Все дальше в историю уходит Великая Отечественная война. Все меньше в живых остается ее непосредственных участников. Вместе с другими народами весомый вклад в победу внесли крымские татары. Сегодня мы предлагаем читателям интервью с участником боевых действий Сейтэмином Гафаровым.

Я родился 23 сентября 1923 года в деревне Татарская Акъ-Къоджа Акмечитского района (ныне Черноморский район) Крымской АССР. Сейчас она не существует. Родители были простыми крестьянами, в хозяйстве имелись две коровы, овцы, птицы. После образования колхоза отец даже некоторое время был там председателем, мать же работала в поле рядовой колхозницей. В 1931 году я пошел в школу, до войны окончил 10 классов, серьезное образование по тем временам. Конечно, в нашей деревне десятилетки не было, надо было ходить в д. Садыр-Багай, в восьми километрах от дома. Преподавали предметы на крымскотатарском языке, русский шел как дополнительный.

22 июня 1941 года в деревне по радио объявили, что в 4 часа утра немецкие бомбардировщики бомбили Киев, началась война с Германией. Практически сразу была объявлена мобилизация, призывали всех способных носить оружие до 53-х лет. Мой отец не попал, потому что ему шел 54-й год, он остался в деревне, а меня призвали 18 августа, через месяц и пять дней мне исполнилось 18 лет. Прошел медкомиссию, и тут же из военкомата меня направили в воинскую часть. Называлось подразделение так: особый гаубичный дивизион. Мы стояли под деревней Айбар на Перекопских позициях. Видите, какое громкое название, вот только я, числившийся артиллеристом, ни одного орудия не увидел. Простояли долго, была какая-то неразбериха, то туда нас отправляют, то сюда. После наши войска начали в беспорядке отступать от перешейка, сегодня с одной частью отступаешь, завтра — с другой. Отступление напоминало бегство.

Первый бой приняли под деревней Чавке (Заречное), располагавшейся недалеко от Симферополя, после которого мы снова начали отступать, при этом прошли в стороне от Симферополя. В самом городе войны не было, но он весь горел. Наши войска сожгли многие важные объекты при отступлении.

Немецкие самолеты все время бомбили, правда, не группы отступающих, а населенные пункты, так что задерживаться мы просто не могли, иначе сразу же оказывались под авиабомбами. Отступили к Керченскому проливу, пересекли его, в итоге остановились только в Краснодарском крае. Вскоре остатки разбитых частей были направлены на формирование новых дивизий. Некоторое время мы комплектовались в маршевые части, после дислоцировались в том же Краснодарском крае. А затем нас по р. Волге направили под Сталинград, и далее под Москву. Тогда я попал в 1264-й стрелковый полк 380-й Сибирской дивизии 3-м номером минометного расчета в роту батальонных 82-миллиметровых минометов. Отсюда дивизия вновь была переброшена, в августе 1943 года освободила Орел, за что ей присвоили почетное наименование «Орловская». Затем 380-я приняла участие в боях за Украину, после чего нашу 380-ю стрелковую стали использовать как дивизию прорыва и решили перебросить на границу с Белоруссией, где мы перезимовали с 1943 по 1944 годы.

В начале лета 1944 года мы начали наступление на минском направлении, и вскоре 3 июля после ожесточеннейших боев освободили столицу Белоруссии. Здесь была окружена очень сильная вражеская группировка, наших солдат погибло так много, что и сейчас страшно вспоминать. После начали освобождать Польшу, правда, пошли в направлении Восточной Пруссии. В итоге мы подошли к германо-польской границе. Здесь я был назначен командиром расчета в звании старшего сержанта. В конце войны было очень много боев, освобождали Данциг, другие города. Но особенно врезался в память следующий эпизод: при форсировании реки Одер мы наступали на г. Штеттин, наши передовые части, в том числе минометчики, переправились, а артиллерия еще не успела; наша рота попала под сильный обстрел неприятеля, вскоре минометы были разбиты, остался только трофейный немецкий пулемет, лежавший в одной из повозок. Немцы напирали, пытались сбросить нас с узкой полоски плацдарма. Тогда я и Вовчик Жирнов открыли огонь из пулемета и в течение двух часов сдерживали натиск врага. Затем подоспело подкрепление, нам удалось удержаться на берегу реки. К нам подбежал командир полка, обнял меня, поцеловал и сказал: «Сынок, Родина тебя не забудет!» Сами знаете, что получилось все не так, меня не просто забыли, а отправили в депортацию…

После Штеттина я в серьезных боях больше не участвовал. Весь наш полк расположился неподалеку от Мекленбурга в лесу, затем нас перевели в сам город, где мы заняли помещение бывшей казармы для немецких летчиков. В конце мая 1945 года дивизию расформировали, я остался в оккупационной группе войск, всего после войны прослужил еще полтора года. Из армии меня демобилизовали только с третьей очередью. С начала нас повезли к границе с Финляндией, а оттуда я уже поехал «домой», к своим в депортацию.

