7 сентября депутаты, входящие в правящую коалицию, внесли в Верховную Раду законопроект «О языках Украины». Закон гарантирует «свободное развития русского языка, других региональных языков или языков меньшинств». В случае его принятия, на русском языке, в частности, можно будет вести обучение, теле- и радиопередачи, русскоязычной сможет быть реклама. Инициатива коалиции вызвала серьезную критику оппозиции, а также целого ряда общественных деятелей. С просьбой снять законопроект с рассмотрения к президенту Виктору Януковичу обратился ученый совет Киево-Могилянской Академии, подчеркнув, что инициатива парламентариев «убьет украинский язык».

О том, к чему может привести принятие нового закона «О языках…», зачем государство вмешивается в языковые вопросы и что необходимо делать для развития украинского языка «Полiт.ua» решил выяснить у доктора филологических наук, руководителя отдела языков Украины Института языкознания им. А. Потебни Национальной академии наук Богдана Ажнюка. Беседовал Леонид Швец.

— Богдан Николаевич, зачем государство вообще вмешивается в языковые вопросы? 

— Есть страны, где социолингвистическая терапия не требуется, хотя поддержка языкового здоровья — обязанность государства в рамках общей заботы о социальном благополучии. В Украине потребность в регулировании этих вопросов, безусловно, есть. Экологическая языковая ситуация у нас деформировна. Прежде всего, это касается украинского языка, и многие знают это на собственном опыте: бабушка-дедушка говорили на украинском языке, дети в равной мере владели русским и украинским, а внуки уже не говорят на языке дедов.

Асимметрия, дисгармоничность нынешней ситуации проявляется и в том, что большинство украинцев — то есть тех, кто проживает в «доме своего языка» — могут и достаточно часто говорят на двух языках, русском и украинском. В то же время русские или те, кто называет себя русскоязычными, украинским либо не пользуются вообще, либо пользуются реже, даже если его хорошо знают. Тут, упаси господи, не идет речь о какой-то языковой неспособности русских. Люди оказались заложниками ситуации, которая складывалась десятилетиями — в плане отдельной жизни, а в историческом плане — столетиями. И виновато здесь государство — бывшее, с его политикой русификации, и частично — нынешнее, неспособное выстроить разумную и эффективную языковую политику.

— Насколько государству вообще под силу выправить ситуацию?

— Я приведу классический пример. Этнопсихологии Кеннет и Мэми Кларк в 40-х годах прошлого века провели эксперимент. Они предлагали чернокожим детям на выбор куклы белые и черные. Большинство выбирало белые, хотя это не соответствовало их расовой идентичности, но дети уже усвоили сегрегационные социальные установки: белые — лучше. Вывод прост: предпочтения людей являются общественно-регулируемыми, а не инстинктивными. В 1954 году Верховный суд США использовал результаты этого эксперимента, обосновывая неконституционность сегрегации. Когда через 20 лет провели тот же эксперимент — результаты были другие, поскольку общество стало другим. Со временем оно изменилось настолько, что Барак Обама стал президентом Соединенных Штатов. Таким образом, нет ничего неисправимого — была бы воля и соответствующее умение. Украине можно и нужно двигаться в направлении языковой десегрегации.

— Каковы разумные пределы государственного вмешательства в языковую политику?

— Языковое регулирование должно касаться только публичных, официальных контекстов. В законопроекте «О языках в Украине» говорится о том, что русский, как и украинский, «является языком межличностного общения на всем пространстве Украины». Авторы фактически позаимствовали советский термин «язык межнационального общения». Но язык частного общения не регулируется законом, а определяется согласием сторон. Захотят собеседники говорить между собой на арабском, если его знают, — будут говорить на арабском, кому до этого дело? Другое положение из законопроекта: «каждый может определять себя одноязычным или двуязычным, изменять свои языковые предпочтения», то есть закон дает нам право учить любой язык — это просто смешно, будто тут требуется чье-то разрешение. Зачем-то зафиксировали, что «язык персональных компьютерных систем определяется собственником этих систем». В серьезном законе таких смехотворных моментов быть не должно.

