Сначала я была в шоке от того, как орал Азарян. Было ощущение, что меня бьют кувалдой по голове, опять тошнило. Я разозлилась и сказала ему:

— Прекратите орать! У меня со слухом нет проблем!

— У тебя будут другие проблемы, и я не ору, а говорю, у меня такой голос.

Азарян растерялся. На соседнем столе лежала пачка сигарет и зажигалка. Он взял сигареты и пошел к окну курить. Я спросила:

— Можно задать вопрос?

Следователь стоял спиной ко мне и смотрел в окно. Не поворачиваясь, ответил:

— Когда будешь сидеть на моем месте, тогда будешь задавать вопросы. А сейчас, здесь спрашиваю я.

Я встала, потихоньку пересела на его место, (он продолжал смотреть в окно) и как будто бы получила разрешение задать вопрос, спросила:

— Слушай, доцент, ты маленький был? У тебя мама, папа был?

Азарян повернулся, увидел, что я сижу на его месте, начал смеяться, затем сел на мое место и ответил:

— Был.

— Зачем, злой, как собака?!

— Ава, тебе тоже нравится этот фильм?

— Мы уже на ты?

— Да. У тебя очень приятные духи.

— Спасибо, а у тебя голос, более менее, сносный, когда молчишь.

— Спасибо, давай продолжим?

— Вы опять будете орать?

— Нет, расскажи мне, как ты познакомилась с Мустафой Джемилевым и где?

Я не знаю, каким уже по счету был задан этот вопрос, но в протоколе он стоит первым. Конечно же, из моего рассказа о М.Джемилеве о том, как и где мы познакомились, Азарян, кое-что, частично использует в своем протоколе. Все остальное, главное на мой взгляд, о том, что я говорила в адрес Мустафы, мои дифирамбы, этого всего нет. Но сейчас я благодарна Азаряну за это. Ибо если бы он написал в протоколе слово в слово, сказанное мной, это выглядело бы, сегодня, смешно. (Слова Сабрие Сеутовой о Джемилеве «он и мухи обидеть не сможет» звучат как анекдот). Надо заметить, что теперь следователь меня внимательно слушал и он неплохой психолог. А я на своем коньке, кушать не надо, дай поговорить о Мустафе! Ну, совсем как в пародиях из периода застоя «нам солнца не надо, нам партия светит, и хлеба не надо, работу давай!»

О! Сколько раз я рассказывала о Мустафе до этого допроса! На собраниях, вечеринках, днях рождениях, в компаниях, где бы ни была! По-видимому, я так увлеченно говорила про Джемилева, начиная с того, как, будучи ребенком, слушала с отцом радио голоса и засыпала, обняв спинку железной кро¬вати, и заканчивая тем, как мы с ним побратались в городе Абинск. Как после братания через некоторое время Мустафа спросил, есть ли у меня родственники в Янгиюле. Я ответила, что нет. Он спросил еще раз, опять ответила отрицательно. Когда спросил в третий раз, меня смутила его настойчивость и я ответила, что надо спросить у родителей… Тогда Джемилев с сожалением сказал:

— Эх, я думал у тебя там есть брат, Мустафа…

Я, конечно, обалдела, начала смеяться и сказала ему:

— Один ноль в Вашу пользу!

Через некоторое время мимо нас проходила сестра Мустафы Гульзар Абдуллаева, я спросила:

— Кто Ваша младшая сестра?
— Диляра.

— А я думала…

— Все так думают, почему то считают младшей Гулизар.

— Так Ваша самая младшая сестра Диляра?
— Да, Диляра.

— А я думала… Как же ее зовут, кажется, Ава…

Он посмотрел на меня, мы начали хохотать. Мустафа сказал:

— Один-один!

Я рассказала об этом Азаряну и попросила его не ругать моего брата. А он ничего умнее не смог сказать, как:

— Да ты влюблена в него, как кошка!

В протоколе всего этого нет.

Меня бросило в жар, я чувствовала, как краснеют и горят мои щеки и уши. Лучше бы он орал, чем с издевкой, с подтекстом, подкалывал меня. Думаю, что ответила ему с достоинством, потому что, потом покраснел и разозлился он.

— Я не знаю, как бывают влюблены кошки, может это присуще для вашей национальности и распространено в Армении… (прошу прощения у других лиц этой национальности), но могу сказать, что все крымские татары, без исключения, любят Мустафу Джемилева, потому что он страдает за свой народ!

Я упрямо верила в то, что говорила, хотя прекрасно знала, что когда собирали финансовую помощь для родителей М.Джемилева среди своих соотечественников, после высылки их из Крыма в 1979 году, односельчане Джемилевых не участвовали в этой кампании. Не буду называть фамилии, но один уроженец села Айсерез даже заявил: «Ни копейки не дам, потому что Мустафа опозорил наше село».

