Собрание оппозиции в Дерекое

По сведениям ялтинского местного комитета оппозиция, собирая представителей со всех деревень уезда, готовит большое собрание в Дерекое. По этому поводу Сейт Джелиль Хаттат, Амет Озенбашлы и я тоже поехали в Дерекой, прибыв на место к самому началу собрания. Среди нескольких сотен людей ото всех окрестных деревень здесь были и Мемет Бекиров — мировой судья, один из богатейших людей Ялты, что принес огромную пользу в деле национального подъема, создания Джемиет хайрие и кооперативов; и молодой Ибраим Тарпи — мудрый и вдохновенный имам и хатиб, изучавший богословие в стамбульском медресе.

Этому событию мы придавали большое значение. Потому что истинная цель фанатичной оппозиции была далеко не в изменении нескольких положений нашей программы, а подрыве авторитета Исполнительного комитета. Ими уже распускались в народе слухи, будто в Центральном комитете нет никакой необходимости. В этом просматривалось явное влияние русских приверженцев царизма — оппозиционное течение было связано и действовало заодно с проимперски настроенным мурзачеством Акмесджита и религиозными фанатиками. Потому мы придавали большое значение предотвращению их деятельности. Была еще одна причина, из-за которой наши действия становились архиважными: в середине апреля мы получили радостную весть о предстоящем в первых числах мая в Москве Конгрессе мусульман России, на котором Крым будет представлять только лишь одна организация.
Перед процедурой избрания председателя я попросил слова у ведущего собрания. Мотивируя тем, что обсуждение столь важных для народа вопросов, что займет не менее нескольких часов, проводимое на открытом мейдане, стоя на ногах, сопряжено с определенными неудобствами, предложил продолжить работу в большом зале расположенного неподалеку общественного здания. Организаторы собрания засомневались. Но большинство присутствующих, приняв предложение, начали покидать мейдан. По дороге к зданию, что было в минутах пяти ходьбы, я успел вкратце разъяснить некоторым участникам из деревень понятным им языком о вреде их противодействия нам. Это подействовало на них, они тут же по цепочке стали передавать своим товарищам о последствиях начатых ими действий, что в итоге станут серьезным препятствием на пути разрешения наших национальных проблем.

Войдя в зал, я заявил ведущему собрания, что мы тоже предлагаем свою кандидатуру на председательство, назвав имя Сейт Джелила Хаттата. Подавляющее большинство из организаторов собрания, шумно возмущаясь против избрания Сеит Джелила Хаттата, демонстративно покинули помещение. Собрание продолжило свою работу. В обстоятельном выступлении, кроме вопросов о правах женщин и земли, я впервые осветил проблемы Крыма, донеся до слушателей, что больше чем насущные интересы частного землевладения, нас должны волновать и тревожить проблемы будущего нашего отечества.

Наши требования относительно земли состояли в том, чтобы у каждого жителя южнобережья в собственности находилось не более пяти гектаров. Таких землевладельцев в нашем народе было мало. Угодья, превышающие этот предел, еще со времен Екатерины II, щедро раздававшей наши земли своим фаворитам и варварски уничтожавшим нас генералам, были в руках русских аристократов. Наша идея была в том, чтобы безземельные селяне получили свой пай, а ограничения на земельный надел окончательно решили проблему социальной несправедливости. На фоне таких масштабных изменений, естественно, придется столкнуться с протестом и интригами полутора десятка богатеев. Сельчане понимали, что только мы сможем дать им землю, потому в своей речи, коснувшись этого, привел им следующий довод: «Полагаю, что по сравнению с крупными землевладельцами, земли у меня тоже немало. Если я настаиваю на переделе земли, значит, я понимаю всю важность этого процесса для моего народа и его будущего — вот ради чего я отстаиваю это». Эти слова особенно подействовали на них.

После наших выступлений участники собрания выразили свою солидарность с Центральным исполнительным комитетом, заверив нас, что не отойдут от его решений.

