Семь вопросов Украине

Post navigation

Семь вопросов Украине

Две недели читал «холивары» по поводу украинского языкового закона. Много думал. Но так и не нашел ответы на несколько простых вопросов. Во-первых, я никак не могу понять простую вещь. Мне твердят с телеэкранов и со страниц газет, что этот закон ничего не решает. Что это простая спекуляция. Что Партия регионов просто пытается подменить актуальную социально-экономическую повестку — неактуальной языковой.

 

Павел КАЗАРИНСогласен на сто процентов! Но скажите мне — почему так яростно вся украиноязычная интеллигенция страны протестует против его принятия? Откуда столько ярости на плакатах, и в мегафонных речах? Ведь если новый закон ничего не меняет — то следует направлять праведный гнев не против нарушения языковой монополии, а против тех, кто замыливает глаза избирателю? Или я что-то пропустил?

Второе. Весь политико-оппозиционный хай насчет языкового законопроекта заставляет меня думать, что по сути мышления все оппоненты «регионалов» мало чем отличаются от своих политических противников. Ну давайте уже наконец отделять форму от содержания! Если содержанием «языкового законопроекта» является разделение электората — то не стоит в этот костер кидать поленья. Моноязычный украинский государственный проект имеет ровно столько же шансов пойти ко дну из-за неконкурентоспособности элит, сколько их будет иметь проект полиязычной Украины. Ни больше, ни меньше. Кто не согласен?

Третье. Мне часто твердят об опасности «языковой сегрегации» в рамках украинского государства, что повлечет за собой рост «нелояльности». Но ведь даже патриотизм — это все равно элемент социального договора. Согласно которому лояльность по отношению к стране обеспечивается за счет комфортности существования в рамках государства каждой социально-ответственной группы населения. Иначе говоря — люди нередко принимают незыблемость и неприкосновенность государственных символов при условии, что само государство является субъектом развития, а не деградации, ну или как минимум выступает в роли архитектора комфортного социального общежития. Разве примерами этому не испещрены все учебники истории?

Четвертое. Знание украинского языка еще не означает лояльности к украинскому государственному проекту, и наоборот. Тот же Виктор Янукович вполне сносно владеет «державною мовою», но означает ли это его искреннюю приверженность идее вывести страну из серого уныния перманентного прозябания? А если бы на его месте оказался прогрессивный и жесткий реформатор (другие вряд ли бы справились с расчисткой авгиевых конюшен последних двадцати лет) — означало бы незнание им государственного языка принципиальную неконкурентоспособность по сравнению с той же Инной Богословской?

Пятое. Регулярно читаю социсследования о том, что для «украинских русских» вопрос русского языка стоит в конце второго десятка актуальных проблем. В чем-то даже готов согласиться, ведь будь у Украины даже единственный государственный язык — русский, это бы все равно не отодвинуло страну от грани той пропасти, на краю которой она балансирует. Но если юго-восток все это понимает и отдает себе отчет во вторичности выбора между моно- и полиязычием — то почему западная Украина так яростно отстаивает свою лингвомонополию? Ведь если ориентироваться на холодную логику обывательского прагматизма, то для выходца из центральных и западных регионов этот вопрос также должен стоять на более чем отдаленных позициях в системе их личных приоритетов? Или для украиноязычных граждан страны вопрос формальных внешних маркеров важнее, чем глубинные факторы внутренней инаковости?

Шестое. От защитников украинского языка я часто слышу тезис о том, что «узаконивание» русского языка в ряде областей (или даже в масштабе всей страны) — это шаг к культурно-идеологической (а потенциально — и политической) оккупации страны ее северным соседом. Но этот тезис и вовсе слабо поддается логическому обоснованию. Очевидно, что мы живем в эпоху глобального тектонического сдвига. То, что мы наблюдаем в южной Европе или на Ближнем Востоке, является подтверждением старта нового глобального передела. В условиях тотальных пертурбаций субъектные игроки никогда не считаются с настроениями объектов своих манипуляций. Иначе говоря, если существование украинского государства в нынешних границах станет нецелесообразным с точки зрения глобальных центров принятия решений, то вопрос национального моно- или полиязычия будет влиять на события не больше, чем процент госпродукта в эфире местных радиостанций. Или я что-то упускаю?

Седьмое. Конкурентоспособность конкретного языка завязана еще и на конкурентоспособности страны-носителя. Перманентная необходимость защиты украинского государственного языка является в том числе и проекцией неспособности ее элит и граждан построить как минимум комфортное для существования государство. Как максимум, речь не только о комфорте, но и о том, задает ли страна какие-либо тренды. После украинского Майдана даже в России был зафиксирован естественный всплеск интереса к украинскому языку. В тот момент казалось, что страна способна выбиться из общего постсоветского уныния, переродиться в новое качество, обеспечить бандитам тюрьмы, а всем остальным — поле для самореализации. Но перезагрузки не произошло, и как только это стало очевидным — интерес к государственному языку вновь начал возвращаться с улиц того же юго-востока в академические кабинеты филологов. Разве не так?

И последнее. Я одинаково не люблю украинофобов и русофобов. Я не считаю, что Украина обречена быть частью «русского мира» и по внешней указке вымарывать из собственной истории какие-либо страницы своего прошлого. Но при этом я абсолютно четко ощущаю разницу между формой и содержанием. И когда речь заходит о языке, мне все чаще кажется, что в рамках многолетней борьбы за форму страна неуклонно утрачивает собственное содержание.

Павел КАЗАРИН

Источник: http://www.rosbalt.ru

Похожие материалы

Ретроспектива дня