Удивительно, именно односельчане, уроженцы села Айсерез Судакского района не хотели иметь никаких дел, связанных с семьей или самим Джемилевым. Может они были дальновиднее и умнее меня…? Ведь Вы все заметили, как «отблагодарило» меня семейство Джемилевых, а сколько еще «благодарностей» меня ждет в связи с моими воспоминаниями!

Уже поступила команда «копать» на меня компромат, так что, мои дорогие, не удивляйтесь, если завтра появятся «интересные» материалы, компрометирующие меня. Например, могут использовать конфликт с моими братишками, Абдурамановыми, который произошел из-за их чрезмерной жадности, из-за того, что говорили одно, делали другое, а думали (вместе с моими оппонентами) о третьем. С Бахчисарайским региональным меджлисом во главе с И.Умеровым, А.Чийгозом и др. составили акт и среди белого дня ограбили наше совместное предприятие до бетонной площадки (ее унести не смогли). Не спросив у меня, какие средства в это предприятие вложила моя семья. Естественно, они не постесняются использовать этот конфликт, поставив при этом все с ног на голову. Или «знаменитый» микроавтобус «Форд», который был подарен спонсорами общественной организации, который безуспешно хотел забрать себе Бахчисарайский региональный меджлис (документы, касающиеся автобуса, я опубликую во 2-ой части книги). Ну, или, что-нибудь еще… Типа того, как в книге «Шестой процесс Мустафы Джемилева» написала Червонная.

Думаю, Джемилев ничем не побрезгует, тем более, как мне сказали, он так зол на меня и взбешен! Его сторонники также донесли до нашего сведения, что и с Координационным Советом решили покончить. Первыми в списках идут А.Азаматова и С. Керимов. Будут выдергивать по одному и других, остальных купят… Да, как насчет суммы денег на счету одного из банков за рубежом?

Пользуясь случаем, хочу сказать, что я далеко не Анна Каренина, под поезд или машину бросаться не стану, так что, если со мной или членами Координационного Совета что-то случиться, значит у них «купить» не хватило денег и поэтому стали «выдергивать»…

Поистине представительный орган крымскотатарского народа представляет интересы только некоторых крымских татар, а не всех. Да и не удивительно, потому что весь народ далек от кампании избрания, так называемых членов меджлиса (как проходили и проходят по Крыму выборы в местные меджлисы, подробно будет изложено). А иначе, как объяснить «захват», например, телевидения, причем в такого рода акциях участвуют одни и те же люди, около 30 человек, по одному и тому же сценарию, написанного одним и тем же почерком. Ведь тот, кого коллектив избрал на должность редактора крымскотатарского телевидения, был и есть такой же крымский татарин, может даже и лучше! При всем этом, совершенно не берутся во внимание профессиональные качества человека, нет конкурсной основы, не учитывается мнение коллектива. Для «захватчиков» это не главное. Главное для таких, как Умеровы, Чийгозы, Ибрагимовы взять в свои руки телевидение, даже, если приходится при этом перешагнуть голову другого крымского татарина. Скоро они пойдут по трупам…

Когда в последний раз Милли Меджлис проводил митинг, связанный с проблемами крымскотатарского народа? (Если это делают другие политические силы, то со стороны представительного органа крымскотатарского народа, в адрес тех же татар нападки, критика, угрозы). Может, члены Милли Меджлиса поменяли свою национальную принадлежность? А мы, все остальные, остались крымскими татарами? Во всяком случае, наоборот, быть не может. Когда представительный орган собирал людей? (Не считая 18 мая, потому что крымские татары собираются по своей инициативе).

Если Бахчисарайский региональный меджлис собирает народ на митинг, то это, как правило, обманным путем, и как железное правило для добычи очередного портфеля кому-то из членов меджлиса (очень «обеспокоенного» за судьбу крымскотатарского народа). Например, несколько лет назад, 10 декабря, в день Прав человека всех пригласили на митинг, где присутствовали и другие партии, и общественность города, а в конце митинга захватили здание райгосадминистрации, в результате чего был добыт портфель заместителя главы райгосадминистрации для И.Умерова.