Собрание оппозиции в Акмесджите

Вернувшись из Ялты, я узнал, что акмесджитская оппозиция, также состоящая в основном из мурзачества и закосневших религиозных фанатиков, настроила против нас мусульманских солдат и провоцирует их к нападению. Объединенными силами они собираются атаковать нас, часть уничтожить, оставшуюся часть разогнать и взять в свои руки Центральный комитет.

Мы обстоятельно обсудили это с Челеби Джиханом. Я требовал незамедлительного упреждения их решительными контрмерами. Он же полагал более благоразумным не мешать их выступлению, результатом чего они сами будут дезорганизованы. Ввиду того, что Челеби Джихану в четверг необходимо было на несколько дней выехать в Кезлев , он настоял на том, чтобы я ни в коем случае не ходил на собрание солдат, предстоящее в пятницу. Мне пришлось дать ему слово. Хотя себя убедить в этом мне не удавалось. Моя позиция не соответствовала нашему основному принципу не проливать кровь друг друга. Если выступление не подавить вовремя, то оппозиционное направление может перерасти в самую страшную и непредсказуемую форму. Кроме того, мощное выступление с их стороны, даже в случае нашей победы, настроит против нас определенную часть народа. А это ослабит наше положение перед Россией. В ту ночь я долго не мог сомкнуть глаз, мучительно перебирая в мыслях детали предстоящего. Наконец, что бы там ни было, решился пойти на собрание эскадронцев, проведение которого наметили в мечети после пятничного намаза.

Ко времени намаза я пришел в мечеть. В самой мечети, во дворе было полно солдат.

Чтобы не дать повод сомнениям в искренности моих молитв, я остановился во дворике, дожидаясь окончания богослужения. Молебен завершился, народ стал расходиться. Возле ступеней, рядом с несколькими твердолобыми муллами начали собираться солдаты, оживленно переговариваясь меж собой. Наконец, один из священнослужителей, обратившись к солдатам, чтоб те не расходились, — у него есть важное сообщение по религиозным и национальным проблемам, предложил избрать одного из них председателем собрания. Новоизбранный в председатели пожилой мулла поведал собравшимся, что революция дала всем свободу, и солдаты, как преданные и почитающие нашу веру сыны народа, тоже имеют право обсуждать религиозные и национальные вопросы, чему все должны быть рады, открыл собрание.

Расторопный молодой солдат с приятной дикцией, выразив председателю признательность за сказанное напутствие, приступил к изложению своей позиции. Его выступление от начала до конца было направлено против нас — ясно, наши противники хорошо постарались. Все его обвинения сходились к двум пунктам: во-первых, комитетом управляют безбожники, что разрушает нашу веру и мораль; во-вторых, тесное сотрудничество комитета с русскими революционерами ставит под угрозу будущее всего народа… Теперь ясно и то, кто стоит за этим солдатом… Я терпеливо ждал. Следующий выступавший оказался не менее красноречив, а в своих убеждениях более искренен. Если первый был отчаянным подстрекателем, то второй был чистосердечным и искренне верующим обманутым фанатиком. Его слова произвели довольно глубокое впечатление на эскадронцев. Пользуясь этим, уже третий выступающий подвел категоричный итог: необходимо создать новый Исполнительный Комитет, для чего ныне существующий следует распустить, временно возглавив его до следующих выборов.