Есть и более важные вещи. Например, в законопроекте есть выражение: «лица, использующие региональный язык». Вот я, например, использую словацкий, — я являюсь таким лицом? Терминологическая неопрятность может иметь далеко идущие последствия. В конкретных, конфликтных ситуациях, в суде, появляются возможности для манипуляций: допустим, кто-то может использовать это для затягивания дела, требовать переводчика, ссылаясь на то, что является «человеком, использующим региональный язык».

— А в чем, по-Вашему заключается, главная претензия к законопроекту?

— В нем абсолютно размывается идея государственного языка. «В работе и делопроизводстве наравне с государственным языком используется региональный язык» — ну понятно, что в большинстве ситуаций имеется в виду русский язык. Формулировка «наравне с государственным языком» — однозначно манипулятивна. Очевидно, что одновременно на двух языках никто делопроизводство вести не будет, дублируя записи на двух языках, а «по умолчанию» будет употребляться один язык. На практике «наравне с» будет означать «вместо». Таким образом, региональный язык уравнивается в правах с государственным. И ценность понятия «государственный язык» девальвируется катастрофически.

Опросы фиксируют, что число людей — в первую очередь детей, свободно переходящих на украинский язык, из года в год увеличивается, языковые симпатии изменяются. Если этот позитивный вектор остановить и развернуть в обратном направлении — обозначится языковая сегрегация. Если обязать какие-то органы определить границы языковых регионов, на символическом уровне появится разделение по цвету языка — сине-красно-белый или желто-синий, — ведь в первую очередь речь идет, как мы понимаем, о русском и украинском языках. Изменится баланс учебных заведений с украинским языком преподавания, пропорция преподавания, — несентиментальные потребности использования украинского языка отпадут, и все это будет прикрываться принципом свободного выбора языка. Возникает больше рисков, чем ожидаемый терапевтический эффект.

— То есть украинский можно будет не учить?

Человека побуждают к изучению языка сентименты, интерес и необходимость. Простой пример — политики, будь то Янукович или Тимошенко: хочешь власти — учи язык. Для кого-то важны образовательные мотивы. Так, много желающих в ступить в симферопольскую украинскую гимназию — она славится педколлективом и хорошими условиями для обучения. Знание языка дает возможность продолжать карьеру за границами своего региона. А о сентиментальных мотивах мы говорим, когда кто-то хочет, образно выражаясь, говорить с тенями своих предков на одном языке. При этом, кстати, не обязательно, что человек в повседневности говорит на украинском.

Среди билингвов много людей, которые чаще говорят по-русски, и их можно отнести в категорию русскоговорящих, но при переписи они пишут «украинский язык — родной», они им хорошо владеют и пользуются в каких-то символических ситуациях, когда важно подчеркнуть свою украинскость. И украинскую школу они выбирают своему ребенку не потому, что она ближе к дому.

Языковое позиционирование в Украине имеет характер культурно-символический и идентифицирующий. Для многих людей придание статуса государственного какому-то еще языку приравнивается к поднятию над Верховным или местным Советом флага другого политически организованного этноса. Значительная часть Украины воспринимает такую идею как угрозу утраты — реальную или возможную. Это как минимум не улучшает языковое здоровье страны. При том, что у нас нет реальных языковых конфликтов на бытовом уровне, на публичном уровне это важный вопрос, и политики используют это обстоятельство не всегда с кристально чистыми мотивами.

— А чем можно объяснить, что в Украине практически нет бытовых конфликтов по поводу языка?

