Его и мертвого боялись

Post navigation

Его и мертвого боялись

К 100 — летию со дня рождения Джеббара Акимова

Народ, лишившийся своих гениальных руководителей, перестает в своей массе ощущать реальность, мечтать о будущем своих детей и внуков. Он хочет спокойно выращивать помидоры, зарабатывать на пропитание семьи на рынке и не думать о том, как вырваться из того унизительного, бесправного положения, в которое он попал по воле судьбы, вернувшись после долгой борьбы на родину. Это продолжится до тех пор, пока не появятся новые яркие лидеры. Наученный горьким опытом народ должен побеспокоиться, чтобы лавры новых лидеров не пустили корни в их головы.

Я уверен: если бы Джеббар Акимов и его соратники Мустафа Селимов, Бекир Османов, Бекир Умеров и другие к моменту решения нашего вопроса были бы живы, судьба народа сегодня сложилась бы совершенно иначе.

Впервые я познакомился с Джеббаром-ага в октябре 1964 года. Я должен был возглавить первую, после долгого перерыва, делегацию в Москву. Никиту Хрущева сняли, и у нас появилась надежда, что новый Генсек Леонид Брежнев может решить проблему крымскотатарского народа. Встреча эта состоялась в доме Мустафы Селимова. Наставления давали мне все собравшиеся, а их было человек семь.

— Помни, что ты гражданин Советского Союза, — говорил мне тогда Джеббар-ага, — и наш народ вовсе не предатель. Нам дороги идеи Ленина, и мы хотим, чтобы Политбюро исправило те ошибки, которые были совершены в прошлом в отношении крымских татар. Сакъын, сакъын бу елдан тайма (Смотри, ни в коем случае не соскользни с этого пути.).

Наша делегация в составе семи человек (на сегодня в живых осталось только трое) пробыла в Москве до января 1965 года. В канун Нового года по поручению Брежнева нас приняли ответственные работники ЦК КПСС Мельков и Осетров. Наши доводы были убедительными. 3 января Секретариат ЦК КПСС принял решение о возвращении крымских татар на родину. Осетров сказал нам, что в апреле будет по этому поводу Указ Верховного Совета СССР.

Пришел апрель, но Указа не было. Вот тогда по инициативе Джеббара-ага и Мустафы Селимова было созвано тайное совещание, на котором было принято решение начать массовое национальное движение за свои права. Там же были разработаны тактика и стратегия борьбы.

— Мы ни в коем случае не имеем права скатываться на антисоветизм, – говорил Джеббар-ага. – «Шутить» с этим государством опасно. Если наше движение примет экстремистский характер, народ просто вышвырнут отсюда на Чукотку, оленей пасти. На нашем знамени – Ленин, только опираясь на его работы по национальному вопросу, а они блестящи, мы сможем уговорить, убедить Политбюро повернуться лицом к нашему народу. Ни Америка, ни Европа не будут решать наши проблемы. Решение может принять только Москва, а потому мы будем обращаться только к ней.

Какой-то мудрец сказал: «Если враг сильнее тебя, задуши его в своих объятиях». Мы так и делали в течение многих десятилетий. На каждом шагу мы совали им их Ленина, хвалили партию. Именно эта тактика обезоруживала наших оппонентов, особенно в первые годы. Они просто не знали, что и как нам отвечать. Именно эта тактика сохранила от полного разгрома наше национальное движение и позволила продолжать борьбу многие десятилетия.

Дабы принизить эти десятилетия борьбы народа, некоторые наши деятели и псевдоисторики подвергают сарказму эту тактику, пишут, что в ЦК отправляли «верноподданнические обращения», хотя прекрасно понимают, что в те годы иначе поступать было нельзя.

Джеббар-ага был тонким психологом. Мне было поручено подготовить всенародное Обращение к ХХIII съезду партии. Почти готовый его вариант мы обсуждали в доме у Мустафы-ага Халилова. Кстати, я там познакомился с представителем молодежной организации Рефатом Годженовым, 70-летие которого ветераны национального движения отмечают в эти дни. Некоторые товарищи считали тогда, что документ получился большой и предлагали его сократить. Джеббар-ага выслушал всех и сказал: «Этот документ предназначен в первую очередь для народа, а потом уже для съезда. Народ наш находится еще в спячке, его нужно разбудить и придать ему уверенность в правоте нашего дела».