Тут слово попросил я. Некоторые подстрекатели не желали допускать меня к трибуне. Другие, подняв шум, настаивали на обратном. Свобода слова в то время признавалась святым правом каждого. Полагаясь на это, я предложил председателю навести порядок, в противном случае возникнет необходимость его переизбрания. Солдаты рассудили, что я прав и предложили председателю приступить к своим обязанностям. Часть их выкрикивала: «Пусть говорит! Право имеет!». Со стороны подстрекателей доносилось противоположное: «Обманет! Не давать слова!». Наконец, шум стих. Я выждал паузу. Мои слова отчетливо раздались во внезапно наступившей тишине. Обратившись к тем, кто был убежден в моем обмане, заметил им о неуместности их представления о собрании как о детской забаве, потому что рассматриваемые здесь вопросы далеки от того, что им кажется. «Конечно, только ребенку не понять, что значит распустить Исполнительный комитет, избранный двумя тысячами делегатов, уполномоченными от имени всех мусульман Крыма. Не разобраться ему в твердости или шаткости нашей веры. Не догадаться и о том, что наша обособленность от российских революционеров обернется нам только во вред… Конечно, все это трудно понять не только детям, но и многим взрослым. Выступившие передо мной товарищи, так категорично высказавшиеся о нашей вере, что они на деле знают о нашей вере? Разве вера — это только обычаи и фанатизм? Если наши уважаемые ученые, члены Исполнительного комитета, по десять-пятнадцать лет обучавшиеся в медресе Крыма и Стамбула, или на теологических факультетах стамбульских университетов не знают нашей веры, то знаете ли ее вы? Или ее знает председательствующий здесь мулла? Где были нынешние заступники, вопящие о падении веры, когда царизм назначал муфтием, — главой всех мусульман, полуграмотного мурзу? Раскрылась истинная цель тех, кто бездумно сорит словами, будто революция нам ни к чему. Сегодня они выжидают, когда она будет задушена, а революционеры — уничтожены; но завтра это обернется нашей общей трагедией. Сейчас они не с вами. Послав сюда, они обманули вас, бедолаг, сделав орудием своего коварства и лицемерия. А вы во весь свой пыл бросились защищать то, чего сами не знаете. Они толкают вас на такое, что выставит вас посмешищем перед всеми мусульманами Крыма… Кто же они? — Наши мурзы, обратившие всю свою деятельность, будучи орудием царизма, только во вред народу, и муллы, у которых отняли вакуфные земли». Солдаты из лагеря подстрекателей, заметив нескольких зааплодировавших солдат, поняли, что дело принимает нежелательный оборот, стали требовать у председателя лишить меня слова. Первый выступавший выкрикивал: «Неправда! Никто нас не обманывал! Мы сами здесь собрались, по своей воле! Он оскорбил всех нас, солдат!». Собрание смешалось… Этот же солдат с двумя другими решительно направились ко мне… Вынув из заднего кармана пистолет, я снял его с предохранителя и переложил в карман пиджака. Обратившись к солдатам, сказал: «Мы всегда защищали даже тех, кто на протяжении всей своей жизни только вредил народу. Неужели все наши усилия в том, чтобы не допускать братского кровопролития, привели к этому? Этого вы хотите?». Солдаты запротестовали: «Нет! Нет!». Это остановило направлявшуюся ко мне тройку. С первых рядов заметили, как я достал пистолет, шепотом передали это по рядам. Смысл моих слов был понят и теми, кто подходил ко мне. Теперь осталось только завершить дело.

Спросив солдат, как, по их мнению, правильно ли и возможно ли на таком собрании уладить непростые вопросы веры и политики, пригласил всех интересующихся вопросом в комитет для обсуждения. Многие с одобрением приняли предложение. Обернувшись к председателю, предложил: «Прошу и Вас присутствовать на этом обсуждении». Его ответ, что он не видит в этом необходимости, рассмешил солдат. Тогда я спросил председателя и солдат, кто их направил на это собрание. Солдаты стали выкрикивать: «Говори! А ну говори!». Шум нарастал. Первый выступавший пытался, было, отвертеться, но солдаты уже не слушали его: «Это ты нас обманул! Теперь понятно, с чего ты зачастил к Мерави и Муфтизаде…». На этом я оставил их, поспешив в комитет к своим вакуфным делам.

