И данный тезис – не просто красивая метафора
С первых дней существования современная Российская Федерация обозначила Южный Кавказ как зону своих приоритетных стратегических интересов. При этом следует обратить внимание, что постсоветская Россия претендовала на особую роль в кавказской геополитике не только и не столько как правопреемник СССР.
Регион глубокой заморозки
В самом деле, в начале 1990-х годов Россия без долгих колебаний отказалась от территориальных претензий к Украине и Казахстану, хотя в этнокультурном отношении Северный и Восточный Казахстан, Крым гораздо ближе России, чем Южный Кавказ.
Намного более пассивной была российская политика на прибалтийском направлении, несмотря на крупные русские общины Латвии и Эстонии. По словам известного британского историка и эксперта по российским и постсоветским проблемам Анатоля Ливена, «перед распадом Советского Союза большинство западных обозревателей в частных беседах предсказывали, что советский истеблишмент и русский народ скорее погибнут в смертельном бою, чем позволят Украине и другим республикам, входившим в состав СССР, стать независимыми государствами. Ничего подобного не произошло».
В гораздо меньшей степени (по сравнению с Южным Кавказом) Россия вовлечена в политические процессы в Центральной Азии. Исключением стал, пожалуй, Таджикистан в 1992–1997 годах, когда Москва четко и последовательно поддерживала одну сторону конфликта в гражданской войне между исламистами и сторонниками светской модели, объединившимися вокруг Народного фронта. Но уже в 2001 году Россия дала добро на проникновение в регион американцев, а сегодня не слишком препятствует китайскому «освоению» региона. В случае с Приднестровьем РФ готова к интернационализации конфликтного урегулирования (здесь изначально было два государства – гаранта мирного процесса – Украина и Россия).
Иное дело – Южный Кавказ. Здесь российская дипломатия в минимальной степени готова к уступкам и компромиссам, стремясь сохранить эксклюзивную роль в урегулировании «замороженных конфликтов», не допустить к этому процессу других «честных маклеров». Именно в этом регионе при решающей роли России в начале 1990-х годов были остановлены, а затем «заморожены» четыре этнополитических конфликта, а в прошлом году были сломаны принципы так называемого «беловежского национализма», когда границы между бывшими союзными республиками считались «по умолчанию» рубежами между новыми независимыми государствами Евразии. В августе 2008 года именно здесь появился новый тип постсоветских образований, частично признанные государства (не имеющие признания со стороны ООН, но чья независимость признана постоянным членом Совбеза и членом «ядерного клуба»).
Между тем российское доминирование на Юге Кавказа не является вопросом ее «имперского возрождения». Обеспечение стабильности в бывших республиках Закавказья – принципиальное условие для мирного развития внутри самой России, сохранения ее государственной целостности. Россия – кавказское государство. И данный тезис – не просто красивая метафора. Семь субъектов РФ (Адыгея, Ингушетия, Дагестан, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия, Северная Осетия, Чечня) находятся непосредственно на территории Северного Кавказа, а еще четыре – на территории Степного Предкавказья (Краснодарский и Ставропольский края, Ростовская область и Калмыкия). При этом Черноморское побережье Краснодарского края и район Кавказских Минеральных Вод Ставропольского края относится к Кавказскому региону. Территория российского Северного Кавказа по своим размерам превышает независимые государства Южного Кавказа. Между тем именно регион Большого Кавказа (объединяющий российский Северный Кавказ и три независимых государства Южного Кавказа) стал в 1990-е годы самым нестабильным на пространстве бывшего СССР.