Под этим Обращением подписалось, если не ошибаюсь, больше 125 тысяч человек. Это значит, что его прочитала каждая семья. Обращение сыграло роль искры, которая разожгла яркий пожар, потрясавший партийные и советские организации в течение многих лет.

Это Обращение начиналось с такой фразы: «Партия – ум, честь и совесть народа». Эту фразу своей рукой вписал Джеббар-ага. Когда мы привезли это Обращение в Москву и показали второй его экземпляр поэту Твардовскому, тот схватил красный карандаш и с яростью вычеркнул эту фразу: «Не вам писать об этом, вы знаете, что это неправда». Но мы оставили ее. Потому что верили, Джеббар-ага знает, что делает.

И еще мне запомнилась одна его фраза. Когда товарищи просили усилить исторический раздел и жестко развенчать политику царской России, он сказал: «Знаете, я вспомнил слова одного очень умного политического деятеля: «У народа, психология которого застряла в прошлой эпохе, нет будущего». Нам надо оценивать реалии и думать, как это воспримется сегодняшней властью. И вообще лучше думать о будущем, чем смаковать прошлые обиды».

И его, и Бекира Османова, да и всех остальных наших, как мы их называли, стариков очень волновало то, что несколько наших молодых людей в самом разгаре национального движения сомкнулись с диссидентами. Командируя меня в Москву осенью 1967 года, они напутствовали примерно такими словами: «Эта небольшая кучка людей, решившая бороться с Советской властью, не в силах организовать такое мощное движение, как наше. Вот и хотят использовать нас в своих целях. Часть из них обижена на то, что их, как и нас, не пускают на родину. А их родина — Израиль. Им надо объяснить, что мы не боремся с Советской властью, у нас иные цели.

В Москве я встретился с Якиром, поблагодарил его и его товарищей за то, что они информируют мировое сообщество о нашей борьбе и предупредил, что подмять под себя наше национальное движение, перевести его на антисоветские рельсы мы им не дадим, потому что для нас это равносильно смерти. Он, кажется, все понял. Но, тем не менее, часть молодежи активно сотрудничала с диссидентами.

В феврале 1969 года было окончено следствие по «Делу десяти», или «Ташкентский процесс десяти», в этой связи собралась республиканская встреча членов инициативных групп в доме у Сеитумера Эминова в пос.Луначарское. Заслушали находящегося под следствием, но оставленного под подпиской Руслана Эминова.

На этом совещании присутствовали Мустафа Селимов, Джеббар Акимов, Осман Эбасанов, Бекир Османов, Риза Асанов, Рустем Халилов, Бекир Умеров, Ильяс Мустафаев, Нафе Билялов, Мустафа Халилов, Сулейман Вели, Эдем Халилев, Амет Абдураманов и хозяин дома Сеитумер.

После ознакомления с материалами следствия и предъявленного обвинения решили отмежеваться от диссидентского движения, пытающегося оседлать, использовать наше слаженное движение, внести раскол в наши ряды. Смыкание с диссидентами дает возможность обвинить наших товарищей в антисоветской деятельности и осуждать их. А самое главное — исказить весь смысл и пути нашего движения, увести его с коммунистического, ленинского пути и позволить представить наш народ как исключение в составе дружной семьи советских народов, что дает повод в оправдании нашей высылки и содержании в ссылке.

Наш народ пережил Сталина, Маленкова, Хрущева, Черненко, Андропова и дождался коренных перемен в советской системе. Рухнула Берлинская стена, Горбачев избавился от твердолобых своих соратников типа Громыко и, начав демократические преобразования, принял решение вернуть крымских татар на родину. Известный нам Янаев рассказывал мне, что когда ему предложили возглавить комиссию, он отказался. Его вызвал Горбачев и спросил, почему он отказывается. «Над этой проблемой работала уже комиссия Громыко. Кто я, и кто он. Мы в разных весовых категориях, и, честно говоря, я боюсь», — ответил Янаев.