Муфтизаде был из мурзаков. Сам он скончался еще до революции. Его супруга поддерживала отношения с царской семьей. По поводу протекции нашему эскадрону она виделась с самой царицей. Мерави же был одним из самых фанатичных людей в Крыму. Как-то, войдя в рушдие, изорвал учебные карты и другие школьные принадлежности. В Акмесджите он содержал отель и кофейню. Через несколько дней после того, как эскадронцы вышли из-под их повиновения, наш комитет принял решение о конфискации отеля и кофейни Мерави. Наиболее активным в этом деле был Вели Ибраим, убедив, что в случае его добровольной передачи в общественное пользование отеля и кофейни, народ останется в прежнем расположении к нему, а комитет при этом обязывается выплачивать ему аренду. Так, кафе и отель Мерави, бывшие гнездом реакционеров, переименованные в «Миллет» перешли в руки молодежи.

К вечеру пятницы Челеби Джихан вернулся из Кезлева, рассказывая ему о произошедшем, заметил его недовольство. Причина его беспокойства понятна — давши слово, я не должен был так поступить. Все мои оправдания были бесполезны. Наконец, я сказал напрямую: «Что случилось, то уже случилось. Мне самому от этого не легче. Но результат оказался положительным. Если я и сделал что-то не так, то доложу обо всем этом в комитет, а уже после согласен принять любое его решение». Я был уверен, что Челеби Джихан не пойдет на это. Ни он, ни я не хотели, чтобы между нами были какие-то разногласия. Челеби Джихан лишь упрекнул меня в опрометчивости и необдуманности, напомнив, что я должен был пойти туда с несколькими товарищами, не подвергая себя опасности. «Что случилось, то уже случилось, — завершил он разговор. — Но могло бы случиться и совершенно по-другому».

Однако я был уверен в своей правоте. Всей этой шумихи можно было избежать, если бы не поддавшись эмоциям некоторых товарищей, мы не пошли на их провокации. Но я не стал доказывать это Челеби Джихану. Пообещав, что в следующий раз непременно сдержу слово и буду более осторожен, подготовил почву для нашего примирения.

Перевод с турецкого:
Шефика Абдураманова

Продолжение следует…

«Полуостров» №39 (343), 2 — 8 октября 2009 г.

Наполеон и французский рабочий

САМЫЙ ДЕШЕВЫЙ УЧИТЕЛЬ ФРАНЦУЗСКОГО

Мой французский был все еще плох. Да и денег на учителя не было. Я открыл для себя весьма дешевый способ: ежедневно покупал газету, перечитывая ее со словарем по пять-десять раз, выписывал в тетрадь незнакомые слова и заучивал их наизусть. 

В отеле никто мной не интересовался. Бедный юноша, неведомо кто и незнаемо чем занятый, производя своей шапкой, во всяком случае, странное впечатление фанатика и невежды, кроме праздного любопытства, естественно, особого интереса не вызывал. Но и я не давал повода устанавливать со мной какие-либо отношения.

Усиливающаяся жара и любопытные взгляды окружающих стали настолько тяготить меня, что в сердцах хотелось сорвать эту шапку и забросить ее подальше. Но основная проблема упиралась в деньги. Оставаясь некоторые дни вовсе без обеда, я на завтрак, обед и ужин заполнял желудок чаем. В Париже мне очень нравились французские булки, но вынужденный отказывать себе и в этом, покупал хлеб, что было значительно дешевле.