Собрали людей у здания Прокуратуры под предлогом того, что на кладбище в 6-ом микрорайоне были разрушены надгробные памятники, но затем людей повели к зданию суда, на суд Ильми Умерова с представителями Совета аксакалов. Хотя вечером по телевидению Ильми Умеров приносил свои извинения членам этого Совета. А ведь жители 6-го микрорайона знают, кто разрушил памятники и цель всем ясна (члены меджлиса, когда пьяненькие, не молчат). Ведь иначе больше

30 человек и не соберешь… Не соберешь, потому что проблемы народа неизменно остаются с народом. Потому что «представители» этого народа решают только свои личные, (я бы не постеснялась сказать шкурные) воп росы, заинтересованы сделать карьеру.

Вернемся к допросу.

Азарян начал опять орать.

— Какой народ? Что Джемилев вообще, сделал для крымских татар? Он только сует свой нос не в свои дела, а крымским татарам нет от него никакой пользы. Кто он такой? За кого себя принимает и выдает, когда берется судить Советское государство! Знаешь ли ты, что он написал в письме к А.Д.Сахарову?! Он назвал интернациональную помощь Советского Союза Афганистану «кровавым вторжением!» Если бы он занимался крымскотатарскими вопросами, его никто не трогал бы… Кому нужен Ваш Мустафа!

И т.д. и т.п.

Честно говоря, слушая следователя обо всех других делах М.Джемилева, я никак не могла предположить, что обращение в Исламскую Конференцию связано с похоронами отца М.Джемилева. Азарян столько наго¬ворил всего (если, конечно, его оранья можно назвать разговором).

Допрос продолжался час за часом. Он уходил, закрывал меня на ключ, я страдала клаустрофобией, приходил, то велел рассказать мне о похоронах отца Мустафы, то спрашивал о моем письме к Джемилеву, то о письме Джемилева ко мне от 19.03.1983 г., о «едином центре», о различных группировках в национальном движении.

Моя семья уехала с Узбекистана после Указа 5 сентября 1967 года. Мне было 10 лет, можете себе представить, а национальное движение было в основном в местах компактного проживания крымских татар в Средней Азии. Мы, после неудачной попытки обосноваться в Крыму, в товарном вагоне, попали в Дагестан, где прожили до 1971 года. Затем, попытав счастье в Крыму, оказались опять за бортом Крымского полуострова, на сей раз в Тамани, где прожили до 1988 года.

В то время у меня не было никакой связи с участниками национального движения, когда пришли с обыском, мне было 25 лет, из них 18 я провела на сцене. Моими учителями, воспитателями, которые привили любовь к своему народу. Родине, были мои отец и мать. Я всегда слушала радиоголоса, сначала с отцом, а повзрослев самостоятельно. Даже прослушала книгу «Мои показания» Анатолия Марченко. Но это была теория, а практика, вот она следователь печатает протокол допроса после того, как из меня сделал отбивную котлету. Я не могла сидеть, поэтому слонялась по комнате из угла в угол. Азарян уже допросил меня и, получив машинку, трудился над протоколом. Стук машинки с болью отзывался в голове. И, тем не менее, я услышала в стуке машинки какой-то ритм.

Сразу нашла себе занятие, придумывала танцевальные движения. Под такой аккомпанемент мне еще не приходилось танцевать. Видимо, я увлеклась. Стук машинки прекратился.

— Сядьте, Вы мешаете мне работать.

— Вы мне тоже мешаете. У меня скоро концерт, надо придумать танцевальные движения.

— Вам это больше не понадобится, если только в тюрьме будете танцевать…

Опять стук машинки, то ли по инерции, то ли автоматически, я снова танцую, наверное, меня это как-то успокаивало.

— Вы красиво танцуете и у Вас здорово, получается, двигаться под ритм машинки. Спасибо, не могу сказать того же о Вас.

Азарян начинает хохотать.

— Может мне тоже станцевать?

— В тюрьме будете танцевать! И я, вообще, не о танцах.

— О чем же?

— О том, что Вы отвратительный следователь, и наверняка, не знаете ни одного армянского танцевального движения.

Он разозлился, вызвал милиционера и приказал ему увести меня в соседнюю комнату и закрыть там, пока он не закончит печатать протокол. Зная, что меня будет мучить клаустрофобия, я попросилась в туалет:

— Здесь нет общественного туалета, а потом я же отвратительный следователь, так что обойдетесь.

Хорошо, что в тот день я ничего не ела и не пила с самого утра! Поэтому проблем особых не было. Поплелась за ментом, потом повернулась и сказала:

— Азарян, смотрите.

И показала ему очень красивое армянское танцевальное движение. Он смотрел на меня молча.

Когда пришли в другую комнату, милиционер сказал мне, чтобы я не переживала, он не будет закрывать меня на ключ. Я поблагодарила его. Сколько времени понадобилось следователю для того, чтобы «состряпать» протокол моего допроса, я не знаю. Просто не помню. Но, по истечении, какого-то времени меня снова повели к Азаряну.