Горбачев протянул ему папку, в которой лежал чистый лист бумаги:

— Начни с чистого листа, — сказал он. – Этот народ должен вернуться на родину. У нас за последние 20 лет скопилось сотни тысяч писем от них. Их в свое время оклеветали. Власть должна быть справедливой ко всем своим гражданам.

И когда некоторые наши деятели утверждают, что одна крупная акция в Москве сразу решила нашу проблему, это вызывает улыбку. Наскоком такие проблемы не решаются. Только годы упорной борьбы, возглавляемой такими мудрыми лидерами, как Джеббар Акимов, заставили новую демократическую власть развязать крымский узел.

Интеллигентность у Джеббара-ага была врожденной. Я подчеркиваю, врожденной. Захотеть стать интеллигентом, — все равно, что захотеть стать красивым. Не получится. Это от Бога. Он никогда ни о ком не говорил плохо, а если кто-то отзывался при нем о ком-то пренебрежительно, он с присущей ему мягкостью говорил: «Это характер, его не изменишь, но он все равно наш!».

Он отличался величайшей скромностью. Не помню, какой это был год. Я случайно узнал дату его дня рождения. По моей просьбе заводские ребята отлили из бронзы большую медаль, на которой была надпись: «Лучшему представителю нашего народа». Приехали в Бекабад с цветами и шампанским. Он был ужасно смущен. «Ну какой я лучший… — растерянно разводил он руками. — Какие замечательные люди у нас есть… Вы бы им такие медали раздали…».

Потом, на следствии в Лефортовской тюрьме, следователь Фомин язвительно спросил меня:

— Вы вручили Акимову бронзовую медаль. Вы действительно считаете его лучшим? За какие заслуги?

— Он настоящий коммунист-ленинец, — ответил я.

Кстати, на суде в последнем своем слове он так и сказал: «Я был и остаюсь коммунистом». Он, как и многие, до конца не изменял той стратегии и тактике, которые были приняты в 1965 году, хотя прекрасно знал, как сами члены Политбюро бессовестно нарушают ленинские заветы, знал, чего стоит эта власть.

С Джеббаром Акимовичем у меня не прерывалась связь до самой его смерти. Работая редактором газеты «Ленин байрагъы», мне пришлось столкнуться с языковой проблемой. Словаря у нас не было. Живым словарем у нас был Юсуф Болат. Язык он знал хорошо, но старческий склероз часто подводил его. Например, на одном редакционном совещании он критиковал ребят за то, что они употребляли слово «маса», а через неделю ругал за арабизмы и требовал писать не «маса», а «стол».

Джеббар-ага, узнав об этом, вспомнил, что до войны они подготовили первый том словаря. Один экземпляр отправили в Москву, второй остался в редакционном шкафу и исчез. Он посоветовал мне поехать в Москву и поискать его там. «Пообещай 2 тысячи рублей за него, мы такие деньги найдем», — посоветовал он. Но в Москве я ничего не нашел. Пришлось всем сотрудникам газеты раздать по букве, чтобы оперативно создать пусть не очень точный, но хоть какой-то словарь. Джеббар-ага уже после заключения взял на себя букву «е». У него был словарь русского языка и он начал по нему работать. Но закончить не успел.

Это была великая утрата для всего национального движения. Ведь он единственный мог уладить конфликты между группами, предотвращал расколы, которые провоцировал КГБ, был идейным руководителем и другом каждого крымского татарина.

В газете «Ленин байрагъы» мы опубликовали большой некролог. На следующий день меня вызвали в ЦК Компартии Узбекистана. Секретарь ЦК по идеологии Рано Хабибовна Абдуллаева долго стучала кулаком по столу, а я молчал.

— Чего молчите? – яростно спросила она меня.

— Я слушаю вас и думаю… Какой он человек был!.. Умер, а его все еще боятся!..

Тимур ДАГДЖИ, ветеран крымскотатарского национального движения

 

 

Похожие материалы

Ретроспектива дня