ПОЛУЧЕНЫ ДЕНЬГИ ОТ ОТЦА

Проходили дни, уже две недели как я в Париже, уже пришли письма от товарищей из Стамбула, а от отца все не было никаких известий. Тут меня молнией пронзила не приходившая до этого мысль: что, если отец, опасаясь властей, вовсе не вышлет денег!.. Размышляя о горькой вероятности этого, несколько дней я был совершенно подавленный. Однажды под вечер, когда, вконец измотанный, я вернулся в отель, консьерж вручил мне письмо из Крыма. Не переводя дух, я мигом взлетел на шестой этаж. Это был один из самых волнующих моментов в моей жизни. На конверте был почерк Косе Мустафа ага. Он писал, как все были удивлены, узнав, что я вдруг оказался в Париже, что отца очень огорчил мой поступок, предпринятый без его ведома, что, получив письмо, он сразу же выехал в Бахчисарай и, чтобы поддержать материально, выслал мне сто рублей; в конце он уведомлял, что вопрос моего дальнейшего пребывания в Париже и регулярного получения денег окончательно будет решен только после возвращения отца из Бахчисарая. А через два дня почтальон, поднявшись на мансарду, вручил мне деньги. Я снова спасен! Однако, все еще оставалось непонятным, зачем отец поехал в Бахчисарай, почему он так резко настроен против моего обучения в Париже, в чем причина его сомнений в оказании дальнейшей материальной поддержки? Деньги пришли, но мое будущее так и не прояснилось.

Полученные деньги следовало жестко экономить. Несмотря на это, на бульваре Сен-Мишель я, все же, нашел учителя и стал брать уроки французского. Занимаясь днями и ночами, не упускал возможности общаться по-французски или, хотя бы, прислушиваться к разговорам. Через некоторое время мой французский стал заметно лучше. Теперь при чтении газет я уже не так часто заглядывал в словарь.

НАПОЛЕОН И ФРАНЦУЗСКИЙ РАБОЧИЙ

В один прекрасный майский день я снова был в маленьком скверике Клуни, наблюдая случайных прохожих, бросал птицам хлебные крошки. Рядом на скамейку опустился рабочий, как бы то ни было, мы разговорились. Постепенно тема коснулась Наполеона. Я высказал свое почтение по поводу его гениальности, его славы и величия в истории Франции. Лицо французского рабочего вмиг побагровело, сверкнув глазами, он заговорил порывисто: «Его гениальность, конечно, его гениальность… Его разрушительная гениальность слишком дорого обошлась Франции. Вы понимаете, что Наполеон свернул с естественного русла Великой французской революции и предал ее?..». Француз разошелся, втаптывая его имя в грязь. Услышанное впервые мнение о французской истории с точки зрения левых социалистов, удивило меня, заставив глубоко задуматься об этом. Кивнув на мою газету, как припоминаю, «Le Joumal», он сказал: «Чем читать продажные и лживые газеты, читайте лучше «L’Humanite». Поговорив еще немного, мы разошлись. Возвращаясь к себе, я купил газету «L’Humanite» и, таким образом, стал понемногу вникать в анализ и критику международной политики, проводимой французской социалистической партией и ее выдающимся лидером Жоресом.

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С СОЦИАЛИСТАМИ

Через несколько дней, прочитав объявление в той же газете, я пошел на митинг, состоявшийся в Латинском квартале на улице Дантона в Societe des Savants. Почти три часа слушал выступления самых разных ораторов, был свидетелем их полемики. Это была благоприятная возможность услышать французскую речь и исследовать манеру французов в ведении диспутов на серьезные темы. На собрании заметил русских интеллигентов и говорящих по-русски еврейских интеллигентов, было очевидно, что они тоже из России, все они общались меж собой оживленнее других. Кроме них, заметил здесь еще двух-трех армянских юношей.

РОССИЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО ИЛИ ИМПЕРИЯ КНУТА

При выходе из Societe des Savants, у самой двери были выставлены книги и брошюры, изданные газетой французской социалистической партии «L’ Humanite»; я выбрал брошюру профессора Сеньобуса «Российское государство или империя кнута», направленную против царизма, в защиту Польши и государств Балтики. Благодаря этому небольшому произведению, я познакомился с самым известным во Франции политическим историком. По ней я подробнее узнал о государственном устройстве России, об истории ее развития и ее социальных неурядицах, о борьбе угнетенных ею народов. Не выпуская из рук, я читал эту книгу всю ночь напролет, а утром следующего дня приступил к ее переводу. Получилась книга в девяносто шесть страниц, которую впоследствии в 1328 году (по Хиджре) наш товарищ Амди Бекирзаде (Атаман) напечатал в стамбульской типографии «Cihan» («Мир») под зашифрованными символами «А. З.». Мое внимание в произведении привлекло отображение жизни тюрков, и вообще мусульман, но причины этого я еще не осознавал. К тому же, в произведении я больше видел результат гнета царской деспотии, нежели угнетенное положение покоренных народов. Борьба русских революционеров против царизма воодушевляла меня, защита автором основ свободы и революции вполне удовлетворяли меня. Статья завершалось словами: «Царь уверен, что самодержавие вечно. Однако, зло не вечно — это закон природы». В этом и были все наши устремления. А произведение усиливало эту веру, этого для меня было достаточно.

Я был полностью поглощен этой брошюрой и уроками французского. Так проходили дни. По воскресным дням я бродил вдоль книжных лавок, рядами тянувшихся вдоль Сены. Самым любимым и сотни раз посещаемым был небольшой, но, тем не менее, очень интересный Люксембургский музей, часами я сидел под сенью Люксембургского сада, погруженный в раздумья. Самая большая тревога тех дней: какое решение примет отец?

КТО ДОНЕС НА МЕНЯ РОССИЙСКОЙ ЖАНДАРМЕРИИ?

В полученном на днях письме из Стамбула Челеби Джихан изложил причину моего бегства. Загадка прояснилась случайно. Наш товарищ Абляким Ильмий намеревался снять комнату над читальным залом в Диван ёлу. Войдя в одну из них, увидел брошенные на столе черновики, исписанные по-русски, разглядев которые, поинтересовался, кто до этого снимал эту комнату. Ему ответили, что комнату ранее занимал журналист из Азербайджана Мехмет Шахтатинский. Бумаги оказались набросками доноса на мою статью «Угнетение татарского народа в двадцатом веке» в российскую жандармерию. Старик Шахтатинский временами наведывался в пансион Джеляла Коркмазова. Джелял с супругой жалели его, но в их отношении проглядывалось некоторое недоверие к нему. Помню, когда моя книжка вышла из печати, я лично сам дал ему один экземпляр.

Абляким Ильмий вместе с еще несколькими товарищами отправились в полицейское управление и передали им этот донос. В результате Турция предложила Мехмету Шахтатинскому покинуть ее территорию, он выехал в Россию.

Я вспоминаю Мехмета Шахтатинского только с благодарностью. Если бы не его донос, как знать, может, мне никогда не довелось бы быть в Париже и пользоваться плодами западного просвещения.

Наконец, от отца пришло с таким нетерпением ожидаемое письмо. Он писал, что будет ежемесячно высылать по сто рублей, а также множество наставлений, чтобы я добросовестно занимался, стал хорошим человеком, не сбивался с правильного пути… Все это значило: отныне, уже не переживая о быте, я смогу спокойно продолжать занятия, свободнее распоряжаясь средствами. Любовь и уважение к отцу возросли еще более.

АБДУРАИМ СЮКУТИ В ПАРИЖЕ

Через неделю-две, после того как я получил письмо от отца, в Париж неожиданно прибыли Абдураим Сюкути и Абдулла из Акмесджита. Абдураима я взял к себе, а для Абдуллы нашли небольшую комнату. Оба они приехали учиться, но, решившись на это, не уладили материальных проблем со своими семьями.

