Предлагаем вашему вниманию статью доктора политических наук, главного редактора журнала «Вестник Российской нации» Абдул-Хаким Султыгова. 

Часть I

Сегодня в российском обществе, преодолевшем последствия системного кризиса, связанного с распадом СССР, и партикуляризм 1990-х гг., идет принципиально важная дискуссия вокруг ключевых моментов интерпретации понятия «российская нация».

Речь идет о политической категории, отражающей наиболее существенные черты многоликого в этно-региональном и религиозно-конфессиональном отношениях российского общества, как единой политической и социально-культурной системы. Эта дискуссия о самоидентификации, самоопределении российского сообщества граждан – многонационального российского народа, как национального государства – нации-согражданства.

Одним из важнейших ее направлений является исследование исторических этапов формирования российской нации, осмысление ее сегодняшнего состояния и перспектив в XXI веке. Настоящие предварительные заметки посвящены рассмотрению некоторых аспектов данной проблемы в первой половине XIX в.

«Нация» как политическая категория

Современное понимание «нации» утверждается в период с 80-х гг. XVII – первого десятилетия XIX вв. [1]. В эпоху Просвещения определяющей характеристикой «нации» становится гражданство, а ее воплощением – суверенный народ. Концепция согражданства относит к «нации» всех жителей данного государства, подчиняющихся общим законам и представляемых общим законодателем. Здесь, по сути, идет речь о свободном обществе, равноправных гражданах страны, участвующих в формировании органов власти. В этот период «нация» и «национализм» становятся синонимами понятий «отечество» и «патриотизм».

Отказ от сословного деления общества и неравенства граждан по признакам расовой, этнической и религиозно-конфессиональной принадлежности – вот необходимые отправные пункты, лежащие в основе процесса формирования национальных государств и идеологии гражданского (государственного) национализма. Только равенство прав превращает народонаселение страны в единую общность, скрепленную общими государственными интересами, становящейся в силу этого полнокровной нацией-согражданством, нацией-государством.

В отличие от концепции согражданства, в монархической концепции персонификацией «нации» выступает монарх-суверен [2]. Здесь к «нации» относятся лишь представители светской и духовной аристократии. Исключается даже нарождающийся класс буржуазии – ростовщический и торговый капитал, не говоря уже о представителях низших сословий. Во французском монархическом государстве «нация», как пишет С. Ситрон, сводится «к тонкой прослойке франкоговорящей элиты в многоязычной стране» [3]. Аналогичное положение характерно и для России. Здесь одним из признаков принадлежности к дворянству являлось знание иностранных языков (в основном французского и английского). Французский обладает не только статусом языка высших аристократических кругов и дворянских салонов, но и широко используется для внутрисемейного общения и в частной переписке.

Наиболее последовательно абсолютистская концепция «нации» излагается французским писателем и государственным деятелем Жозефом де Местром. «Пресловутые права человека и гражданина – только замаскированное желание как можно менее нести обязанностей гражданина; права сословия – только стремление создать государство в государстве. При аристократическом режиме нация раскалывается, при демократическом она крошится, и затем от нее не остается ничего, кроме буйной пыли. То или другое сословие отнюдь не должно быть фракцией, выделяющейся из народа и организованной в видах выполнения каких-либо самостоятельных функций, превращаемых в политические права: оно только исполнительный орган, служебное орудие монархии, естественное продолжение державной власти, управляющей народом. Высшее сословие в государстве предназначено быть исполнителем и истолкователем предначертаний державной монаршей воли, передавая ее от центра к оконечностям, блюдя за повсеместным ее распространением и точным соблюдением… Дворяне – прирожденные стражи охранительных истин…» [4].

В России слово «нация» входит в оборот высшего сословия в Петровскую эпоху и становится синонимом понятия «народ» – подданные и использовалось [5] в общепринятом для того времени смысле – для обозначения государственной принадлежности людей. Петр I, как и другие монархи, «не делал каких-либо различий между собой и своим государством». Он говорил, что его подданные «должны служить только ему, их милосердному отцу, верховному правителю, царю и защитнику» [6].

В этот период, в политическом лексиконе России утверждается понятие «Отечество», «Отчизна», которые стали все чаще употребляться вместе со словом «народ» как наиболее близким синонимом понятия «нация» [7].

Очевидно, что в монархический период дискурс о «нации» всецело зависел от политических взглядов членов правящей династии и воли самодержца [8]. Вот что писал в 1797 г. о своем видении национального проекта для России ее будущий император Александр I [9]: дарование стране свободы «было бы лучшим образцом революции [10], так как она была бы произведена законной властью, которая перестала существовать, как только конституция была бы закончена, и нация [11] избрала бы своих представителей» [12].

Вспоминая о республиканских взглядах Александра, А.А.Чарторыжский [13], являвшийся в тот период членом кружка «молодых друзей» Великого князя, писал в «Мемуарах», что, по мнению будущего императора свобода «должна равно принадлежать всем людям», а «наследственность есть учреждение несправедливое и нелепое, что верховная власть должна быть вверяема не по случайности рождения, а по подаче голосов нацией, которая сумела бы выбрать наиболее способного управлять ею…» [14].

Великая Французская революция становится переломным моментом, открывающим новую историю понятия «нация». С этого момента «нация» из безобидного понятия, употребляемого для обозначения принадлежности к данному монархическому государству, как синоним понятия «подданный народ», переходит в политическую оппозицию, становится категорией, используемой для конструирования моделей постабсолютистских национальных государств – конституционно-монархического и республиканского типов.

В этом смысле, «нация» является понятием фиксирующим внутреннее противоречие заключенного в двойственном характере монархического общества, как цельного организма, по отношению к другим государствам («нациям», «национальностям», «народам») и гетерогенного – как общества состоящего из высших и низших сословий, образующих два качественно различных сообщества: политических субъектов – носителей национально-государственных интересов, прав и привилегий и бесправных низших сословий –объектов политики. Внешней формой проявления этого противоречия и становится метаморфоза понятия «нация», формирование постабсолютистских и постмонархических контуров дискурса о «нации» в контексте консервативной, либеральной и радикальной интерпретаций.

В этот же период обозначается и гендерный аспект категории «нация» [15]. Ставятся под сомнение половой признак этого понятия как «нации мужчин» и политического представительства.

Проект национального государства: от либерального к консервативному

Вначале царствования Александр предпринимает ряд шагов в духе своих либеральных воззрений, направленных на решение трех основных проблем стоящих перед империей: реформа государственного управления; аграрно-крестьянский вопрос; идеологическая – совершенствование системы просвещения и образования.

Отменяются наиболее одиозные распоряжения Павла I, вызывавшие возмущение петербургской аристократии и широкой русской общественности: запрет на свободный въезд и выезд за границу, ввоз иностранных книг, регламентации в быту, одежде, общественном поведении и т.д. Либерализация цензурной политики [16] создала широкие возможности публикации прогрессивных политических, философских и литературных произведений, а также издания сочинений западно-европейских просветителей.

Центрами подготовки реформаторских проектов становятся совещательные органы, созданные при императоре: «Непременный совет» и «Негласный комитет».

Непременным советом были подготовлены проект «Всемилостивейшей грамоты, Российскому народу жалуемой», содержавшей гарантии основных гражданских прав подданных (свобода слова, печати, совести, личная безопасность, гарантия частной собственности и т.д.), проект манифеста по крестьянскому вопросу (запрет продажи крестьян без земли, установление порядка выкупа крестьян у помещика), а также проект реорганизации Сената (1801). Однако по итогам обсуждения ни один из трех документов обнародован не был. Было лишь объявлено о прекращении раздачи государственных крестьян в частные руки. В 1803 г. вышел указ о «свободных хлебопашцах», разрешавший отпускать крестьян на волю и закреплять за ними землю в собственность, что впервые создавало категорию лично свободных крестьян.

Так, в проекте плана государственных преобразований – «Введении к Уложению государственных законов» (1809), разработанном членом Негласного комитета М.М. Сперанским, предполагалось фактическое преобразование России в конституционную монархию, введение двухпалатного законодательного органа парламентского типа и выборных судебных инстанций, а также создание Государственного совета.

Разумеется, Сперанский и не помышлял сколько-нибудь коренные перемены и отнюдь не покушался на полноту самодержавной власти. Все вновь предложенные органы наделялись лишь совещательными функциями, от «мановения монарха зависящие». Вот что он пишет в 1802 г. своей записке Александру I «Размышления о государственном устройстве империи»: «… все царства земные идут к совершенству времянем и постепенностью, что всякая страна имеет свою физиогномию, природою и веками ей данную, что хотеть все переделать есть не знать человеческой природы, ни свойства привычки, ни местных положений; что часто и самые лучшие преобразования, не быв приспособлены к народному характеру, производят только насилие и сами собою сокрушаются; что, во всяком случае, не народ к правлению, но правление к народу прилагать должно».

Обосновывая прообраз принципа разделения властей Сперанский продолжает: «Каким образом ты можешь себе обещать, чтоб в качестве законодателя, верховного судии и исполнителя своих законов все видеть, все знать, всех исправлять, все приводить в движение и никогда не ошибаться? Чтоб быть деспотом справедливым, надобно быть почти богом» [17]. Результатами реализации плана умеренно-либеральных нововведений стали, отменена практика приравнивания придворных званий к гражданским, введение образовательного ценза для гражданских чиновников, а также создание Государственного совета (1810), заменившего Непременный.

В этот период определяющее влияние на позицию императора оказало неблагоприятное для проведения реформ международное положение (продолжающиеся русско-турецкая (1806–1812) и русско-иранские войны (1804–1813) и неизбежное военное столкновение с Наполеоном); сильнейшее давление придворного окружения, включая членов его семьи, и резкая оппозиция консервативно настроенной части дворянства [18], идеологом которой выступил историограф и писатель Н.М. Карамзин.