«Безопасность – это слово, имеющее частное и общественное значение. В последние несколько лет в Кавказском регионе произошел коллапс безопасности в обеих сферах». Со словами эксперта Лондонского института мира и войны Тома де Ваала трудно не согласиться. Понятия «Кавказ» и «конфликты» (равно как «Кавказ» и «война», «Кавказ» и «беженцы») оказались словно привязаны друг к другу позднесоветской и постсоветской историей. Из восьми вооруженных межэтнических конфликтов на постсоветском пространстве шесть имели место в регионе Большого Кавказа: армяно-азербайджанский конфликт из-за Нагорного Карабаха, грузино-осетинский, грузино-абхазский и осетино-ингушский конфликты, гражданская война в Грузии, наконец, война (вернее, войны) в Чечне. До сих пор ни один из вооруженных межэтнических конфликтов на Кавказе не урегулирован до конца. Более того, в течение 2004–2008 годов в Южной Осетии, 2006–2008 годов в Абхазии имела место «разморозка конфликта» (то есть попытки сторон изменить сложившийся в 1990-е годы статус-кво). Эта «разморозка» завершилась «пятидневной войной», еще туже завязавшей два конфликтных узла. В Нагорном Карабахе процесс «разморозки» также имеет место (особенно в последние три года). Однако в отличие от абхазской и югоосетинской ситуации является тактическим по своему характеру.
В то же самое время конфликтное урегулирование в Пригородном районе Республики Северная Осетия и в Чечне не стало необратимым процессом. Помимо актуализированных («открытых») конфликтов в Кавказском регионе развиваются латентные («скрытые») конфликты. Начиная с середины 2000-х годов на Северном Кавказе этнический национализм как основная идеология антигосударственного протеста вытеснен исламским радикализмом. Именно под знаменем чистого Ислама сегодня осуществляется большинство террористических актов и диверсионных действий в Чечне, Дагестане, Ингушетии, республиках Западного Кавказа. Именно Кавказcкий регион стал своеобразным «поставщиком» непризнанных государственных образований на постсоветском пространстве (Нагорный Карабах, Южная Осетия, Абхазия, Чеченская республика Ичкерия в 1991–1994 и в 1996–1999 годах).
Национальный Фактор
Помимо непризнанных государств на территории Кавказа существовали и существуют ныне неконтролируемые территории («серые зоны»), не имеющие даже и непризнанных государственных институтов. К таковым можно отнести так называемую Кадарскую зону в Республике Дагестан в 1998–1999 годах, западные области Грузии в начале 1990-х, Кавказ стал одним из самых милитаризованных регионов не только на территории бывшего СССР, но и всего мира. Независимые государства Южного Кавказа обладают военным потенциалом, сравнимым с потенциалом средней европейской страны. Помимо военного потенциала трех признанных международным сообществом государств существуют военные машины двух частично признанных и одного непризнанного образования, вполне сопоставимых с признанными государствами.
Начиная с прошлого года, миротворческие силы РФ в Южной Осетии и в Абхазии превратились в силы по поддержанию их самоопределения от Грузии. Но и это еще не все. На Российском Северном Кавказе главным вызовом региональной безопасности являются незаконные вооруженные формирования – диверсионно-террористические джамааты, распространившие свое влияние сегодня не только на одну лишь Чечню. А потому самые многочисленные в России военный округ, региональное командование Внутренних войск МВД РФ находятся именно здесь.
Большая часть конфликтов (открытых и латентных) на территории российского Кавказа тесно связана с конфликтами в бывших республиках советского Закавказья, и наоборот. В этой связи мы можем говорить о феномене «связанных конфликтов», разрешение которых может быть наиболее успешным только в комплексе.
Одним из ярких примеров «связанных» этнических конфликтов является «осетинская проблема». Грузино-осетинский конфликт оказал существенное воздействие на ход и результаты первого межэтнического конфликта на территории РФ – осетино-ингушского. Военная фаза последнего пришлась на октябрь–ноябрь 1992 года. В результате эскалации грузино-осетинского противостояния в Северную Осетию в начале 1990-х годов прибыло около 43 тыс. беженцев из Южной Осетии и внутренних районов Грузии. Беженцы способствовали радикализации этнонационалистических настроений в североосетинском обществе. В это же время лидеры Северной Осетии и североосетинские националисты оказались вовлечены в другой межэтнический конфликт, осетино-ингушский. В значительной степени беженцы из Южной Осетии стали массовой опорой радикалов Северной Осетии, требовавших сохранения «территориальной целостности» своей республики. Результат – появление 40 тыс. (по ингушским данным – более 70 тыс.) вынужденных переселенцев – ингушей. И сегодня именно «кударцы» (осетины – выходцы из Грузии) являются наиболее непримиримой группой в отношении ингушского населения Пригородного района.