Пробыв некоторое время, Абдулла вернулся в Крым. Абдураим тоже не получил денег, обещанных старшим братом. Но этот юноша жаждал научных и культурных знаний. Ради того, чтобы остаться в Париже, выучить французский и окончить факультет истории и литературы Сорбонны, он готов был пойти на лишения…

Перевод с турецкого: Шефика Абдураманова

Продолжение следует…

«Полуостров» № 16 (320), 24- 30 апреля 2009

Турецкая революция и северные тюрки

НАША ПЕЧАТЬ

После возвращения из Крыма в результате общений с товарищами мы пришли к единодушному мнению, что подпольная печать и тиражирование прокламаций, чем мы были заняты до этого, для нас уже явно недостаточны, необходим переход к более серьезному этапу — созданию небольших произведений, их публикации и распространению. Решили, что один из наших товарищей — Абляким (Абдюльхаким) Ильмий — подготовит перевод на современный турецкий язык, добавив к ней некоторые комментарии, книгу «Gulbunu Hanan» («Розовый куст ханов»). Я же подготовил брошюру, направленную против царизма, под названием «Yirminci Asirda Tatar Milleti Mazlumesi» («Угнетение татарского народа в ХХ веке»). Подключились и другие товарищи, приступив к сочинению стихов и рассказов. Все эти произведения впоследствии были напечатаны в сборнике «Yas Tatar Yazilari» («Произведения молодых татар»). В книгу вошло и произведение Челеби Джихана «Karilgaclar Duasi» («Молитва ласточек»). Написанное на основе сюжета рассказа Альфонса Доде о последнем уроке французского учителя после вступления немцев в Эльзас и Лотарингию, оно было выше в художественном отношении и более интересным. Этот рассказ навсегда сохранит свое значение в литературе крымских тюрков как один из ее бессмертных образцов.

ТУРЕЦКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И СЕВЕРНЫЕ ТЮРКИ

Поглощенные учебой в университете, студенческим обществом и подпольной политической деятельностью, мы все же не упускали из внимания и происходящее во внутренней политике Турции, о чем мы узнавали не только из печати, но и, собираясь у Палаты депутатов, обсуждали происходящее с турецкими товарищами, стараясь вникнуть в суть положения. Партийные дебаты, не прекращающееся изматывание государства со стороны национальных меньшинств, постоянные нападки, направленные в особенности на партию Ittihat ve Terakki (Единение и Прогресс) в крайней степени беспокоили нас.

Наша привязанность к партии Единения и Прогресса была связана не столько с тем, что мы верили в возможность претворения в жизнь ее программы, или с тем, что в ней были сильные личности. Для беззаветной преданности этой партии нам достаточно было одного — успешного осуществления турецкой революции. Партия, осуществившая турецкую революцию, вне сомнения, была выше всего. Она смогла обеспечить свободу, во имя процветания народа ее приверженцы не считались и с собственной жизнью, — все это возносило в наших глазах иттихадистов к высочайшему идеалу. И не только мы — все северные тюрки именно так воспринимали и так же восхищались партией Единения и Прогресса. Следствием этого, малоизвестные и малоиспользуемые до этого имена, как Ниязи, в особенности Энвер, разом умножились, отныне детей не называли такими именами, как Абдюльхамид, Абдюльмеджит, Абдюльазиз.

Значительное влияние младотурецкой революции на северных тюрков в вопросе их разобщенности заслуживает отдельной темы, однако, считаю уместным хотя бы в несколько строк сказать и об этом.

Образованная молодежь северных тюрков была народнической и революционной. Это приобрело, в особенности после революции 1905 года, характер массового и мощного течения, но, в то же время, не препятствовало и религиозному развитию, дальнейшему процветанию которого способствовало прогрессивное духовенство. Ученые-богословы придерживались того же течения народничества и революционности, с каждым днем крепла и благосклонность расположенного к ним народа. Турецкая революция разом ускорила и повысила этот интерес. В глазах народа возросли достоинство и положение богослова-реформатора и революционной молодежи. И сколько бы младотурецкая революция ни возвышала знамени османства, не обнаруживая при том идей тюркства, все же именно она стала фактором укрепления национального фундамента политических действий северных тюрков.