В «Записке о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» (1811), обращенной к Александру I, он призывает монарха делать упор на поиск людей, а не изобретение новых форм государственной деятельности, дать России хороших губернаторов и священников. «Не только в республиках, но и в монархиях кандидаты должны быть назначены единственно по способностям», – пишет Карамзин.

Он осуждает реформы Сперанского и связывает прогресс общества с развитием наук и просвещения. Карамзин рассматривает самодержавие как всесословную власть – гаранта единства и благополучия российского народа, которое по своей природе есть отеческое правление. Причем он выступает не только критиком либеральных реформ, но предлагает цельную антиреволюционную программу достижения «царства счастия», многие положения которой не потеряли своей «антикризисной» актуальности. «Если Александр вообще будет осторожнее в новых государственных творениях, стараясь всего более утвердить существующие…, ежели благоразумною строгостью обратит вельмож, чиновников к ревностному исполнению должностей; если заключит мир с Турцией и спасет Россию от третьей… войны с Наполеоном…; если он, не умножая денег бумажных, мудрою бережливостью уменьшит расходы казны и найдет способ прибавить жалованья бедным чиновникам…; если таможенные Уставы, верно наблюдаемые, приведут в соразмерность ввоз и вывоз товаров; если… дороговизна мало-помалу уменьшится, то Россия благословит Александра, колебания утихнут, недовольства исчезнут,… злословие не умолкнет, но лишится жала!» [19] (подчеркнуто мною – А.-Х.С.).

Влияние на Александра несомненно оказали работы известного британского политика Э. Берка «Размышления о революции во Франции» (1791) и Ж. де Местра «Размышления о Франции» (1796), с резкой консервативной критикой «сатанической» революции, угрожающей ниспровержением всех устоев и традиций европейской христианской цивилизации.

Вместе с тем, Александр делает решительный шаг в сторону внедрения модели конституционного устройства на примере Финляндии, включенной в состав России в ходе русско-шведской войны (1808–1809). Разумеется, в значительной степени такая политика диктовалась и военно-стратегическими соображениями: исключения превращения Финляндии в очаг сепаратизма в условиях приближавшегося столкновения с Наполеоном [20].

Не случайно, что в конце 1808 г. именно Сперанскому передаются финляндские дела. Разрабатывая государственные акты и план общего управления Финляндией, он руководствуется тем, что этот край по уровню общественного развития стоял выше, чем любая из русских губерний. Здесь не было крепостного права, а крестьянство и городское бюргерство представляли собой активную политическую силу. В марте 1809 г., еще до заключения мирного договора со Швецией, Александр I созывает финляндский Сейм [21], в который входили представители четырех сословий: дворяне, духовенство, горожане и крестьяне. Император дал торжественное обещание [22] не нарушать религии, коренных законов, прав и преимуществ, которыми пользовались подданные княжества «по конституциям» [23].

В политической структуре Великого княжества Финляндского, по сути, как автономного государственного образования в составе Российской империи, намечается принцип разделения властей. Финляндия получила свой законодательный (сословно-представительный) орган – Сейм, без одобрения которого Великий князь не мог вводить в княжестве свои законы и налоги, и исполнительный орган – Сенат (до 1816 г. Правительственный Совет), формальным председателем которого являлся назначенный императором генерал-губернатор Финляндии. Однако он не обладал правом отмены или приостановки его решений.

Таким образом, на территории Финляндии была успешно внедрена российская модель так называемого «имперского федерализма», в рамках которого Великое княжество стало особым государственным образованием в составе империи – конституционно управляемым краем России с представительской формой правления [24].

Не будет большим преувеличением сказать, что политика Александра по отношению к Финляндии, при всей ее неоднозначности, лежала в русле постепенного продвижения к обшероссийскому национальному проекту – к моменту, когда бы «конституция была бы закончена, и нация избрала бы своих представителей». На примере Финляндии в миниатюре, отвлекаясь, разумеется, от ее особенностей, просматривалась либеральная конституционно-монархическая модель устройства для всей России: свободное и политически активное крестьянство, сильное местное самоуправление, народное (всесословное) представительство, разделение властей, высокий уровень политической идентичности и т.д.

Другое дело, что в условиях отсутствия параллельного общероссийского процесса, а в последующем свертывания либерального проекта формирования российского национального государства как политической гражданской нации, консервация автономного статуса Финляндии – подобная модель «имперского федерализма» прямо противоречила задачам систематизации и унификации управления, проведения русской культурно-образовательной политики на окраинах империи, решению всего комплекса вопросов связанных с формированием монархической модели общероссийской идентичности, не говоря уже об обеспечении, верховенства общеимперских законов, общего таможенного пространства и т.д.

Понятно, что противники реформ аргументированно критиковали такую политику. Так, один из идеологов контрреформ М.Н. Катков считал, что «даже злейшему врагу не придумать для России худшей доли, чем распространение примера Финляндии, ибо политическому чувству русского народа не может быть ничего противнее федерализма» [25]. Ему же принадлежат следующие слова: «В России множество племен, но все эти разнородные племена великого русского мира составляют его живые части и чувствуют свое единство с ним в единстве государства, в единстве Верховной власти — в Царе, в живом олицетворении этого единства» [26].

Отечественная война 1812 г. как «война народная», продемонстрировавшая единство царя и народа, единство всех сословий Российской империи, собственно и придавшей этой войне подлинно «народный характер» – общей борьбы соотечественников, оказала огромное влияние на формирование качественно новой идеологической атмосферы, способствовавшей концептуализации понятия «народ», а, следовательно, актуализации ключевого политического вопроса о народном представительстве.

Дискурсивная переоценка «простонародной» тематики изменила отношение к допустимой детализации в изображении «народа», который из композиционного фона, особенно в жанре исторической драматургии, выделился в самостоятельную единицу сюжетного характера. В ряду многочисленных пьес и опер того времени особый резонанс вызвала «национальная опера» «Крестьяне, или Встреча незваных» (1813), где «народ» был прямо представлен крестьянами, выражающими ценности не только патриархального, но и собственно национального быта (например, в арии старосты: «Не указ нам чужеземный край!/ Нам не то отцы заповедали»). Публицистика этих лет способствует и популяризации старинного девиза «За Веру, Царя и Отечество!», приобретшего в эти годы не просто патриотическое, но и националистическое звучание. Так, Ф. Глинка в «Письмах к другу» (1816) задается вопросом: «Кто лучше русского историка изобразит пробуждение народного духа, дремавшего под покровом двух мирных столетий, и представит, как русский народ облекался во крепость свою, пламенея усердием к Царю и Отечеству?».

К концу 1820-х гг. интерес к Отечественной войне заметно падает, а внимание официальных кругов смещается к идеям политического успеха монархии. Переориентации власти выразились в возвращении к образу патриархальной идиллии и запрете на содержательную концептуализацию понятия «народ». Об этом, например, свидетельствует «дело» профессора К.И. Арсеньева (1821), которому вменялось преподавание «правил разрушительных и ниспровергающих гражданские и государственные связи», а одним из поводов к обвинению послужила выписка из его лекции по статистике: «Народ был прежде правительства, следовательно, народ важнее правительства, и мы должны говорить о народе так, как о важнейшем предмете» [27].

Важнейшим событием следующего этапа реформ, прерванных вторжением Наполеона, явилось введение Конституции в Царстве (Королевстве) Польском [28]. Выступая на первом общепольском Сейме 15 марта 1818 г. Александр I предстал перед Европой сторонником конституционного устройства. Обращаясь к полякам, император сказал следующие слова: «Вы призваны дать великий пример Европе, устремляющей на вас свои взоры. Докажите своим современникам, что законно – свободные учреждения, коих священные начала смешивают с разрушительным учением, угрожавшим в наше время бедственным падением общественному устройству, не суть мечта опасная, но что, напротив, таковые постановления, когда приводятся в исполнение по правоте сердца и направляются с чистым намерением к достижению полезной и спасительной для человечества цели, то совершенно согласуются с порядком и общим содействием утверждают истинное благосостояние народов» [29].

В соответствии с дарованной Польше Конституцией император России являлся королем – конституционным монархом. Исполнительная власть – Государственный совет, в состав которого входило шесть министров – действовала под председательством наместника императора. Польша разделялась на восемь воеводств, а воеводства на – повяты [30].

Законодательную власть король разделял с Сеймом, сохраняя за собой законодательную инициативу и право вето. Сейм состоял из двух палат: Сената и Посольской избы. В соответствии с ранее существовавшим порядком в Сенат входили члены королевской фамилии, назначаемые королем епископы, воеводы и другие высшие должностные лица. Посольская изба состояла из 128 членов, из которых 77 депутатов (представителей от шляхты) избиралась на дворянских собраниях (сеймиках), а 51 депутат – от городских общин (гмин) [31]. Избирательный ценз определялся уплатой прямого налога (не менее 100 злотых). Активным избирательным правом пользовались шляхтичи-землевладельцы, а также священники, учителя, ремесленники-хозяева, земельные собственники, арендаторы и купцы, владевшие товарами на 10 тыс. злотых. Крестьяне, рабочие, подмастерья и военнослужащие избирательными правами не наделялись. Сейм созывался раз в 2 года на 30 дней, либо по мере необходимости [32].

Таким образом, Польша – narod szlechetski – получил дворянскую Конституцию и представительство в выборных органах. Польский народ, провозглашалось в Конституции, на вечные времена будет иметь национальное представительство на сейме.