— Вы узнали о депортации во время войны?

— Да, в октябре 1944 года всех крымских татар нашего фронта собрали в запасной полк. Из Москвы к нам приехал один полковник, мы выстроились, он говорит: «Товарищи, из Крыма высланы все крымские татары, ваша дальнейшая судьба будет решаться в Москве, вы же пока будете здесь находиться». Примерно через месяц тот же полковник приехал обратно, опять всех выстроили, он сказал: «Товарищи, учитывая, что вы уже воевали, награды имеете, Москва всех оставила в рядах своих частей служить в Красной Армии». Опять начались бои.

— Как вы встретили 9 мая 1945 года?

— Интересный день, запомнился. Рано утром смотрю: идет наш полковник, командир 1264-го полка, с ним замполит. Вижу, полковник совсем веселый, думаю, чего он так выпил утром. Тем временем он подошел к казармам, объявил построение, при этом без вещей, как бывалые, мы уже знали, значит, никуда не пойдем. Построились, полковник начал объявлять о победе, еле-еле говорил, ничего непонятно, к счастью, потом слово взял замполит, он и объявил: «Вчера вечером Верховное командование Германии подписало безоговорочную капитуляцию. Товарищи, мы победили!» Прямо так и сказал. Первым чувством, понятное дело, была радость — ведь жив остался. Раз войны нет, то ты уже не будешь убит. Все кончено.

— Чем вы были вооружены?

— Сначала карабины, потом ППШ и, естественно, минометы. Миномет бьет навесным огнем, поэтому чаще всего мы стреляли из-за укрытия, самое лучшее так отсекать пехоту противника. Единственные из нас, кто находился постоянно на передовой, — это ребята из разведвзвода, они корректировали огонь, отдавали приказы: влево, вправо, дальше, ближе. Эти команды нам отдавал офицер, корректировщики же передавали уточнения по связи.

— Как вы поступали с пленными немцами?

— Это сильно зависело от солдата, среди нас были евреи, они немцев без разговоров стреляли. Но их тоже можно понять, так как немцы евреев уничтожали.

— Ваша дивизия во время прорывов несла большие потери?

— Не только наши части, все войска. К примеру, во время наступления только что сформированный полк часа 2-3 повоюет, а потом от полка ничего остается… конечно, многие были ранены, но и убитых хватало. Советский Союз людей много потерял.

— В минометной роте потери тоже были большие?

— А как же, один раз у нас ни одного офицера не осталось. Тогда старшина Пащенко взял командование. Вот так было, три убито, а один ранен. В прорыве же железно как минимум один из командиров или ранен, или убит. Меня же как-то пронесло, за все время только два легких ранения, в дивизионном медсанбате отлежался и обратно в часть.

— Минометы теряли?

— Однажды вообще в роте не осталось ни одного миномета. Командир полка, как назло, увидел нас и спрашивает у комбата: «Это что такое? Какие они без вооружения минометчики? Раз мин нет, давай вперед в окопы, будут стрелками!» Если бы исполнили приказ, то все, неизвестно, кто бы вернулся с передовой. К счастью, комполка приказал и ушел. А командир батальона нас не пустил, не хотел потерять специалистов. Вот так.

— Отчего вы чаще всего несли потери?

— Самый страшный наш враг — минометный огонь противника. Если твое расположение засекли, то пиши пропало, врага не видишь, а он косит. С другой стороны, и мы точно так же уничтожали немецкие огневые точки.

— Как отрывался окоп для миномета?

— Первоначально надо установить миномет, делаешь в земле такой специальный круг глубиной примерно полметра, потом уже вырываешь ячейку для себя. Самое страшное — налет авиации во время работы, когда для себя окоп еще не вырыт. Но, к счастью, мы в отличие от пехоты сразу выбирали позиции в возможно наиболее закрытом месте, да и к концу войны немецкая авиация была уже совсем не так сильна, как поначалу.

— Кто обучал вновь прибывшее пополнение?

— Новобранцы приходили из учебного запасного полка, но уровень их знаний был крайне невелик, поэтому очень многие погибали, пацаны совсем. Умирали зазря. Но поймите, мы постоянно наступали, просто некогда было нормально обучать.

— Какие настроения царили в войсках во время обороны Москвы, Сталинградской битвы?