Точкой опоры всех действий революционеров северных тюрков были цели российских революционных партий, под чьим влиянием важнейшее место в их убеждениях занимали социальные идеи, и все их помыслы были связаны с благополучным осуществлением революции в России. Их национальные тревоги и устремления — все это входило в круг интересов российской революции.

Младотурецкая революция стала для северных тюрков, особенно для интеллигенции, источником надежд и духовного подъема. Она расширила их кругозор, особенно укрепила основы национального самосознания. После этой революции значительно увеличилось количество подписчиков на журналы «Ikdam» («Прогресс»), «Sirati Mustakim» («Праведный путь»), «Beyanul Hak» («Толкование права») среди северных (российских) тюрков. А журнал «Turk Yurdu» («Тюркский мир») стал священной книгой, передаваемой из рук в руки. Влияние этих источников не осталось незамеченным царским правительством, эти журналы были запрещены, было произведено множество обысков и арестов, чтобы они не попали в Россию.

После вопросов, связанных с самой турецкой революцией, большое внимание северные тюрки уделяли печати. Большинство их статей, со ссылками и цитатами из турецких изданий, были посвящены событиям, происходящим в Турции. Ожесточенная полемика, развернутая ими на страницах российской печати, а также и турецкой, защита младотурецкой революции 1908 года — все это в итоге повлияло на укрепление их национального духа. Вследствие огромного влияния младотурецкой революции, интеллигенция северных тюрков резко осуждала каждую партию, каждое критическое выступление, каждое действие, направленное против партии Единения и Прогресса, свершившей эту революцию.

Никто из студентов, обучавшихся в Турции, не вошел в оппозиционные течения, все они всей душой желали успеха только одной партии — Единения и Прогресса. В то время как сама эта партия ничего не знала ни о том, какое влияние она оказала на северных тюрков, ни того, насколько были привязаны к ней обучавшиеся в Стамбуле тюркские студенты. Мы искали прямых контактов с ней, однако из-за отсутствия политического опыта эти отношения так и не сложились. К сожалению, с печальным результатом этого мы столкнулись позже.

Деятельность нашего студенческого общества и тайного общества «Ватан» день ото дня крепла и развивалась. Объединившая нас священная идея вмещалась в одно слово — революция!.. Это слово владело всеми нашими мыслями.

Наш товарищ Абляким Ильмий, обучаясь в университете, использовал каждую возможность для работы над «Gulbunu Hanan»; занимаясь историей Крыма, он на каждой встрече с воодушевлением рассказывал о былой мощи и последующем крушении ханства. Мы с удовольствием слушали, как Крымское ханство из века в век било Москву, но владевшая нашими умами обеспокоенность за революцию заслоняла любовь к собственной истории. К тому же, усматривая в Крымском ханстве деспотичную форму правления, мы не любили его, даже испытывали некоторую неприязнь. Бедняга Абляким Ильмий, с каждым днем все более и более углубляясь в историю Крыма и постигая его мощь и политическую волю, его положительную и важную роль по отношению к Турции, во внутреннем устройстве ханства видя более, чем абсолютизм, форму правления, приближенную к конституции, — призывал нас к необходимости воздействия этими примерами на наш народ, нашу молодежь. Однако, ни его переживания, ни его логика, ни наше народничество и патриотизм не мешали нам первостепенное внимание уделять революции.

И тогда, и впоследствии мы не могли предположить, что Россия придет к распаду. Полное освобождение нашего отечества было для нас такой далекой мечтой, что об этом мы даже не думали… Поэтому, приобщение нашего народа к культуре и благополучие нашего отечества, обреченного быть в составе России, мы больше связывали с развитием русской революции. Сама идея тюркства в то время не имела ясного обозначения. Мы не понимали даже собственного тюркства. История Крыма, стихи и рассказы на крымском наречии — все это рассматривалось нами в этом ограниченном направлении.

Продолжение следует… 

Перевод с турецкого: Шефика Абдураманова

«Полуостров» №13, 10 – 16 апреля 2009 г.