«Польский проект» конституционно-монархического правления и народного представительства, в отличие от «финляндской модели», в плане распространения «законно-свободных учреждений» на всю империю, соответствовал консервативному подходу – идее постепенности реформ, незыблемости основ самодержавия, прав и привилегий дворянства и ожиданиям его умеренно либерального крыла. Вместе с тем, польский национальный проект имел не менее важное внешнеполитическое, цивилизационное измерение. Не будет преувеличением сказать, что столкновение Французской и Российской империй было первым военным конфликтом цивилизаций – наследников Западной и Восточной римских империй, за материализацию идеи Третьего Рима. Вот, что, например, писал М.Н. Катков, говоря о цивилизационной миссии России: «Русский Царь есть более чем наследник своих предков: он преемник Кесарей Восточного Рима, устроителей Церкви и ее Соборов, установивших самый символ христианской веры. С падением Византии поднялась Москва и началось величие России. Вот где тайна той глубокой особенности, которой Россия отличается среди других народов мира» [33].

В 1804 г. Наполеон принимает титул императора, впервые полученный Карлом Великим. Символизируя преемственность и как бы воскрешение прав и претензий Карла Великого, в коронации императора (как и тысячу лет назад) участвует Папа Римский, но в Париже, а не в Риме. Наполеон видит себя, правопреемником Карла Великого и наследником Римской империи – императором Запада, а Францию – Третьим Римом, призванной объединить весь христианский мир. В 1806 г. в Париже заключается Рейнский союз, а Наполеон ставится его протектором. Отречение от престола императора Франца II прекращает существование Священной Римской империи германской нации,, которая рассматривалась как прямое продолжение античной Римской империи и франкской империи Карла Великого [34]. В 1807 г. Наполеон утверждает Конституцию Варшавского герцогства, вошедшего в Рейнский союз. Перед началом русской компании Наполеона Сейм герцогства объявляет о восстановлении Королевства Польского. В Великую Армию рекрутируются 100 тыс. поляков, до конца оставшихся верными союзниками Наполеона.

Однако, ответив на вопрос, кто есть Третий Рим – Париж или Москва, Запад или Восток на полях сражений, России – освободительнице народов Европы – еще предстояло утвердить эту историческую победу обеспечением своей безоговорочной гегемонии, незыблемости конституционно-монархической модели политического устройства в западных странах.

Для постепенного продвижения в этом направлении было необходимо сохранить статус-кво, определенный решениями Венского конгресса (1815), по которым к России отошла территория Великого герцогства Варшавского, а во Франции была восстановлена монархия.

В 1815 г. Россия, Австрия и Пруссия подписали Акт об образовании Священного союза, к которому постепенно присоединились все континентальные монархи. В 1818 г. в Священный союз, при решающей роли Александра, вошла Франция. По сути, в соответствии с принципом легитимизма, России получила право на поддержку монархических династий Европы, как единственно законных. В последующем, в соответствии с решениями конгрессов Священного союза (1818, 1820) Россия получает право на интервенцию, для подавления революционных выступлений и национально-освободительных движений.

Таким образом, православный император России возглавил военно-политический союз евразийских государств от Ла-Манша до Берингова пролива, превосходящий по мощи все то, что до этого знала история Европы. По-видимому, историческая победа над Наполеоном и создание под эгидой России Священного союза, оказавшее мощнейшее влияние на мировоззрение императора и его окружения, символизировала воссоединение Западной и Восточной римских империй, обретение Москвой статуса Третьего Рима. Во всяком случае, Акт о создании Священного союза оформляет такое видение в качестве клерикально-монархической идеологии внешнеполитической доктрины России. Доктрины окончательно сформировавшей мировоззрение Александра I. Российский самодержец в отличие от Наполеона мыслит не национально-цивилизационными, а христианско-цивилизационными категориями. Это был исторический момент наивысшего могущества России.

Текст союзного договора, составленный православным монархом, имел религиозно-мистический характер. Его редакция ни по форме, ни по содержанию не соответствовала международно-правовым документам. Это была декларация Александра, возлагающего на себя миссию воссоединения Западной и Восточной римской империй, всей христианской цивилизации. Подписавшие его монархи [35] играли в этой церемонии такую же роль, как и Папа Римский на коронации Наполеона.

Во имя Пресвятой и Нераздельной Троицы, – гласил документ, – Их Величества…, восчувствовав внутреннее убеждение в том, сколь необходимо предлежащий державам образ взаимных отношений подчинить высоким истинам, внушаемым законом Бога Спасителя, объявляют торжественно, что предмет настоящего акта есть открыть перед лицом вселенные их непоколебимую решимость… руководствоваться… заповедями сея святые веры, заповедями любви, правды и мира… На сем основании… I. соответственно словам священных писаний, повелевающих всем людям быть братьями, договаривающиеся монархи пребудут соединены узами действительного и неразрывного братства и, почитая себя как бы единоземцами, они во всяком случае и во всяком месте станут подавать друг другу пособие, подкрепление и помощь; в отношении же к подданным и войскам своим они, как отцы семейств, будут управлять ими в том же духе братства… II. Единое преобладающее правило да будет…: приносить друг другу услуги, оказывать взаимное доброжелательство и любовь, почитать всем себя как бы членами единого народа христианского, поелику союзные государи почитают себя аки поставленными от Провидения для управления единого семейства отраслями… исповедуя таким образом, что Самодержец народа христианского… не иной подлинно есть, как Тот, кому собственно принадлежит держава, поелику в нём едином обретаются сокровища любви, ведения и премудрости бесконечные…» [36].

Церковные же иерархи при этом и не требовались, ибо Александр как самодержец народа христианского, поставленный от Провидения сам толкует высокие истины закона Бога Спасителя.

Таким образом, газванный акт торжественно заявил миру: о религиозном и политическом единстве христианских монархов как руководствующихся «заповедями сея святые веры»; об их политическом, цивилизационном единстве как уже не иноземцев, а почитающих себя «как бы единоземцами», «как бы членами единого народа христианского».

При этом следует подчеркнуть, что приоритет идеалов христианского единства имеет четкие политические границы, исключающие антимонархические революции и национально-освободительные движения как посягающие на единственно законный политический строй и единство национального монархического государства соответственно [37]. Но это правило действует только для монархов и государств христианской цивилизации. Причем условием поддержки национально-освободительных восстаний христианских народов в странах нехристианской цивилизации являлось их лояльность монархическому политическому устройству. Для Александра христианская вера и монархия суть веши нераздельные. Так, в случае с греческим национально-освободительным восстанием против Османского владычества, принявшего демократическую Конституцию независимой Греции на первом Национальном собрании (1822) Александр остается безучастным к судьбе мятежного христианского народа. «Я, – сказал он на Веронском конгрессе Священного союза французскому уполномоченному, – покидаю дело Греции потому, что усмотрел в войне греков революционный признак времени».

 Победа над Наполеоном, вплоть до поражения в Крымской войне, стала мощнейшим фактором, повлиявшим на смешение политических приоритетов самодержавия, с акцента на национально-государственные реформы внутри страны, на внешнюю политику. В первой половине XIX века национальный проект для огромной и постоянно расширяющейся Российской империи и без того отягощающий решение задач унификации и интеграции, было поглощено внешнеполитическими доктринами: цивилизационной миссии России в христианском мире в целом и православном в частности [38], а также панславизма.

Однако идея христианского цивилизационного единства под эгидой православной России и интересы католических монархических государств континентальной Европы, воссозданных усилиями Александра, со временем пришли в противоречие, не говоря уже о позиции Англии, проигнорировавшей Священный союз и тем более о Святом Престоле, для которого александровская политика конвергенции – преодоления раскола между католицизмом и православием, начавшаяся с дарования Конституции Царству польскому, означала полную утрату политического влияния. Как ни парадоксально, но событием, предшествовавшим окончательному развалу Священного союза и началу русско-турецкой войны, в которой бывшие союзники России выступили на стороне Порты, стал конфликт между католическим и православным духовенством в Палестине относительно владения Святыми местами в Иерусалиме и Вифлееме (1850). Крымская война закончилась поражением России. В 1856 г. в Париже, в городе, в котором Россия достигла верха славы и могущества, был подписан унизительный для империи мирный трактат, означавшим крах ее внешнеполитической доктрины. Крымская война, писал в своей записке «Восточный вопрос с русской точки зрения» (1855) видный теоретик либерализма, ученый-правовед Б.Н. Чичерин, «разорвала союз царя с народом, она окончательно опозорила царствование, которое без того могло бы гордиться внешними успехами и внешним могуществом» [39].

Одним из важнейших результатов Венского конгресса стало учреждение во Франции, причем по настоянию Александра, конституционно-монархического строя, которое должно было стать прецедентом для установления подобных режимов и в других странах.

Следующим шагом и стало утверждение конституционно-монархического правления в Царстве Польском как автономном образовании в составе Российской империи.

Примерная Польская Конституция была самой либеральной в Европе. Впервые в российской истории были введены политические свободы: свобода печати и передвижения; понятие депутатской неприкосновенности, либеральные принципы судопроизводства и т.п.. Оговаривалось правило замещения должностей по государственной службе внутри Королевства исключительно поляками.

Конституция однозначно решала основную идеологическую проблему – религиозного прозелитизма. Римско-католическая религия объявлялась государственной в пределах Польши, что противоречило статусу православия как государственной религии империи. Особо оговаривались вопросы защиты личных и имущественных прав католического духовенства. Более того, оно получало право представительства в Сенате. Причем в подготовленном в последующем проекте Государственной Уставной грамоты было сформулировано следующее беспрезидентное положение, обращенное к Западу: «Различие христианских вероисповеданий не производит никаких различий в правах гражданских и политических» [40].

В связи со казанным особый интерес представляет оценка «польского проекта» данная декабристом и католиком по вероисповеданию М.С. Луниным в своем письме из сибирской ссылки. Отметим, что Лунин хорошо знал положение в Польше, владел многими иностранными языками, в том числе польским, и до ареста состоял на службе подполковником лейб-гвардии, адъютантом Великого князя Константина Павловича, который был командующим войсками Варшавского военного округа. «У поляков, – писал Лунин, – есть теперь гражданские законы, содержащие, несмотря на их несовершенство, почти все те элементы демократии, которые Франция завоевала ценой кровавой революции, и свободные от помех и традиционных предрассудков, загромождающих законодательство Англии» [41].