Грузино-абхазский конфликт способствовал консолидации адыгских этнонациональных движений («черкесского мира») в Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии, Адыгее, а также активизации Конфедерации горских народов Кавказа, сыгравших свою значительную роль в грузино-абхазском конфликте 1992–1993 годов. И сегодня «черкесский мир» один из важнейших участников (хотя часто не декларирующих свое участие) грузино-абхазского противостояния.
Выдавливание из Грузии кварельских аварцев в начале 1990-х годов привело к завязыванию конфликтного узла на севере Дагестана. Переселяющиеся в Кизлярский и Тарумовский районы Дагестана аварцы (представляющие горский хозяйственно-культурный тип) вступили в конфликт с русскими и ногайцами (представителями равнинного хозяйственно-культурного типа). Как следствие, отток русского населения из северных районов Дагестана.
Армяно-азербайджанское противостояние из-за Нагорного Карабаха привело к значительному перемещению армянских беженцев на территорию Краснодарского и Ставропольского краев. По официальным данным, с 1989 по 2001 год количество армян Кубани увеличилось на 42,52% (на 244783 чел, то есть 3,7% его национального состава). Сегодня армяне – это 12% населения Туапсе, 15% – Сочи, 38% – Адлера. Таким образом, «армянский вопрос» стал в Краснодарском крае одним из важнейших общественно-политических факторов, а антиармянская (мигрантофобская) риторика – одним из способов политической легитимации краевой элиты, списывающей собственные просчеты на чужаков-мигрантов.
Проблемы лезгинского и аварского меньшинства в Азербайджане (разделенного между этим прикаспийским государством и российским Дагестаном), конфликт из-за Нагорного Карабаха, «чеченский фактор» на протяжении всего постсоветского периода существенно ухудшали двусторонние российско-азербайджанские отношения. В российско-грузинских двусторонних отношениях помимо абхазско-осетинских проблем не менее важна стабилизация ситуации в Ахметском районе Грузии (Панкисское ущелье).
«Пятидневная война» в Южной Осетии в августе 2008 года снова подняла политическую роль северокавказских республик. В военных действиях против Грузии принимал участие батальон «Восток» (составленный из этнических чеченцев). Представители этнонационалистических движений Северной Осетии и Кабардино-Балкарии выразили готовность отправить добровольцев в зоны конфликтов, однако в прошлом году (в отличие от начала 1990-х) массового участия волонтеров не произошло. Но возможности для мобилизации населения под лозунгами «защиты братьев» абхазов и осетин были снова воочию продемонстрированы. В то же самое время Ингушетия (из-за осетино-ингушского конфликта) стала единственной северокавказской республикой России, отказавшейся принимать беженцев из Южной Осетии.
Таким образом, обеспечение безопасности на российском Кавказе немыслимо и неотделимо от стабильности в Грузии, Армении и Азербайджане. Именно поэтому с момента распада СССР РФ взяла на себя бремя геополитического лидерства на Южном Кавказе. Отсюда повышенный интерес России к тому, что происходит за Кавказским хребтом, а также неприятие любого вмешательства в региональные процессы со стороны внешних игроков. Здесь слишком велика цена ошибки. Это – тот случай, когда внешнеполитический провал практически неизбежно влечет за собой если не дестабилизацию, то серьезное осложнение ситуации «на внутреннем фронте». А потому в отличие от европейского «добрососедства» кавказское должно опираться не в последнюю очередь на последовательность, волю и силу.
Сергей МАРКЕДОНОВ — заведующий отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа, кандидат исторических наук