— Подпишите протокол допроса.

Я молча взяла ручку, спросила, где должна расписаться и уже готова была подписать, как Азарян сказал:

— Вот тут, напишите «протокол допроса мною прочитан и с моих слов написан правильно».

Его слова меня остановили.

Вы представляете, насколько наивна я была, даже не знала, что прежде чем подписывать протокол, нужно ознакомиться с его текстом! То, что касается каких либо других документов, писем и т.д. само собой разумеется, это я знала, но что следует прочитать протокол допроса, да с еще большим вниманием, чем какой либо другой документ я не знала. Так как считала, что следователи, это официальные лица, представляющие власть, пишут протокол, как говорит допрашиваемый, и они не могут себе позво¬лить нечестность или подтасовку.

— Но я ведь не читала протокол, почему вы предлагаете мне его сразу подписать?

Азарян дал мне протокол. Я читала, не могла сосредоточиться, начинала перечитывать заново, чувствовала, больше сердцем, чем мозгами, что все не так, как я говорила, другой смысл, акценты.

— Я не буду подписывать и читать не буду. Вы все написали не так, как я говорила.

(Меня никто не учил, как нужно вести себя со следователем, это я потом, после первого допроса стала умной, и всегда учила своих сооте¬чественников, инициативников ничего не подписывать у официальных лиц, пока не ознакомишься с текстом).

Что тут началось. Следователь взбесился, начал орать и угрожать мне. Об этом я уже писала, не буду повторяться, я не подписывала протокол, хотя очень боялась, что придут понятые, но вместо них привели моего отца.

Мне всегда было больно вспоминать все это. Я старалась забыть этот эпизод в моей жизни. Просто не думать, не вспоминать, ни с кем не обсуждать эту тему. А оказалось, что забыть не смогла, слишком свежо все в памяти, и теперь вспоминать стало еще тяжелее и больнее, чем раньше. Мучает мысль: мой отец прожил бы больше, если бы не я и его переживания обо мне. Баба умер от инсульта в 1987 году.

Для тех, кто не читал книгу «Шестой процесс Мустафы Джемилева» предлагаю ознакомиться с протоколом «моего» допроса, так умело состряпанного В. Азаряном.

Текст протокола: Из протокола допроса Азаматовой Авы:

(Родилась 6 ноября 1957 года в г. Бекабаде УзССР, член ВЛКСМ с 1972 года, татарка, образование средне-специальное, окончила в 1977 году Краснодарское культпросветучилище, хореографическое отделение, работает балетмейстером во Дворце культуры «Юность» винсавхоза «Южный» в ст. Тамань, сл. телефон 385, адрес: ст. Тамань, ул. Косоногова, 33)

Ответ: О Джемилева Мустафе я много слышала от своих соотечественников. Лично познакомилась с ним летом 1982 года, когда он после освобождения приехал в Абинск к своим родителям и заезжал также в Тамань к своим родственникам… Встретившись с Мустафой здесь, в Тамани, я задавала ему ряд вопросов и интересовалась нашим национальным вопросом. Вернее, я у него ничего не спрашивала, а он сам рассказывал в кру¬гу знакомых и родственников. После этой встречи я несколько раз писала ему письма и он не отвечал. Интересовалась ли я национальным вопросом, я не помню.

Вопрос: Вам представляется копия адресованного Вам письма Джемилева от 19.03.83 г. Подлинник этого письма обнаружен сегодня при обыске в Вашем доме. Поясните, поддерживаете ли Вы его мнение о том, что национальный вопрос можно сдвинуть с мертвой точки лишь обращением…или у Вас другие взгляды?

Ответ: Я никогда ничье мнение не поддерживаю, я только прислушиваюсь и делаю выводы.

Вопрос: В одном из своих писем к Джемилеву Вы выразили сожале¬ние, что в Узбекистане «нет единого Центра», о чем Джемилев указывает в письме от 19.03.83 г. и дает соответствующее разъяснение. Поясните о каком «едином Центре» Вы мечтаете, и как Вы себе представ¬ляете работу этого Центра?

Ответ: Я задала вопрос о «едином Центре» Мустафе потому, что он занимается национальным вопросом.

Вопрос: В этом письме касаясь решения национального вопроса Джемилев в частности пишет: «Одни, например уверены, что добиться … (цитируется выдержка из письма от 19.03.83 г. до слов «…считаться с правами крымских татар» М.Д.). Поясните, какого Вы лично мнения придерживаетесь по национальному вопросу?

Ответ: Я себя не могу отнести ни к какой группировке. Как решится вопрос крымских татар я не знаю. Я не могу согласиться с позицией ни одной группировки.