Военно-политический крах республиканской модели национального государства, установление во Франции и Царстве Польском конституционно-монархического строя открывали перспективы как для утверждения этой модели национального государства в европейском масштабе, так, в перспективе, и в Российской империи.

В этот период по поручению Александра Н.Н. Новосильцев, один из ведущих членов «Негласного комитета», проводников имперской политики в отношении Польши и разработчиков проекта ее Конституции, готовит новый проект российской Конституции, который получил название «Государственная Уставная грамота Российской империи» (1818–1819).

Уставная грамота явилась логической проекцией Конституции Польши на всю Российскую империю. Оба документа базировались на идентичных принципиальных положениях. В значительной мере идентичны и их тексты. Государь по-прежнему единственный источник всех властей в империи – гражданских, политических, законодательных, военных.

«Да будет российский народ, – говорилось в ст. 91 проекта, – отныне навсегда иметь народное представительство. Оно должно состоять в государственном сейме (государственной думе), составленном из государя и двух палат. Первую, под именем высшей палаты, образует сенат, а вторую, под именем посольской палаты, земские послы и депутаты окружных городских обществ».

Статус государственной думы четко определяет ст. 130 проекта, в соответствии с которой, она, как и в проекте Сперанского, наделяется лишь правами совещательного органа. «Проекты, по высочайшей воле взносимые на сейм, не почитаются ни одобренными ею, ни утвержденными». И, далее. Проект, принятый обеими палатами если государь не соблаговолит его утвердить уничтожается [42].

Понятно, что слово «народ» в словосочетаниях «российский народ», «народное представительство», употребляемое в монархическом контексте, является синонимом «нации». Его анафема объясняется тем, что употребление понятия «нация» отсылает к республиканскому контексту – национальному представительству.

Так, «Декларация прав человека и гражданина» (1789) начинается со слов» «Представители французского народа, образовав Национальное собрание…». Здесь «народ» и «нация» полные синонимы, что подтверждается дальнейшим изложением: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах» (ст. 1); «Источником суверенной власти является нация. Никакие учреждения, ни один индивид не могут обладать властью, которая не исходит явно от нации» (ст. 3); «Закон есть выражение общей воли. Все граждане имеют право участвовать лично или через своих представителей в его создании…» (ст. 6).

Таким образом, спустя два десятилетия после первого употребления слова «нация» в контексте идеологии французской революции, Александр I ставит точку в вопросе его использования в официально одобренном пространстве политического дискурса.

В условиях ожидания революционного взрыва, казавшимся под влиянием французских событий неизбежным, его естественная реакция сделать процесс преобразований управляемым – даровать свободу и Конституцию сверху и инициировать избрание нацией своих представителей. Теперь же речь идет о российском народе как состоящем не только из высших сословий русского народа, но и других народов империи, за исключением основной массы крестьянского народонаселения – «крепостных людей». При этом, в смысле государственной принадлежности (подданности), понятия «народ» и «нация» в противоречие не входят. Так, Николай I в своем выступлении перед депутацией городского управления Варшавы (1835) призывает narod szlechetski не «упорствовать в мечтах о независимой Польше», об «отдельной национальности независимой Польши».

В этом смысле обнародование Конституции и начало работы государственной думы, не решая не одну из основных государственных проблем, могли стать катализатором новой волны вольнодумства и общественного возмущения, гораздо в большей степени, нежели в случае публикации в печати Пльской Конституции.

В этот период Александр I, умудренный опытом 18-летнего правления [43] прекрасно осознает, что «Общество, где не обеспечена гарантия прав и нет разделения властей, – как было написано в ненавистной ему Декларации прав человека и гражданина, – не имеет Конституции», а точнее не нуждается в оной.

«Нация», вслед за Наполеоном, изгоняется из России. Так и не успев закрепиться в официальном политическом дискурсе, это понятие попадает под жесткий запрет цензуры.

Мятеж «декабристов» и польское восстание (1830–1831) окончательно снимают вопросы конституционного устройства и политического представительства с повестки политики самодержавия XIX в.

Польское восстание дало русскому самодержавию наглядный пример того, что «законно – свободные учреждения» «суть мечта опасная», угрожающая «бедственным падением общественному устройству», не «согласуются с порядком» и утверждению истинного благосостояния народов.

 Покушение на самодержавный строй и территориальную целостность империи жестко очерчивают границы легального пространства использования концепта нации и национализма – интересами упрочения самодержавия, консолидации элит и сословий, культурной унификации огромной империи. В практическом плане речь идет о решении идеологической задачи – улучшения системы просвещения и образования.

Ссылки:

[1] Принято считать, что история употребления понятия «нация» начинается в Средние века. Так именовали себя землячества купцов и студентов университетов, объединенных по территориальному, а не этническому принципу. Указание на «германскую нацию» в титуле императора «Священной Римской империи» стало употребляться, начиная с середины XV в. (большая часть негерманских земель была потеряна и империя стала восприниматься немецкое государство-нация). С середины XVI в. наименование «Священная Римская империя германской нации» (Heiliges Römisches Reich Deutscher Nation) используется официально.

[2] Любопытно, что в XVIII в. высказывались предположения о переименовании России в Петровию или Романовию. Причем историками, вплоть до Александра II, власть Романовых легитимируется как иностранная династия (Уортман Р.С. Сценарии власти: мифы и церемонии русской монархии: в 2 т. М.: О.Г.И., 2004).

[3] Citron S. Le mythe dt la nation francaise // Sciences humaines. № 24. Janvier 1993. P. 315.

[4] Цит. по: Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Т. XX. СПб, 1897.

[5] Легальное пространство использования понятия «нация» ограничивалось международными договорами, дипломатической перепиской, перепечатками из иностранных газет, письмами, политическими проектами и другими документами частного характера.

[6] Greenfeld L. Nationalism. Five Roads to Modernity. Cambridge, MA, 1992. P. 197.

[7] Формулируя первый из пяти основных целей в сфере государственного и общественного устройства, Екатерина II писала: «Нужно просвещать нацию, которой должно управлять».

[8] Так, Указом Павел I (1797) изданным под влиянием французской революции, из общественно-политического оборота подлежали изъятию слова: «общество», «гражданин», «отечество».

[9] Письмо адресовано наставнику Александра, швейцарскому политику Ф. Лагарпу, республиканцу, приверженцу идей французского просветительства.

[10] Мысли Александра – плод раздумий о последствиях Французской революции: провозглашение Национального собрания, отмена привилегий, Декларация прав человека и гражданина, Конституция, Законодательное собрание, отмена монархии, Республика, казнь Людовика XVI, вакханалия террора.

[11] Здесь и далее по тексту выделено нами. – А.-Х.С.

[12] Цит. по: Русский биографический словарь. СПб., 1896. Т. 1. С. 159-160.

[13] А.А. Чарторыжский – польский князь, видный член Непременного комитета, один из разработчиков проекта Конституции Царства Польского, председатель повстанческого национального правительства Польши.

[14] Пылин А.Н. Общественные движения в России при Александре I. 5-е изд.Пг. 1918. С. 33, 36.

[15] «Если женщина всходит на эшафот, это даёт ей право взойти на трибуну». Эти крылатые слова принадлежат французской театральной актрисе Олимпии де Гуж, которая выступила с «Декларацией прав женщины и гражданки», в противовес «Декларации прав человека и гражданина», провозгласившей равенство перед законом всех граждан мужского пола. Кодекс Наполеона закрепил это положение вещей.

[16] В 1826 г. был издан «чугунный» цензурный Устав, в соответствии с которым вся печатная продукция подвергалась цензурированию на предмет политической благонадежности и соответствия нравственности.

[17] Антология мировой политической мысли. В 5 т. Т. III. Политическая мысль в России: X – первая половина XIX в. М.: Мысль, 1997. С. 618-619.

[18] Оппозиция трактовала реформаторскую деятельность Сперанского как антигосударственную, а его самого считала наполеоновским шпионом. В результате он был отправлен в отставку и выслан из столицы.

[19] Антология мировой политической мысли. В 5 т. Т. III. С. 632, 637-638.

[20] Так, Указом Александра I (1811) Выборгская губерния (территория так называемой Старой Финляндии, отошедшая к России в 1721 и 1743 гг.) была объединена с Великим княжеством.

[21] В последующем императоры не созывали Сейм до 1863 г. С 1869 г. по Сеймовому Уставу обновление его состава проводилось раз в пять лет, а с 1882 – раз в три года. Причем имущественные избирательные цензы были значительно смягчены. Стала складываться многопартийная система.

[22] Акты, относящиеся к политическому положению Финляндии. СПб., 1903. С. 10.

[23] Под «конституциями» понимались действующие в Финляндии шведские законы: «Форма правления» (1772) и «Акт соединения и безопасности» (1789).

[24] Автор теории о финляндском государстве И. Вассер в 1838 г. впервые назвал княжество особым государством с представительной формой правления. Он полагал, что после Сейма 1809 г. Финляндия из шведской провинции превратилась в конституционно управляемое государство. См.: Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1276. Оп. 18. Д. 499. Л. 146-147.

[25] Цит. по: Полвинен Т. Держава и окраина. СПб., 1997. С. 24.

[26] Московские Ведомости. 1863. № 9.

[27] Богданов К.А. Очерки из истории заимствований и эк¬зотизмов.

[28] В соответствии с Заключительным актом Венского конгресса1815 г. большая часть земель Герцогства Варшавского перешли к России под наименованием Царства Польского.

[29] Цит. по: Мироненко С.В. Страницы тайной истории самодержавия: Политическая история России первой половины XIX столетия. М., 1990. С. 20.

[30] Воеводства управлялись выборными воеводскими советами под председательством воевод, а повяты – повятовыми старостами.

