали учиться и т.д. Паспорт мой (опять счастливая случайность) без штампа ограничения на передвижение, прописали без проблем в общежитие и я четыре года, нигде не числясь, училась и свободно ездила на каникулы домой. Пока не донесли! Опять задержка в Андижане, угрозы 20-ти летней каторгой (это за желание учиться!), отказ в пропуске и т.д. Имея опыт, дала телеграммы в Москву и Ташкент, приказали не препятствовать и не срывать с 5-го курса института.
Много еще чего было, писать очень долго можно.
В 1952 г. окончила институт, я была тогда единственной спецпереселенкой, там были фронтовики, им не мешали, один из них стал моим мужем. Направили на работу в самый захолустный район (спецотдел сменил направление!). Работали. И там очередной комендант успел еще лягнуть меня: заплатила 100 рублей штрафа из первой же зарплаты за то, что по делу ездила в Андижан! Хотел арестовать даже!
Вот так мы жили на высылке…
Потом переехала в Кибрай Ташкентской области.
Теперь, давно уже пенсионеры, живем в Крыму, дети тоже.
Муж, Амедов Ислям Газиевич, инвалид войны 1-й группы.
Как пошло все здесь это другой разговор. И пусть дорогу осилит идущий!
Мне 78 лет, я написала правду и только правду!
Самединова Джеваир Абдураимовна
16 апреля 2004 г., г. Ялта