Вопрос: Расскажите как прошли похороны отца Джемилева Мустафы, в связи с чем произошел инцидент у Керченской переправы?

Ответ: Я получила телеграмму от Диляры о том, что умер ее отец. Я с мужем Сервером наняла автомашину Жигули, принадлежащий мужчине крымскотатарской национальности по имени Осман и поехала в сторону Абинска. По дороге встретили колонну легковых машин, которые сопровождали труп отца Джемилева. Мы развернулись и поехали за ними. Не доезжая паромной переправы упоста ГАИ похоронную процессию остановили, где мы простояли 2-3 часа. Наша машина была совсем в стороне и непосредственно к посту ГАИ, где находились все наши мужчины я не подходила. Потом приехали несколько лиц из районного начальства. Они вызвали Мустафу в помещение поста и о чем-то долго с ним разговаривали…

… Из разговоров я поняла, что требуют справку о том, что тело нужно туда (в Крым) везти. Хотя говорили, что у Джемилева была справка о том, что труп можно вывозить за пределы Краснодарского края. Потом представители власти и милиция говорили о том, что для перевозки трупа, он обязательно должен быть упакован в цинковом гробу. В общем между ними происходил спор, но никаких взаимных оскорблений при этом не с той, ни с другой стороны не было. Мы с мужем не дождавшись конца решения этого вопроса, уехали домой на той же машине. На следующий день я узнала, что отца Джемилева в тот же день похоронили на таманском кладбище…

… Быть захороненным в Крыму завещал отец Мустафы, так как об этом говорили на переправе сыновья умершего…

Вопрос: Предъявляю Вам экземпляр «Обращения в Организацию Исламской Конференции» под которой значится Ваша фамилия. Поясните, что Вам известно о подготовке этого документа, сборе под ним подписей и направлении его адресату?

Ответ: Этот документ я вижу впервые. Кто готовил этот документ, со¬бирал под ним подписи и направлял адресату, мне не известно. Лично мне никто этот документ не показывал, с содержанием его не знакома и не спрашивал моего разрешения или согласия поставить под ним мою фами¬лию, на переправе люди говорили, что они будут жаловаться в высшие инстанции. Но в какую конкретно инстанцию не говорили. Я не знала о том, что будет подготовлено обращение в Организацию Исламской Кон¬ференции. Я даже не знаю что это за орган.

Вопрос: Объективно ли изложены в Обращении факты, не проявля¬ется ли в нем тенденциозность?

Ответ: Объективно ли изложены факты в этом Обращении, я не знаю, так как уже показала, мы находились на переправе непродолжительное время и, не дождавшись конца, уехали. Сказать, что в этом документе написано все неправильно, я не могу, так как часть фактов в ней написана правильно, в частности то, что родителей Джемилева выслали из Крыма.

Вопрос: Подписали бы Вы этот документ до направления адресату?

Ответ: Я не знаю. Конкретно этот документ я не стала бы подписывать из-за того, что он адресован зарубежной организации. Я считаю, в данном инциденте виноваты как участники похорон, так и представители власти, так как в споре и те, и другие не смогли сдержать себя и говорили что им попадет на язык… Мой муж, также как и я об этом документе ни¬чего не знал и никто у него не спрашивал согласия поставить его фамилию под этим Обращением.

Протокол допроса мною прочитан, с моих слов написано правильно. (Подпись)

Допросил следователь Азарян В.А. (Том 5, л.д. 42-44)

* * *

Хочу описать еще один эпизод, связанный с этим обыском. В протоколе обыска на стр. 60 перечислен перечень изъятых у меня вещей (за исключением ножей и ружья). Среди них есть рукопись на 10 листах это была моя роль из пьесы Эвальда «Отвоеванное сердце». Я пыталась объяснить Азаряну, что это всего на всего мои слова из спектакля, бесполезно.

— Но нельзя ведь, до такой степени, показывать свою неграмотность, ведь это знаменитая пьеса, можете спросить у компетентных людей, позвоните в библиотеку.

— А что ты так печешься о ней? Рукопись будет отдана экспертам.

Я от души смеялась.

— Ну Вы даете! Мне просто переписывать 10 листов не хочется. Что я буду делать на репетиции без слов? Как играть свою роль?

Теперь читая книгу «Шестой процесс Мустафы Джемилева» я поняла, почему изъяли эту рукопись, не имевшую никакого отношения к политике и к крымским татарам. Азарян думал, это что-то типа «Бахчисарайского Фонтана» Шюкрю Эльчина, тем более что моя рукопись начиналась словами: «Действие происходит в тюрьме».