[31] Признание выборов сеймиков и гминных собраний действительными или недействительными было отнесено к полномочиям Сената.

[32] После своего первого заседания Сейм созывался лишь трижды: в 1820, 1825 и 1830 гг.

[33] Московские Ведомости. 1863. № 271.

[34] В 1810 г. дочь последнего императора Священной Римской империи Мария-Луиза становится женой Наполеона – императрийцой Франции. Их сын – Наполеон получает титул Римского короля.

[35] Турецкий султан в Священный союз принят не был, как государь нехристианский. Причем по логике вещей освобождение Константинополя (Царьград), всех захваченных земель Византийской империи и Палестины, еще предстояло осуществить.

[36] Полное собрание законов Российской империи. СПб, 1830. Т. 33, № 25943.

[37] Так, в 1849 г., по просьбе императора Австрии, русская армия принимает участие в подавлении Венгерской национальной революции.

[38] Так, утвержденный Александром I план завоевания мусульманского Северного Кавказа (1818), приведший к Кавказской войне, лежал в русле идеи государственного единства православных народов, в смысле обретения общей границы с православной Грузией, вошедшей в состав России.

[39] Записки С.П. Трубецкого. СПб., 1906. С. 154. Прил.

[40] Антология мировой политической мысли. В 5 т. Т. III. С.650.

[41] М.С. Лунин. Письма из Сибири. М.: Наука. 1988.

[42] Антология мировой политической мысли. В 5 т. Т. III. С. 651, 654.

[43] Крупные восстания в военных поселениях (1819), бунт в самом элитном Семеновском полку (1820), прокламации восставших с призывами избирать командиров «из своего брата солдата», были восприняты Александром как следствие неумеренного либерализма.

Часть II

В середине 1820-х гг. в общественной мыcли России выделилось три основных идейно-политических направления – концепции национального государства: консервативное, либеральное и радикальное.

Границы умеренно-либеральной концепции национального государства, сформулированные в проекте российской Конституции, разработанном Н.Н. Новосильцевым, ограничивались декларированием права российского народа на народное представительство. В соответствии с этой концепцией, государь, а не нация – единственный источник суверенной власти. Радикальный же подход в принципе исключает институт самодержавия из политической системы российского государства.

Таким образом, принципиальное различие конституционно-монархического (умеренно-либерального) и республиканского (радикального) концептов «нации» и проектов национального государства – «польской» и «французской» концепций [1] народного и национального представительства, заключается в противоположных обоснованиях источников суверенитета государственной власти.

Что же до консерваторов, то они воспринимают переход к конституционно-монархическому правлению как покушение на основы самодержавной власти.

Радикальный проект национального государства 

«Нация» и идея национального представительства, изгнанные вместе с Наполеоном, возвращаются в Россию и осваиваются в нелегальном пространстве политического дискурса тайных обществ. Членами этих обществ – «декабристами» – становятся представители высшего офицерства и дворянства, мировоззрение которых сложилось под влиянием идей Великой французской революции и Просвещения. Огромное влияние на формирование революционных взглядов будущих «декабристов» оказали Отечественная война 1812 г. и пребывание в составе русской армии в Европе (1813–1816). Поход русской армии из Москвы в Париж, в отличие от радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву», оцененного Екатериной II более опасным, нежели пугачевщина, посеял мятежный дух в головах целого поколения вольнодумцев – «детей 12-го года».

Дарование Конституции польскому народу, вселявшее надежду на скорое конституционное переустройство России, начало процесса постепенной отмены крепостного права, сменилось разочарованием [2]. «Луч надежды, что государь император даст конституцию, как он то упомянул при открытии сейма в Варшаве…», иссякший в 1817 г. [3], и угроза кровавой революции, писал А.А. Бестужев в письме Николаю I (1825), положили начало тайных обществ, «вознамерившихся отвратить меньшим злом большее…» [4].

Вместо Конституции – «Государственной уставной грамоты», Россия, по меткому выражению В.В. Вяземского, получила «народную грамоту». Так Вяземский в проекте письма к министру просвещения графу С.С. Уварову, с заметками А.С. Пушкина (1836), характеризует творение Н.М. Карамзина «История государства Российского» (1818), который проповедовал самодержавие «в то время, когда правительство в известной речи при открытии первого Польского сейма в Варшаве, так сказать, отрекалось от своего самодержавия».

По мнению Вяземского, книга Карамзина, «в которой начала православия, самодержавия и народности облачены в положительную действительность, освященную силою исторических преданий и силою высокого таланта», являлась ответом вольнодумцам, замышлявшим «в то время несбыточное преобразование России», «молодым умам, алкавшим преобразований и политического переворота». Распространяя эту мысль на декабристов, показавшуюся Пушкину «перебором», Вяземский задается вопросом: «И самое 14 декабря не было ли…, так сказать, критикой вооруженною рукою на мнение, исповедуемое Карамзиным…» [5]. «Не лишнее ли?», – пишет Пушкин против слов «И самое 14 декабря» [6].

Основные проекты национального государства, выдвинутые радикальным направлением, были разработаны «декабристами» П.И. Пестелем и Н.М. Муравьевым.

Начав как сторонник конституционно-монархического правления (1816), Пестель становится убежденным республиканцем – сторонником французской модели национального государства. По его проекту «Русской правды» (1822–1825), Россия становится парламентской республикой с президентской формой правления. Законодательную власть осуществляет однопалатный парламент; исполнительную – «Державная дума», один из пяти членов которой на год становится президентом.

В республиканской Конституции Пестеля вместо понятия «российская нация» используется «народ российский». Речь идет о полных синонимах. Вот какое определение дает Пестель гражданской нации: «Народ есть совокупность всех тех людей, которые, принадлежа к одному и тому же государству, составляют гражданское общество [7], имеющее целью своего существования возможное благоденствие всех и каждого». Причем понятия «русский народ» и «народ российский» также используются у него как синонимы, т.е., на французский манер, включают в себя все другие народы России.

В конституционно-монархическом проекте Конституции, разработанном Муравьевым, «источник Верховной власти есть народ, которому принадлежит исключительное право делать основные постановления для самого себя». Император наделяется статусом «верховного чиновника правительства» и отчитывается перед двумя палатами высшего представительного органа страны – «Народного веча».

Муравьев использует понятие «русский» как синоним понятия «гражданин». «Русскими почитаются все коренные жители России и дети иностранцев, родившиеся в России, достигшие совершеннолетия…» [8]. Однако избирательное право ограничивается довольно высоким имущественным цензом [9].

Оба конституционных проекта провозглашают принцип всеобщего для мужчин избирательного права и предполагают полную отмену крепостничества. Россия, за исключением Польши, в первом случае – унитарное государство. Во втором – федеративное. Причем Пестель считал, что избирать парламент Россия сможет лишь через десять лет, а в течение этого срока власть должна принадлежать временному революционному правительству. Муравьев же предлагал вынести Конституцию на рассмотрение Учредительного собрания.

Следует особо остановится на том, что в «Русской Правде» («Заповедная государственная грамота великого народа российского») была сформулирована реакционная концепция нациестроительства. В ее основу были положены два принципа: «права народности» и «права благоудобства» – «право народности племен подвластных» и «право благоудобства для народа господствующего». Первое Пестель распространяет только на те народы, которые «пользуясь оным, имеют возможность оное сохранить». Второе «принимается в соображение для утверждения безопасности» и распространяется на те племена, которые не могут «по слабости своей пользоваться самостоятельною политическою независимостью». Предполагается, что последние «соединятся духом и обществом с большим государством и совершенно сольют свою народность с народностью господствующего народа, составляя с ним только один народ, и переставая бесполезно мечтать о деле невозможном и несбыточном».

Отсюда, цель всех мероприятий временного верховного правления в отношении различных племен и народов – «составить из них всех только один народ и все различные оттенки в одну общую массу слить так, чтобы обитатели целого пространства российского государства все были русские». Предполагается, что на всем пространстве российского государства будет господствовать только «язык российский». Более того, для достижения «совершенного в России Единородства» намечается, что «существующее различие в названиях народов и племен Россию населяющих» будут «уничтожены и везде в общее название Русских во едино слиты».

Исходя из многовекового опыта государств, доказавшего, что «народы везде бывают таковыми, каковыми их соделывают правление и законы под коими они живут», Пестель возводит такой подход в ранг приоритета государственной политики. Цель этой политики – утверждение законодательного и управленческого единообразия с тем, чтобы «в Политическом и Гражданском отношениях вся Россия на целом своем пространстве являла бы вид Единородства, Единообразия и Единомыслия» [10].

Автор «Русской правды» не только решительно отбрасывает концепцию федеративного устройства как порождающую опасность гражданской войны, но и предлагает радикальные меры для разрешения противоречия между общероссийской и этнической идентичностями применительно к целому ряду племен и народов, в том числе населяющих территории, еще не присоединенные к России. Так, правительство республики должно было «содействовать» евреям «к учреждению особенного отдельного государства в какой-либо части Малой Азии», «силою переселить во внутренность России» «буйные» кавказские народы [11]. Цыганам предполагалось «предоставить… право или оставить Россию или, приняв веру православную, распределиться по волостям…». Касательно же кочевых народов, эта мера вообще рассматривалась как одна из важнейших [12].

Стоит заметить, что в проекте Пестеля понятие «народность» калькирует nationalite и обозначает политически конструируемые свойства общественного уклада, чтобы племена «сливались бы совершенно в общий состав… и вступали бы с удовольствием в новую величественнейшую народность»; «народы … желают всегда для себя независимости и отдельного политического существования, утверждаясь на праве составлять особые государства и называя оное правом народности». Ясно, что в понимании «народности» он следует французскому определению «нации» как «объединению людей, подчиняющихся общему для всех закону и представленному общими законодателями» (аббат Э.-Ж. Сийес). Отсюда, «право народности», в изложении Пестеля, указывает лишь на возможную эволюцию «национального»: политически оправданное улучшение одной («прежней» и «бессильной») нации (resp. «народности») другою – «новой и величественнейшей» [13].