— Мы все время говорили, что победим, это правда. Кто и что нас так убеждало, не знаю, но командиры все время повторяли слова о победе, мы тоже так считали…

— Какое было отношение к старшему командному составу, звучали ли фамилии Жукова, Рокоссовского, Конева?

— За Жукова очень много говорили, и о Рокоссовском разговоры ходили. Хотя надо сказать, что первоначально о последнем ходил среди солдат не очень хороший слушок, мол, он что-то делал до войны против советской власти, но потом только отлично отзывались. Вообще, о командующих фронтами, обо всех хорошо отзывались. Ведь это знающие свое дело люди. Если бы не ответственные, грамотные, понимающие военную службу командиры, победы не было бы.

— Как вас встречало мирное население на освобожденной территории?

— Откровенно говоря, все относились очень хорошо, вот только на Западной Украине дела обстояли нехорошо. Я после войны застал плохое расположение к советскому солдату. Хорошо встречали белорусы. Солдаты не совсем сытые были на фронте, ежедневано вечером давали 450 г хлеба. Съешь его за один присест и все. Целый день бегаешь, трудишься, все время на ногах, а из кормежки только в обед суп привезут покушать, на том заканчивается твой паек. Причем это был какой-то крапивный борщ, откуда столько крапивы набирали, ума не приложу. Такой суп привозили какого-то зеленого цвета, в другой раз кашу. Не совсем сытыми были солдаты, а белорусы последнее нам отдавали. Так продолжалось вплоть до германской территории, там мы отъелись, откровенно говоря, отбирали припасы у немцев.

— Много припасов хранилось в немецких подвалах?

— Да, награбили людей хорошо. Сколько картошки на полях осталось, ужас, даже не убирали. Полевая кухня просто ехала туда, собирала картофель, варила суп. Так что нас хорошо угощали. Надо сказать, что дома местных наши ребята все равно начали грабить, но быстро остановились. Очень быстро вышел указ, мол, если даже кусок простого мыла отнимаешь, если застукают — грозит тюремное заключение. Я считаю, что это было правильно сделано, надо быть примером, показать, что мы не захватчики. Хотя поначалу грабили и отправляли домой посылки. Мне, к примеру, даже трофейные часы не нужны были, как-то брезговал.

— Выдавался ли сухой паек?

— Да, всегда перед прорывом или наступлением каждому давали, как положено. Но паек без команды кушать строго запрещено. Он нужен только в том случае, когда подвозка питания осложнена, тогда дается команда обедать «с запаса». Входили в него в основном сухари, колбасы, естественно, не было. Зато американские мясные консервы полагались, а о вкусе их так скажу — солдату, когда он голоден, все очень нравится, что насыщает. Без разрешения, может, кто паек и ел, но мне не довелось, иногда проверяли, за употребление продуктов не по приказу можно было в штрафную угодить. Вообще, дисциплина соблюдалась строго, особенно доставалось новобранцам — к примеру, если просто натрешь ногу портянкой, угодишь в штрафники. Но это имеет смысл, если не будет наказания, солдат специально так сделает, чтобы спокойно уйти на отдых. О наказаниях все знали, но все равно «умники» находились.

— Что было самым страшным на фронте?

— Боялись одного — быть убитым, каждый хотел живым остаться, но не всем удалось.

— Наиболее опасное немецкое оружие?

— Стрелявший термитными зарядами шестиствольный миномет. Тут было опасно, если взорвется рядом с тобой, то все, обязательно погибнешь, никак не спрячешься. С другой стороны, немцы очень страшились наших «Катюш», хорошо пугались.

— Как мылись, стирались?

— Старались каждые 10 дней организовывать паровую баню. Конечно, это во втором эшелоне, а так, во время сильных боев, там до бани очередь не доходила, но со вшами боролись, у нас в роте особых проблем с ними не было. Как затишье, нас сразу старались отвести в баню.

— Как хоронили наших убитых?

— Было специальное подразделение, тела подбирали, увозили куда-то. Думаю, сотнями в общую яму бросали, такие сильные бои, ведь каждого отдельно не похоронишь.

— Женщины в части были?

— Одна, батальонная медсестра, больше не было. Она очень старалась, по возможности всем раненым перед отправкой в медсанбат обрабатывала раны. А так, мы, солдаты, с ней дело не имели, при батальоне офицеров обслуживала.

— С «власовцами» сталкивались?

— Да, во время тяжелейших боев под Минском нашей дивизии противостояли в основном эти самые «власовцы». Сколько наших полегло в тех боях, очень много. Они не сдавались до последнего, даже видно, что плохо идут дела, «власовцы» все равно продолжали сражаться. Честное слово. Если кто-то все-таки попадал в плен, то я, например, ничего им не делал, но некоторые в них стреляли. Видимо, «власовцы» знали об этом и бились до последнего. Сейчас кое-кто продолжает утверждать, мол, крымские татары служили в добровольцах. Правильно, были среди нас такие, но в немецкой армии я видел азербайджанцев, я знаю, что даже была отдельная часть, воевавшая против Советского Союза. Казахов много было. И русских тоже.