Сюжет этой пьесы такой. Ученица 10 класса после комендантского часа попадает в тюрьму. Там в одной камере она встречается с воровкой, проституткой и коммунисткой-подпольщицей Зоей. Они знакомятся, садятся за стол, организовывают ужин. Первую на допрос уводят Зою. После допроса ее уже приносят в камеру на руках, избитую, без сознания. Затем уводят и остальных (они уже успели напиться). Десятиклассница остается одна с подпольщицей. И когда в четыре утра приходят за Зоей, на расстрел вместо нее идет переодетая школьница, чтобы спасти и сохранить жизнь Зои-коммунистки. Все это обнаружится, когда придут красные и освободят всех. Зоя будет одета, как школьница.

Я играла в этом спектакле роль десятиклассницы. В школьной форме, фартуке, с бантом на голове. Для меня очень неожиданно было, когда после премьеры на сцене, вместе с другими благодарными зрителями оказался и начальник КГБ Темрюкского района Г.Грузин и подарил мне большой букет красных роз.

— Вы перепутали день, ведь сегодня, кажется, суббота, а вы приходите по четвергам.

Он ответил мне, чтобы я не вредничала, поздравил меня с премьерой и очень радостно сказал:

— Ава, ты крепкий орешек, но, наконец-то, я тебя раскусил! Да ты же просто артистка!

Потом он периодически меня называл то артисткой, то соловьем.

— Я не поняла Вас, к чему вы это говорите?

— К тому, что ты так себя ведешь. Для тебя не существует начальников, тебе не знакомо чувство субординации, ты ведешь себя очень независимо, можешь танцевать на допросах, и все потому, что ты играешь, всегда играешь со всеми нами. Зная тебя, твое отношение к коммунистам, к Ленину (помнишь в 1979 году на своей свадьбе, будучи невестой, не захотела возложить цветы к памятнику Ленину?) И, вдруг, на сцене так плакать из-за какой-то коммунистки, идти за нее на расстрел…

Мне следует рассказать, что когда я играла свою роль, действительно плакала! Дело в том, что, прежде чем, переодеться и решиться пойти «на расстрел» вместо подпольщицы у меня идет монолог. Все мои слова были связаны с фонограммой, т.е. бой курантов, звон колоколов, выстрелы, пение соловья и т.д. Я уже должна говорить свою речь, а оператор не вклю¬чил фонограмму. Я нервничала, носилась по сцене, потому что приходило¬сь импровизировать, слова из роли без фонограммы, использовать не могла. Да и как, если, например, после пения соловья я прощаюсь с птичкой, а по¬том и с жизнью, после стрельбы, говорю, что наши (красные), все равно победят. Мне приходится, как в мультике, про Винни-Пуха: Пятачок бегает под зонтом и говорит для пчел «Кажется, дождь собирается», так и я говорю в зал для зрителей: «Сколько время», «Почему молчат куранты», «Страшная тишина», «Нет стрельбы», а когда подбегаю близко к декорациям кричу: «Олег включи фанеру или я застрелюсь сама!» Бесполезно! Тогда, уже выдохнувшись, я пошла и села на авансцену, опустила ноги и стала плакать и, причем, очень правдиво, от злости и обиды за мою «погубленную» роль. Мне было, очень, жаль нашего режиссера-постановщика, которая возлагала на меня большие надежды, она всегда говорила мне на репети¬циях:

— Кульминация на тебе. Подпольщица без сознания, воровка и проститутка напьются и их уведут, а ты, Авочка, должна показать класс.

Наконец-то, зазвучала фонограмма, мне пришлось заново играть этот кусок. Сыграла на «бис», зал аплодировал нам всем стоя! Злость и обида на звукооператора были оценены зрителями. Все получилось отлично!

Вы, не представляете, что я тогда ответила Г.Грузину:

— И все-таки, этот крепкий орешек не по Вашим зубам. Вы меня никогда не раскусите, потому что, когда играла роль в спектакле я шла на «расстрел», не как за коммунистку. Вам не пришла в голову мысль, что я шла на смерть за Мустафу Джемилева?

Он, конечно, опешил.

— Ава, так нельзя. Это же фанатизм…

— А погибнуть за коммуниста фанатизмом не считается?