В соответствии с планом мятежников, предполагалось, что 14 декабря 1825 г. Сенат, вместо присяги императору Николаю I, объявит правительство низложенным и обнародует «Манифест к русскому народу». «Манифест», как и французская Декларация прав человека и гражданина 1789 г., провозглашает образование новой политической общности свободных граждан – русского народа. Как было сказано выше, это понятие «декабристы» используют как синоним понятия «российский народ – нация». Этим революционным актом объявлялось об «уничтожении бывшего правления» и «учреждении временного, до установления постоянного, выборными» [14], отмене крепостного права, уравнении всех граждан перед законом, свобода печати, вероисповедания, занятий, введение гласного суда присяжных, выборность чиновников, уничтожение рекрутства и военных поселений. Временному правлению поручалось приведение в исполнение: «уравнение прав всех сословий» и рекрутской повинности между ними; «образование местных волостных, уездных, губернских и областных правлений»; «учреждение порядка избрания выборных в Палату представителей народных». Затем созывался «Великий собор», который должен был принять окончательное решение о «порядке правления и государственное законоположение». От его решения относительно республиканской формы правления в России зависела судьба царской семьи. Часть декабристов выступала за ее изгнание за границу, часть склонялась к цареубийству. Последнее исключало возможное решение «Великого собора» о конституционно-монархической форме правления [15].

Одновременно, с восстанием в Петербурге должны были выступить и сторонники «декабристов» на Юге. «Южное общество» находилось в тесной связи со сторонниками радикального осуществления польского национального проекта – революционной организацией «Патриотическое общество».

Положение об отделении Польши, в соответствии с принципом «народности», было введено в «Русскую Правду» «в предположении, что Польша заслужит самостоятельную независимость поступками своими и образом своего действия в роковое время Российского возрождения и государственного преобразования». Причем, для этого она должна выполнить ряд условий: обеспечить идентичность российской и польской верховной власти, системы выборов и назначений чиновников; заключить тесный военный союз с Россией, и, самое нереалистичное – уничтожить сословное деления польского народа. По сути, Польша из конституционно-монархического примера для европейских наций должна была стать плацдармом для экспансии в Европу республиканской модели политического устройства.

Восстановление независимости Польши [16] после ликвидации в России самодержавия и крепостничества являлось ближайшей целью «Общество соединенных славян», созданного в 1823 г. на базе тайного политического «Общества первого согласия», основанного в 1818 г. Конечная цель – «освобождение всех славянских племен от самовластия» и создание всеславянской демократической федерации республик (Россия, Польша, Богемия, Моравия, Сербия, Молдавия, Валахия, Далмация, Кроация, Венгрия, Трансильвания). «Предполагалось с точностью определить границы каждого государства, ввести у всех народов форму демократического представительного правления, составить конгресс для управления делами Союза и для изменения в случае надобности общих коренных законов, предоставляя каждому государству заняться внутренним устройством и быть независимым в составлении частных своих узаконений».

«Россия, освобожденная от тиранства, будет открыто споспешествовать цели Славянского Союза – освободить Польшу, Богемию, Моравию и другие славянские земли, учредить в них свободные правления и соединит всех федеративным союзом», – убеждал членов «Общество соединенных славян» М.П. Бестужев-Рюмин, советуя им пойти на объединение с Южным обществом, которое и состоялось осенью 1825 г., накануне мятежа.

Мятеж «декабристов» и польское восстание (1830–1831), которое, в известном смысле, стало его продолжением [17] явились переломными моментами российской истории первой половины XIX в., утвердившими господство консервативной идеологии. Отказ от умеренно-либерального национального проекта самодержавия поставил перед правительством задачу выработки охранительной концепции, призванной ответить на угрозы и вызовы устоям монархического государства. Пространство использования концепта нации и национализма жестко очерчивается рамками политики упрочения самодержавной власти, консолидации вокруг имперского ядра элит и сословий, культурной унификации российского государства.

В этот период происходит метаморфоза понятия «нация» и деполитизация его синонима «народ», направленная на исключение концептуализации в категориях народного представительства. Консервативный подход, направленный на переформатирование этих понятий – синонимов, синтезирует новую общественно-политическую форму – «народность», фиксирующую единство самодержца и народа.

Причем, такая интерпретации слова «народность» вовсе не противоречит предыстории его употребления, не имевшей сколько-нибудь устоявшегося, а, тем более, политического значения, в смысле народного представительства: как перевод французского слова popularite, «популярность» (Тургенев); польского слова narodo sc – калька французского слова nationalite – национальность, в смысле государственной принадлежности; для нагнетания в тексте синонимических тропов (Вяземский); для обозначения принадлежности к данному народу в этническом смысле слова или права на государственную независимость (Пестель); как означающее достоинство писателя, образ мыслей и чувствований, обычаи и привычки, принадлежащие данному народу (Пушкин).

Определенную роль на процесс подобного вызревания общественно-политической мысли оказала первая холерная эпидемия (1830–1832). События эпидемии порождают обширную публицистическую литературу на тему проблемной дихотомии «народ» vs. «не народ», «свои» vs. «чужие». Правительственная установка на определенность политического смысла концепта «народ» в значении верноподданных императору сопутствовала риторическому зачислению крестьянства в состав «народа», но специфика самого этого зачисления по-прежнему мыслится в категориях властного патернализма. Крестьянство является частью народа, но частью наиболее близкой к природе, детству культуры – и потому нуждается в руководителе и учителе. Дискурсивные отступления от рекомендуемого изображения крестьян по-прежнему не поощряются [18].

Идеология российского национального государства во второй четверти XIX века

Формирование национальной идеологии в России во второй четверти XIX в. неразрывно связано с именем графа С.С. Уварова.

Для понимания обстановки того времени приведем свидетельство весьма известного современника, оказавшего огромное влияние на появление и размежевание двух идейных течений среди оппозиционных правительству либералов (западничества и славянофильства [19]). Только «постепенная отмена крепостного права, – пишет П.Я. Чадаев (1832) графу Бенкендорфу [20], – может сделать нас способными воспользоваться остальными реформами, которые наши государи, в своей мудрости, сочтут уместными ввести в свое время». Продолжая открещиваться от заблуждений молодости, он задается вопросом: как мог бы человек, «если только он хоть сколько-нибудь основательно изучил историю своего народа и обдумал разницу положений, занимаемых нациями в общем распорядке, не усмотреть, что общественные потребности у нас не совпадают с таковыми же…», чем «у народов, обогнавших нас». И далее. Относя это к одной из заслуг русских монархов, он пишет: «везде правительства следовали импульсу, который им давали народы, и поныне следуют оному, между тем как у нас правительство шло впереди нации, и всякое движение вперед было его делом» [21].

Продолжая это движение, Уваров возводит понятие «народность» в ранг политической категории. Перед ним стоит двуединая задача: с одной стороны, «использовать национализм как инструмент консолидации имперского ядра», с другой, «как-то отделить это от конституционализма, национального суверенитета, народного представительства и т.д.» [22]. В этом смысле, «теория официальной народности», выдвинутая Уваровым, противопоставляла идеологию правительства идеям и программам «декабристов», являлась инструментом сублимации – преобразования и удержания патриотических чувств масс – «национального самосознания» в русле «национальной» лояльности – лояльности государю, а не нации, входящей в антагонистическое противоречие с суверенитетом монарха [23].

Разумеется, Уваров использует понятия «народ», «нация», «национальность», но исключительно в консервативном контексте: места России в ряду других наций, европейских национальностей, русского народа в системе народов и т.п. Для него «народность» – идеологическая форма, разрешающая противоречия между «нацией» и «народом»; «народом» и «простонародьем»; высшими и низшими сословиями, не включая и не исключая последних из состава нации-народа. Франкоговорящая и русскоговорящая российские народности, разнородные племена великого русского мира как бы сливаются в понятии «народности», образуя единое целое, неразрывно связанное с единством самодержавной власти – Царя-Богопомазанника.

Таким образом, «народность» в триединой формуле Уварова – Православние. Самодержавие. Народность – является завуалированной формой использования концепта нации консерваторами, которая трансформирует пространство политического дискурса, снимает проблему народного представительства.

С этого момента новоизобретенная «народность» попадает в центр политического дискурса, осваивается, концептуализируется политическими течениями, становится предметом конкуренции консерваторов, славянофилов, западников и радикалов.

Одним из первых серьезных произведений С.С. Уварова стала работа о проекте Азиатской Академии, вышедшая в 1810 г. Изданная на французском языке, она была переведена на русский В.А. Жуковским. «В момент возрождения наук о Востоке, – писал Уваров, – может ли Россия оставаться позади других наций? Сопредельная с Азией Россия, обладательница всей ее северной части, не может не чувствовать одинакового нравственного побуждения с прочими народами в их благородных предприятиях; но у нее есть побуждение особенное, политическое, которое, при одном взгляде на географическую карту, становится понятным и несомненным. Россия, так сказать, опирается на Азию» [24].

Огромное влияние на идейное формирование Уварова оказали взгляды Карамзина [25]. «Именно в его эпоху, – пишет академик РАН В.А. Тишков, – в том числе благодаря сочинениям самого ученого, фактически утвердилось представление о самостоятельном субъекте, который назывался российским народом или россиянами – своего рода прототип согражданства или нации» [26].

В ряду сочинений Карамзина, прежде всего, следует назвать его знаменитую «Записку о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях». В этом документе ученый развивает идеи М.В. Ломоносова, утвердившего в Российской академии наук версию о славянском происхождении российского народа и его государственности.