— Деньги на руки получали?

— Во время войны ничего не давали, наверно, где-то потом что-то выдали, а так, ничего не платили. Хотя зачем деньги-то на фронте? Вот махорку выдавали, только ее, сигарет у нас не было. Ну и сто грамм.

— К замполитам у вас какое отношение?

— Нормальное. Он (замполит) старается людей уговорить на подвиг. Задача такая, тоже нужное дело.

— Что всегда носили с собой, а от чего старались избавиться?

— Все выбрасывали противогаз, во время маршей совершенно ненужная, да еще и тяжелая вещь. Его потом подбирали тыловики и везли где-то сзади. Маленькую саперную лопатку всегда с собой держишь, это нужная вещь. Ну, само собой, котелок, постоянно необходим.

— Как вы были награждены во время войны?

— Когда приехал к родным в депортацию, в облвоенкомате мне порвали красноармейскую книжку. После того как с нас были сняты подозрения, и крымских татар стали снова призывать в армию, начали потихоньку восстанавливать ветеранские документы. Мне выдали справку о том, что я проходил военную службу в составе действующей армии в период боевых действий с 18 августа 1941 по 9 мая 1945 гг. А награды такие: всего я получил три медали «За отвагу», еще бы одну, сейчас уравнялся бы с Героем Советского Союза. К первой медали представили за бои под Минском, но получил позднее, мне ее вручили от имени Президиума ВС СССР 21 сентября 1944 года. Вторую — 22 января 1945 года, третью — 1 апреля. За Штеттин получил орден Красной Звезды 18 мая 1945 года. Вручали еще что-то, но кто на фронте берег дополнительные награды? Позднее я сделал запрос в архив, мне ответили, мол, медалями награждены миллионы солдат и офицеров, нужен хотя бы номер. А красноармейскую книжку порвали, откуда я их буду помнить. А три медали «За отвагу» и орден Красной Звезды — эти номера все сохранил. Это награды.

Демобилизовался из армии в марте 1947-го. Только когда заполняли проездные документы, выяснилось, что в Крым я вернуться не могу. Так интересно, сперва все заполнили, я уже успокоился, думаю, таким, как я, разрешают, но через 2 часа вызвали и говорят: «В Крым нельзя, давайте другой адрес». Уже знал, что наши в Узбекистане, дал адрес. До Ташкента везли демобилизованных прямо под конвоем, сопровождал офицер. Вот, елки зеленые, воевал, а все равно не доверяют. Только по приезде раздали документы, я добрался до Карнабского района Самаркандской области, сразу пошел в военкомат вставать на учет. Начальник четвертой части все мои документы порвал, матерился страшно, приказал идти в спецкомендатуру, дал направление. Как же мне не обижаться на такое обращение?! Приехал с войны, награды есть, воевал, а меня в спецкомендатуру сдали. Что я сделал?!

Приняли на спецучет, с которого сняли только в 1953 году. Никаких заявлений не писал, просто поставили, заставляли еще и расписываться. Устроился на работу счетоводом в райздраве, затем стал главным бухгалтером.

— Как к вам относились коменданты?

— Это зависело от самого человека. Были хорошие, они понимали несправедливость ситуации, а были очень плохие. Трудность заключалась в том, что их постоянно меняли, долго не держали на одном месте, видимо, боялись, что они дружбу с нами заведут. Вот рукоприкладства в моем отношении себе никто не позволял. Хотя особого отношения ко мне как к фронтовику не было.

— Вы праздновали 9 Мая?

— Обязательно. Это для меня всегда было большое торжество.

Интервью взял

Юрий ТРИФОНОВ.

Материал проекта «Я помню»

http://www.iremember.ru

P. S. В рамках проекта «Подвиг народа» Центрального архива Министерства обороны РФ ведется поиск боевых наград участников Великой Отечественной войны. Исследователями было обнаружено представление С. Гафарова на 4-ю медаль «За отвагу».

Кстати

Сейтэмин Гафаров является отцом известного в Крыму деятеля Эдипа Гафарова. По словам Эдип-бея, его отец всю жизнь не покладая рук трудился. Имеет 48 лет трудового стажа. Воспитал троих детей, дав всем высшее образование. И в счастливом браке с мамой живет 59 лет.

«Голос Крыма» № 38 (873) 17 сентября 2010 г.