Я смеялась, мне так понравилось впечатление, которое произвела на Г. Грузина. Поблагодарила его за цветы и ушла за кулисы. Конечно, то, что я сказала начальнику КГБ, было неожиданным не только для него, но и для меня. В тот момент я, моя душа, находились именно в таком эмоциональном состоянии. Не знаю, поверил ли Г. Грузин, сказанному мной, но он был обескуражен. Я же сама очень верила в то, что сказала. Разве я могла предположить, что спустя 14 лет на внеочередной сессии III Курултая в своем заключительном слове М.Джемилев заявит: «Если бы мы находились в положении чеченцев, и у нас, не дай Бог, шла бы война, я бы, не моргнув глазом, приговорил бы этих людей к смерти, т.к. они покусились на единство нашего народа. Руки тех, кто покусился на народное единство, будут сломаны». Под «единством нашего народа» имеется в виду «Имдат-банк», который из коммерческого, вдруг, стал «народным единством». Видимо, только потому, что через него расхищались средства, выделяемые Украиной для крымскотатарского народа.

Придется ответить ему словами Лили Буджуровой, статья «Правда стоит сломанных рук» ибо, лучше ее не скажешь: «Этот приговор был вынесен в адрес тех, кто не побоялся сказать правду, и оказался в оппозиции к нынешнему курсу Меджлиса и его председателя. Вряд ли такими угрозами можно запугать людей, среди которых есть ветераны национального движения, прошедшие тюрьмы и ссылки за право своего народа жить на своей земле. Жаль что Мустафа-ага, за плечами которого десятки лет борьбы с режимом, главным инструментом которого были запугивания не только не понимает этого, но и сам сегодня пытается использовать такие же методы.

Хотелось бы верить, что слова, сказанные в эйфории победы, никем не будут восприняты, как призыв к действию и ничьи руки не будут сломаны. Но если кому-то придет в голову претворить эту угрозу в жизнь, то в этом они найдут слабое утешение, ведь лучше жить с переломанными, чем с грязными руками».

От себя лично, пожалуй, добавлю, вот за тех 16 членов Милли Меджлиса мне надо было идти на расстрел, а не за Джемилева.

Кто же останется с тобой рядом Мустафа, когда такие преданные, готовые пойти не только за тобой, но и погибнуть ради тебя, не только отошли и оставили тебя, для многих из них ты перестал существовать, и как лидер, и как личность, и как человек?

Может ты когда-нибудь, все-таки, покаешься, за то, что мысленно стал убийцей преданных, доверявшим тебе активистам национального движения и сам расскажешь, что ты сделал, например, с Сабрие Сеутовой? Список продолжить?

Милая наша Сабрие Сеутова! Как мы все перед тобой виноваты. За то, что были слепы и не чутки, за то, что не смогли защитить тебя, тебе досталось больше всех нас! Ты оказалась под двойным прессом, как со стороны тоталитарной системы, от которой пострадала физически, так и со стороны человека, который был для тебя Всем! Читая показания Сабрие Сеутовой на суде 8 февраля 1984 года стр. 376 невольно содрогаешься. Вот как она отзывается о Джемилеве: «С М.Джемилевым знакома. Познакомились с ним на свадьбе своей подруги в г. Алмалыке, он оставил у меня очень хорошее впечатление. Хороший и интересный собеседник, отзывчивый, честный и очень добрый, хорошо знает нашу литературу. Он, наверное, и мухи обидеть не сможет. Запомнился один эпизод. Мы большой группой шли по дороге. Вдруг он остановился. Протянул руки и остановил всех. Мы стали спрашивать, в чем дело, он, улыбаясь, показал на прыгающего кузнечика, и сказал: «Пусть пробежит, иначе мы его раздавим». О чем думала пламенная дочь крымскотатарского народа Сабрие Сеутова в начале февраля 1998 года (спустя 14 лет после своих показаний), когда больная на кушетке в сыром подвале доживала последние дни.

Многие члены Меджлиса, Эмир Меджитов, Решат Аблаев, а особенно, Садык Берберов, обращались к М.Джемилеву с просьбой, выкупить Сабрие Сеуговой квартиру или дом по программе ТИКА. Тщетно! Джемилев был обеспокоен лишь тем, что Сабрие серьезно больна и все равно умрет (как будто бы мы все вечны!) и кто тогда будет выплачивать эти деньги, хотя Турция предоставляет эту помощь для крымских татар безвозмездно. Турция! Но не Меджлис крымскотатарского народа!

Может быть о том, что она так и не узнала радости семейной жизни, радость материнства, целиком посвятила себя горячо любимой родной земле, народу, пострадав при этом и от режима, и от лидера крымскотатарского народа. К сожалению, кузнечику повезло больше, чем Сабрие. Она не успела «пробежать» и ее раздавили, раздавили все! А Джемилев вполне возможно, что, как и прежде, улыбаясь, «и мухи обидеть не сможет…».

Однажды после внеочередной сессии III Курултая я сказала Джемилеву, что напрасно в дверях выставили наряд молодчиков, которые не пускали на Курултай даже ветеранов национального движения. Они стояли под дверьми, люди пожилого возраста!