Карамзин писал: «Два государства могут стоять на одной ступени гражданского просвещения, имея нравы различные. Государство может заимствовать от другого полезные сведения, не следуя ему в обычаях». В этом смысле: «…правоверный россиянин есть совершеннейший гражданин в мире, а Святая Русь – первое государство» [27].

Взгляды Карамзина, творчески развитые Уваровым с позиций ученого и государственного деятеля, собственно и легли в само основание его великой триады: «Православие. Самодержавие. Народность».

В 1813 г. Уваров, уже известный в ученых сообществах России и Европы, занимающий должности попечителя Петербургского учебного округа и члена Главного правления училищ, публикует статью «О преподавании истории относительно к народному воспитанию», получившую высокую оценку Карамзина. Он пишет, что «преподавание истории есть дело государственное», а его основные принципы: «общей – кратко, современных народов – обширнее, отечественной – со всею нужною подробностью», выделяя ее наиболее яркие этапы, где особенно проявлялась «нравственная сила русского народа».

Именно в глубоком историческом образовании он видит залог от революционных потрясений, от разлагающих западных атеистических идей. История, по Уварову, является главным предметом в воспитании гражданственности и патриотизма: «История образует граждан, умеющих чтить обязанности и права свои, судей, знающих цену правосудия, воинов, умирающих за Отечество, опытных вельмож, добрых и твердых царей». Рассматривая историю как поступательный процесс движения человечества от «самовластия» деспотий и «безвластия» республик, рабства, крепостничества к просвещенной монархии, Уваров был убежден, что в России «гражданское значение всех и каждого зависит от степени, которая определяется по усмотрению высшей власти».

По уваровской реформе образования, в гимназический курс на протяжении всех 7 лет обучения было введено преподавание русской грамматики, истории и литературы. Причем в школу целенаправленно внедрялся классицизм, необходимость которого Уваров объяснял стремлением «основать новейшее русское образование тверже и глубже в древней образованности той нации, от которой Россия получила и святое учение веры, и первые зачатки своего просвещения» [28].

Поддерживая политику «латинизации» школы, в своем письме В.П. Боткину (1841) В.Г. Белинский писал: «Обаятелен мир древности. В его жизни зерно всего великого, благородного, доблестного, потому что основа его жизни – гордость личности, неприкосновенность личного достоинства. Да, греческий и латинский языки должны быть краеугольным камнем всякого образования, фундаментом школы» [29].

В 1833 г. Уваров назначается управляющим Министерства народного просвещения, а уже через месяц утверждается министром с сохранением должности президента Академии наук. Перед министерством стояли грандиозные задачи, ибо, как он считал, «посреди быстрого падения религиозных и гражданских учреждений в Европе, при повсеместном распространении разрушительных понятий, надлежало укрепить Отечество на твердых основаниях; найти начала, на коих зиждется благоденствие и силы, составляющие отличительный характер России и ей исключительно принадлежащие».

Примечательно, что Уваров выносит свое видение реформы российского просвещения на публичное обсуждение, проводит встречи с профессурой и студентами Московского университета. Вот что писал один из их участников, Белинский, в своем первом крупном произведении – «Литературных мечтаниях»: «Придет время, и просвещение разольется в России широким потоком, умственная физиономия народа выяснится, и тогда наши художники и писатели будут на все свои произведения налагать печать русского духа. Но теперь нам нужно учение! Учение! Учение!..». И далее: «Да, у нас скоро будет свое народное просвещение. Нам легко это сделать, когда знаменитые сановники, подвижники царя на поприще народоправления, являются посреди любознательного юношества в храме русского просвещения возвещать ему священную волю монарха, указывать путь к просвещению в духе православия, самодержавия и народности» [30].

За годы деятельности Уварова на поприще просвещения был создан фундамент системы народного образования в России на действительно русских национальных началах, принципах гражданственности и патриотизма. Во всех университетах были открыты кафедры по русской истории, всемирной истории, истории и литературе славянских наречий; укреплены кафедры по истории и словесности древней Греции и древнего Рима. Введены заграничные стажировки для молодых преподавателей.

При этом Уваров считал необходимым «сохранить все выгоды европейского просвещения, подвинуть умственную жизнь России вровень с прочими нациями». Признавая важность зарубежного опыта, он постоянно подчеркивал необходимость адаптации его к условиям русской жизни и приведения в соответствие с канонами православной этики, заветами предков и вековыми национальным традициям.

Уваров всемерно поддерживал издание университетами «Ученых записок». Их важнейшую задачу он видел в том, чтобы «внушить молодым людям охоту ближе заниматься историей отечественной, обратив большее внимание на узнавание нашей народности во всех ее различных видах». Причем изучение отечественной истории должно было юношеству «показать место русского народа в системе народов».

Особо следует отметить то большое значение, которое Уваров придавал обучению в университетах представителей всех регионов и народов империи – уроженцев Кавказа, татар, калмыков, бурят и других, чтобы «юноши разных концов единого великого Отечества могли видеть друг в друге ближайших сограждан».

В основе его мировоззрения лежали два основных принципа.

Первый. Россия не должна копировать Запад. «Пора отказаться от попыток сделать Россию английскую, Россию французскую, Россию немецкую. Пора понять, что с того момента, когда Россия перестанет быть русской, она перестанет существовать». Уваров исходил из того, что Россия – особое государство и особый народ, непохожий на другие страны и нации Европы.

Обосновывая эту точку зрения, Уваров писал, что в России «господствует наилучший порядок вещей, согласный с требованием религии и истинной политической мудрости. Россия во внутреннем своем быте не похожа на европейские народы. Со своими особыми учреждениями и с древней верой она сохранила патриархальные добродетели и, прежде всего, народное благочестие, доверие народа к предержащим власть и беспрекословное повиновение: такова простота нравов и потребностей не избалованных роскошью и не нуждающихся в ней. На этих основаниях Россия процветает, наслаждаясь своим внутренним спокойствием».

Второй. В основе самобытного, эволюционного развития России лежит просвещение всех слоев российского общества на «исторических принципах русской государственности и культуры». «Министерство желает просвещения для всех, в мере способности каждого для вящего утверждения народного духа в верности к религии предков и преданности трону и царю». Он убежден, что Россия под руководством монарха может поступательно развиваться без революций, сохраняя свои национальные и духовные традиции, тогда как на Западе «порядок вещей искоренил мало-помалу почти в каждом государстве народный дух», и следствием этого явились революционные потрясения.

Уваров так сформулировал задачу руководимого им министерства: «Приноровить общее всемирное просвещение к нашему народному быту, нашему народному духу, утвердить его на исторических началах православия, самодержавия и народности».

Основные положения уваровской идеологии, получившей спустя четыре десятилетия название «официальной народности» [31], были впервые высказаны в 1832 г. в отчете о состоянии Московского университета. В своем докладе Николаю I (1833) Уваров писал: «По вступлению моему… в должность Министра Народного Просвещения, употребил я, так сказать, заглавным местом, лозунгом моего управления следующие выражения: «Народное воспитание должно совершаться в соединенном духе Православия, Самодержавия и Народности». Они, по Уварову, являются «собственными началами России», «без коих она не может благоденствовать, усиливаться и жить».

Спустя десять лет, как бы оценивая сделанное, в «Обзоре деятельности министерства за 10 лет» (1843) он писал: «направление, данное Вашим Величеством министерству, и его тройственная формула должны были восстановить некоторым образом против него все, что носило еще отпечаток либеральных и мистических идей: либеральных – ибо министерство, провозглашая самодержавие, заявило твердое намерение возвращаться прямым путем к русскому монархическому началу во всем его объеме; мистических, потому что выражение «православие» довольно ясно обнаружило стремление министерства ко всему положительному в отношении к предметам христианского верования… Наконец, и слово «народность» возбуждало в недоброжелателях чувство неприязненное за смелое утверждение, что министерство считало Россию возмужалою и достойною идти не позади, а, по крайней мере, рядом с прочими европейскими национальностями» [32].

Триада Уварова легла в основу не только народного образования, но и всей его государственной деятельности. Он считал, что эта внешне простая формула, заключающая в себе глубокую «державносозидающую философию», должна стать идеей, вокруг которой сумели бы сплотиться все слои общества на пути эволюционных преобразований в России.

Уваров связывал общественный прогресс, прежде всего, с прогрессом человеческого духа. Отсюда, Православие занимает место первого элемента в его диалектической формуле. Это показывало Европе, отринувшей веру в угаре французского революционного богоборчества, что истинная вера есть, и это – Православие.

По Уварову: «Без любви к вере предков народ, как и частный человек, должен погибнуть; ослабить в них веру, то же самое, что лишить их крови и вырвать сердце». Вера ограждает человека и общество от крайнего цинизма, скептицизма, материализма, безнравственности, обеспечивает единство русского народа, утверждает начала внутренней общности и определяет нормы поведения и убеждения и отдельного человека, и народа, и державного правителя. Такой подход явился реакцией Уварова на распространявшуюся в Европе атеистическую ересь, попытки поставить знак равенства между верой, ересью, сектой и безверием, а, по сути, внедрения в общественное сознание мысли об их всеобщей ложности.

Заметим, что Уваров развивает основы политики веротерпимости в буквальном понимании этого термина, заложенные еще Екатериной II [33], при сохранении за православной церковью значения первенствующей. Причем первенствующую роль православия и обязанность государства защищать «господствующую церковь» он выводит из ее статуса господствующей народной религии. По Уварову, также надлежит относиться и к другим традиционным религиям в регионах их преобладания.

Он был убежден, что самодержавие соответствует православным и народным традициям, выстрадано и принято народом, а любая попытка ослабить эту определяющую форму державного бытия русского народа неминуемо приведет к гибели России: «Русский колосс упирается на самодержавии как на краеугольном камне; рука, прикоснувшаяся к подножию, потрясает весь состав государственный. Эту истину чувствует неисчислимое большинство между русскими; они чувствуют оную в полной мере, хотя и поставлены между собой на разных степенях и различествуют в просвещении и в образе мыслей, и в отношениях к правительству. Эта истина должна присутствовать и развиваться в народном воспитании».