— Все опросы показывают третьестепенность языковых вопросов для населения, — в первую очередь людей заботят проблемы материального благополучия, безопасности, трудоустройства… Дело в том, что украинский и русский — близкородственные языки, нет порога понимания. Где русскому, например, и эстонцу не обойтись без знания языка собеседника, русский и украинец всегда понимают, в общем, о чем идет речь. Кроме того, двуязычие в Украине диффузное — границы между языковыми группами очень размыты. Один и тот же человек может в разных коллективах или даже в рамках одной семьи говорить, в разной степени используя украинизмы и русизмы, переключать языковые коды. Так, часто неосознанно, автоматически, происходит тонкая подстройка к конкретной разговорной ситуации.

Кстати, это обстоятельство колоссально затрудняет выполнение задачи, которая фактически ставится в законопроекте «О языках Украины». Там используется формулировка «группа лиц, которые преимущественно используют один язык». Но многие из билингвов — двуязычных — не смогут точно ответить на вопрос, каким языком они пользуются преимущественно. Преимущественно где? Дома, на работе? Или в отпуске, или в деревне у родителей? В бытовом разговоре человек порой начинает фразу на одном языке, а заканчивает на другом (это можно наблюдать даже у украино-англоязычных в диаспоре). Как государство намерено это измерить? И, главное, зачем?

— Чтобы законодательно закрепить статус-кво — русско-украинское двуязычие?

— Понятие «двуязычие» используется учеными как констатация определенной ситуации, безоценочно. А когда в законопроекте записано: «украинско-русское двуязычие является важным достижением украинского народа и мощным фактором консолидации многонационального украинского общества» — это уже не диагноз, а политический лозунг. В советские времена двуязычие выступало промежуточным звеном, шлюзом перевода украинцев в режим русского языка. То есть, в нашей истории это уже было: констатируется, что двуязычие — благо, затем вводится ряд уточнений, превращающих государственный статус украинского языка в пустой звук, потому что он исключается из оборота как обязательный атрибут государственности.

Само по себе двуязычие никакой угрозы не несет, это просто факт частной и общественной жизни. Важно уяснить главное: если народ знает два языка — это хорошо, пять, десять — еще лучше, но не всякий язык используется в культурно-символическом и идентифицирующем значении. Вся Европа говорит на английском, этот факт двуязычия фиксируется в статистически значимых величинах, но там не идет речь о поднятии маленького британского знамени над местными парламентами. Такова специфика нашего двуязычия: при отсутствии коммуникационного барьера существует болезненный символический раздражитель — это нужно учитывать как на уровне государственных мер языкового урегулирования, так и на уровне частного общения.

— Но ведь во всех странах определяются с государственным языком…

— Нет, только там, где в этом есть общественная потребность, или была такая потребность, и ее следы сохранились в законодательстве. Статус государственного языка — это инструмент государственной языковой политики. В Британии у английского языка нет никакого статуса. В США на уровне федерального законодательства — тоже. Зато в ряде штатов английскому придали статус государственного языка, так как изменяется языковая ситуация — массовый наплыв испаноговорящих. Из славянских стран только Чехия не определялась с государственным языком, но там нет и проблемы, — сейчас нет, а ведь в начале XIX века в Праге говорили преимущественно по-немецки, и в ХХ веке были трагические и даже кровавые страницы во взаимоотношениях местных немцев и чехов. В Финляндии, где еще в ХІХ веке официальным языком был только шведский, сейчас два государственных языка — финский и шведский, причем шведов в стране всего 5%. Там существует двуязычие, так сказать, «с человеческим лицом».

Но есть в нынешней Европе и пример чудовищной языковой сегрегации: в Бельгии катастрофическая ситуация в отношениях между языковыми группами. Страна на грани развала — существуют жестко очерченные границы между франкоязычной Валлонией и Фламандией, где используются местные диалекты голландского языка. В результате сегрегационной политики у нас тоже могут возникнуть такие жестко ограниченные анклавы. Известны случаи, когда поступающие в Ужгородский национальный университет выпускники венгерских школ не владеют активно ни русским, ни украинским языками. При том, что украинский в школах преподается! Там очень высока прагматическая ориентация на Венгрию, которая поддерживает венгерский язык в Закарпатье — предоставляет школам учебники, дает ряд преференций венгроязычным украинцам при поступлении в аспирантуру и на работу в Венгрии.