Айше Сейтмуратова прошла благодаря тому, что в сумке у нее было что-то тяжелое, и она хорошенько прошлась этой сумкой по головам ребят, осмелившихся не пустить ее!

Джемилев ответил, что ей там нечего делать. Вот и все! А ведь Айше Сейтмуратова создавала комитеты в защиту М. Джемилева во многих странах мира. Это ей он обязан своему громкому имени. Ей! И Фикрету Юртеру, и Мемету Севдияру, и Абдураман Гадолу, и Решату Джемилеву, и очень многим, многим другим. Обязан, должен, и с этими долгами Джемилев не расплатится никогда!

У крымских татар есть красивый обычай, если человек умер, не успев расплатиться с долгами, то на его похоронах кто-то из родственников, близких или друзей, долги, сделанные при жизни усопшего берут на себя, обязуясь выплатить их перед джемаатом (участниками похорон).

Найдется ли кто-то, кто сможет взять на себя не только финансовый долг перед крымскотатарским народом, но и моральный?

Найдется ли кто-то, который возьмет на себя долг чести и ответственность за деятельность некоторых членов Меджлиса во главе с нынешним председателем, когда придет их черед?

Представляете, как было бы здорово, если бы такой обычай существовал и у других народов, и у Коммунистической партии бывшего Советского Союза, вошедшего в историю как Империя зла. Физический, моральный и материальный ущерб сталинского режима не достиг бы таких размеров!

Какую оценку аналитики, историки, дадут деятельности Меджлиса, когда все тайное станет явным? Появятся ли статьи «Мустафа Джемилев не только против Империи зла, но и против бюджетных средств, выделяемых Украиной и другими странами, для обустройства крымскотатарского народа»? «Против своего народа»?

Потому, что используют средства не по назначению. Потому, что нанесли колоссальный материальный урон крымскотатарскому народу (газета «Всеукраинские ведомости» статья «Куда исчез миллион?» от 26.11.1996г., газета «Крымская правда» от 14.05.2002 г. за № 84 «Бюджетные средства расхищались при активном участии меджлисовцев». «Кризис в Меджлисе», содоклад Леннура Арифова к отчетному докладу председателя Меджлиса Мустафы Джемилева за период с июля 1996 г. по декабрь 1997 г., газета «Авдет» № 23 (186) 31 декабря 1997 г. Доклад председателя Ревизионной комиссии Курултая Энвера Муединова «Авдет» № 23 (186) 31 декабря 1997 г.). Потому что, представительный орган крымскотатарского народа Меджлис окончательно потерял доверие народа. Потому что дискредитировали институт Меджлис-Курултай. Никто другой никогда и никак не смог бы этого сделать, кроме как самих членов Милли Меджлиса. Кто из них ответит за это? Сможет ли кто-то когда-нибудь вернуть былой авторитет Меджиса?

На эти, и многие другие вопросы ответят Время и История.

Ну а сегодня, я думаю, что «Шестой процесс Мустафы Джемилева» это не последний, будет еще и народный процесс и если мне, опять, будет суждено быть свидетелем, то я теперь уже позабочусь о своих показаниях.

* * *

Боль и страдание человека, или народа может быть услышана только тогда, когда другой пожелает услышать, но при этом, может всегда сущест¬вовать вероятность того, что ты окажешься обманутым, ибо только дела и поступки в большинстве своем дают возможность на правильную оценку.

Лидер должен доказать свое право на лидерство и уважение, доказать, но не иллюзорной любовью к народу, а делом. И не тем, сколько лет он провел в тюрьме, или на допросах, а тем, что он может дать народу, при этом, не выпячивая наружу свои страдания за народ!

Ава АЗАМАТОВА

Апрель-июнь, 2002 г., г. Бахчисарай

МФ-Информ 

P.S. Я знаю, что сейчас, как грибы, после дождя, будут появляться ответные статьи Червонных, Желто-Блокитных, Турецко-Красных и других в защиту и в оправдание М.Джемилева, направленные против меня (А.Азаматовой). Пожалуйста! Но убедительно прошу, прежде чем (любому оттенку) писать ответ на мои, всего-навсего, воспоминания, связанные с событиями 1983-84 гг., рекомендую еще раз внимательно их прочесть и ответить на вопросы, выделенные мной, ну, а уж потом…

На все воля Аллаха!

Дополнительные материалы по теме:

ОБРАТНАЯ СТОРОНА МЕДАЛИ (1)
ОБРАТНАЯ СТОРОНА МЕДАЛИ (2)
ОБРАТНАЯ СТОРОНА МЕДАЛИ (3)