Но если нынешний законопроект будет принят, основное напряжение возникнет между регионами, где преимущественно используют украинский и где используют русский язык. Это противостояние заложено в самом тексте. С одной стороны, имеется статья, в которой говорится, что Украина заботится об украинском языке в других странах, то есть законодатель признает: Украина — «дом» украинского языка и никакого другого. Но помимо этого имеется утверждение, что «русский язык открывает доступ к достижениям мировой науки, культуры…» — а украинский что, выходит, закрывает? Как и другие языки? Да, русский приравнивать к болгарскому или крымско-татарскому в Украине нельзя. Уровень распространения русского языка дает основания для того, чтобы он был упомянут отдельно — что и сделано в Конституции, но законопроект и на уровне текста, и на уровне подтекста поднимает русский на символически иной уровень — на уровень «знамени». Не может быть у страны два знамени.

— Богдан Николаевич, мы говорим о наметившемся перекосе в ущерб развитию украинского языка. Но разве нормальна ситуация, когда из школьных программ исключен русский язык? При том, что мы фиксируем реальное двуязычие в стране.

— Исключать русский из школьных программ — либо глупость, либо провокация, не важно — осознанная или неосознанная. Это прямой путь к исключению огромного количества людей, в первую очередь русскоговорящих, а также многих украиноговорящих, из числа сочувствующих украинскому языку, потенциальных сторонников расширения его общественных функций, важнейших союзников в деле придания гуманного облика нашему двуязычию. Во многих случаях это ведет, по принципу «око за око, зуб за зуб», к попыткам исключить украинский из процесса обучения или преподавать его в крайне непривлекательном виде, что равноценно исключению или еще хуже. Как следствие — не укрепление позиций украинского языка, а отчуждение языковых сообществ и создание предпосылок для сегрегации на языковой почве.

Другой вопрос — пропорции между украинским и русским в учебных программах разных школ в разных регионах. Здесь не обойтись без учета местных предпочтений, пожеланий, обстоятельств.

— Что же тогда делать? Лучше не принимать этот закон вообще?

— Если сравнивать этот документ и тот, в названии которого фигурирует еще Украинская ССР, — от того закона вреда меньше. Такие акты задают большую общественную инерцию, тут суетиться, дергаться нельзя. Лучше какие-то меры отложить, чем навредить. Социальная терапия, во-первых, должна быть дозированной, поскольку это вопрос тонкий, чувствительный, связанный судьбой народа и судьбами отдельных людей. Во-вторых, эта терапия не должна напрямую зависеть от политического момента и политических обязательств — политика всегда привносит элемент предубежденности и суеты.

Что-то регулировать можно и не принимая специального закона. Например, наиболее обделенная часть украинского этноязыкового пространства — те, про кого в законе говорится как о представителях «других языковых групп». Очень непростая ситуация с обеспечением языковых прав болгар, гагаузов, крымских татар — язык последних не нормирован, до сих пор ведутся дискуссии, какой графикой пользоваться, латиницей или кириллицей. Не хватает учителей, учебников, другой литературы — вот задача для государства, а оно почти ничего не делает. И в контексте словесных баталий, которые вызовет этот закон, «другие» с их потребностями будут просто забыты.

Предыдущая власть, к большому сожалению, не различала языковую политику и политику реституции, возмещения убытков. А ведь языковая политика — это искусство, искусство возможного. Для этого нужна какая-то концентрация воли, знания, умения, солидарности. Не был задействован в качестве союзника колоссальный массив русскоговорящих и русскоязычных людей, знающих свою среду изнутри и готовых работать для выправления социолингвистичной ситуации, — среди них очень много людей высокой культуры, и сотрудничество с ними делало бы такую терапию более эффективной и менее болезненной. Увы, политикам важнее было мобилизовать электорат, чем лечить общество. Тем же занялись, похоже, и авторы нынешнего законопроекта — к сожалению…

polit.ua