Таким образом, уваровский подход к роли самодержавия исходит не из провиденциальных, а из утилитарных соображений. Другими словами, институт монархии выступает олицетворением сильной центральной власти, инструментом сохранения государства.

Он считал, что обширная и разнообразная империя требует сильной центральной власти, способной успешно претворять реформы, что самодержавное правление позволит России избежать экономических проблем, сопровождавших индустриализацию в Европе, и что промышленность может и должна развиваться не стихийно, а на основе государственного руководства, и тогда разумный экономический рост способен принести благо народу.

Причем, Уваров не исключал возможности изменения в отдаленной перспективе этой формы правления, «когда Россия будет покрыта процветающими городами, хорошо обработанными полями, промышленными предприятиями, когда рынки сбыта будут открыты».

Из трех элементов формулы Уварова понятие «народности» является наиболее подвижным компонентом. «Народность» в понимании Уварова, по сути, сводится к исторической самобытности, находящейся в прямой зависимости от глубины познания отечественной истории и зиждется на бережном отношении к истории, литературе, русскому языку, обычаям. «Дабы Трон и Церковь оставались в их могуществе, должно поддерживать и чувство Народности, их связующее».

Он считал, что «народность состоит не в том, чтобы идти назад или останавливаться; она не требует неподвижности в идеях. Государственный состав, подобно человеческому телу, переменяет наружный вид свой по мере возраста: черты изменяются с летами, но физиономия меняться не должна». Иноземные веяния следовало воспринимать осмысленно, чтобы не «удушить» национальную культуру и самосознание.

Причем, классическая триада Уварова не являлась жестко заданной. Напротив, она могла иметь различные формы проявления, как: «церковь, монарх, народ»; «духовенство, дворянство, крестьянство»; «вера, держава, народ».

Нужно отметить, что исторически уваровская формула восходит к године наполеоновского нашествия. Именно в этот период государство-охранительный патриотизм закрепощенного народа, вставшего на защиту «веры, Царя и Отечества», доказал военно-политическое превосходство русской идеологической доктрины над французской. По сути, народная – Отечественная война 1812 г., и возвела категорию «народности» в основание российской политической системы как базовый элемент, охраняющий могущество Трона и Церкви, как связующее звено высших и низших сословий, «нации господ» и «простого народа», «патриотизма» и «национализма». Это была война не только армии, но и народа, солдат и гражданского населения – крепостных крестьян, осознавших свою ответственность и долг перед Отечеством. И если во Франции крестьяне стали французами в 1914 г. [34], то в России этот исторический переход «крестьян в россиян» начался в 1812 г.

Таким образом, историческая заслуга Уварова состоит в том, что он сформулировал и целенаправленно проводил в жизнь государственную политику просвещения русского и великого множества иноязычных народов, скрепленных российской государственностью. Другими словами, речь идет о политике формирования «российской многонародной нации» (И.А. Ильин) и его элиты на «исторических принципах русской государственности и культуры», гражданственности и патриотизма, преданности Отечеству, которая при Уварове впервые стала осознанным национально-государственным приоритетом – идеологией российского национального государства.

Нациестроительство: успехи и ошибки 

Введя «народность» в общественно-политический оборот российского общества, Уваров внес крупный вклад в концептуализацию понятия «нация», пусть и в завуалированной форме «народности», сформировал официально одобренное пространство для дискурса о «нации» [35]. Причем, политика просвещения, по Уварову, состоит не в тотальной русификации, но в культурной унификации как условия сохранения единства государства. Другими словами, речь идет не о движении к этнической идентичности, а об утверждении чувства гражданской принадлежности, «гражданского национализма». Об этом же Уваров говорит применительно к необходимости решения проблемы культурной обособленности немецких и польских элит в контексте их отказа от идей о принадлежности к германской или польской национальности – государствам-нациям.

Особый интерес в этой связи представляет свидетельство польского ученого Л. Заштовта. По его мнению, Уваров не был «полонофобом». Скорее, он может рассматриваться как сторонник мягкой, постепенной русификации, прекрасно понимавший, что применение радикальных мер может создать угрозу для единства и стабильности империи. Методы весьма интенсивной русификации, даже «деполонизации» образования, пишет польский исследователь А. Новак, форсировал лично Николай I [36].

Он понимает, что без перевода образования на русский язык, без подготовки университетских кадров, профессиональной обязанностью которых является говорение об истории и литературе в национальном духе, невозможно обеспечить переход бюрократии окраин на общегосударственный русский язык. В этом смысле, русский язык выступает, по Уварову, первейшим средством культурной унификации и интеграции окраинных элит в общегосударственную элиту с общей историей в едином государстве. Ибо язык обучения предопределяет характер националистического дискурса.

«Правительство было вынуждено проводить модернизацию под знаком русификации, которая в тех условиях означала не создание преимуществ и привилегий для русских, а, прежде всего, систематизацию и унификацию управления, интеграцию всех этносов в единую российскую нацию» [37]. Однако вплоть до последней четверти XIX в., например, в Прибалтике сохранялась автономная система обучения под эгидой Дерпского университета. В гимназиях и училищах преподавание велось на немецком языке, а начальное образование – на немецком, латышском и эстонском языках [38].

После подавления польского восстания (1830–1831) был образован Комитет по делам западных губерний, основная задача которого сводилась к административной и правовой унификации местных учреждений с общероссийскими, и усилению позиций православной церкви. Речь шла о нейтрализации сильного влияния в крае польской культуры и католической церкви, о вытеснении польского судопроизводства и некоторых других учреждений.

Как ни парадоксально, но, по сути, в духе радикального подхода Пестеля, распоряжением Николая I названия «литовские» и «белорусские губернии» изгоняются из административной номенклатуры. Названные территории предлагается именовать Северо-Западным краем, тогда как Киевская, Волынская и Подольская губернии – Юго-Западным краем. Отменяются действие Магдебургского права и Литовского статута. Польско-латинская юридическая терминология переводится на русский язык. Общеимперские законы без изъятий распространяются на все западные губернии. Вместо Виленского университета, в Киеве (1834) открывается университет св. Владимира с преподаванием на русском языке. Для облегчения перевода образования на русский язык в программу гимназий вводится церковнославянский язык. В 1839 г. униатская (греко-католическая) церковь воссоединяется с православной церковью, что означало обращение в православие 1,5 млн. униатов Западного края.

Поляки и немцы пограничных губерний рассматриваются как потенциально или фактически нелояльные. Предпринимаются попытки укрепления в регионе позиций православного населения, защиты «простого «русского» крестьянства от лучше образованного, предприимчивого и коварного поляка, немца и еврея». К 1914 г. отношение к евреям, в особенности среди некоторых членов правящей элиты, стало патологическим» [39].

Цели управления этим Западным краем империи, как это явствует из именного рескрипта Николая I (1840), сводятся к восстановлению утраченной «действием времени и западного преобладания» привязанности края к России и уничтожению всякой мысли «под тем или иным наименованием политической самобытности» западных губерний, призванных слиться «с остальными частями империи в одно тело, в одну душу» [40]. Другими словами, территории Украины и Белоруссии считались исконно русскими, а «украинцы и белорусы, – как пишет В.А. Тишков, – воспринимались общественным мнением и чиновниками как часть большой русской нации» [41]. Причем не только царская элита, но буквально вся Европа в 1870-х гг.принимала как данность, что украинцы и белорусы в своей национальной идентичности и политической лояльности были русскими в гораздо большей степени, чем баварцы – немцами [42].

Как отмечает М. Долбилов и А. Миллер, в России первой половины XIX в. украинская тематика – малоросское романтическое украинофильство – как относящаяся к одной из частей русской земли и русского народа, вызывала симпатию и заинтересованность. Однако в 1845 г. в упомянутом Киевском университете возникает Кирилло-Мефодиевское братство (Т.Г. Шевченко, Н.И. Костомаров, П.А. Кулиш, Н.М. Белозерский и др.), превратившее украинофильство в модерную идеологию украинского национализма [43].

Относительно безобидные проявления украинофильства, проявлявшиеся в демонстративном ношении малороссийского костюма, исключительным употреблением украинского языка и т.п., на фоне сепаратистской пропаганды лидеров радикальных кругов, особенно после переноса их организационных центров в австрийскую Галицию, обернулись жестким противодействием и репрессиями властей.

Подобная реакция властей, дополнившаяся недальновидной политикой запретов и ограничений под лозунгом «малороссийского языка нет, не было и не будет» [44], невольно способствовала распространению украинофильской идеи, вынашиваемой горсткой «неблагонамеренных личностей», на массовом уровне.

Русификаторская политика, направленная на создание культурно и лингвистически гомогенной русской нации, обернулась возникновением во второй половине XIX в. «польского», «украинского» и других подобных вопросов-вызовов не только самодержавию, но и политико-государственному единству империи.

*** 

Строго говоря, в эпоху просвещенного самодержавия доктрина С.С. Уварова отражала суть российского «национализма («донационального») гражданского типа» (В.А. Тишков) как идеологии российского национального государства и универсального цивилизационного проекта, восходящего к формуле: «Россия – Третий Рим».

При этом нужно помнить, что уваровские реформы начали осуществляться в эпоху сплошной неграмотности, задолго до отмены крепостного права, без которой осуществление политики собственно нациестроительства было в принципе невозможно. На Юге Россия все более втягивалась в геополитическую битву за Кавказ, а угрозы, исходившие от европейских держав, затмили мятеж «декабристов» и польское восстание.

Мятеж «декабристов», восстания в Польше и нарастание революционных выступлений в Западной Европе сняли вопрос о конституционно-монархической модели российского национального проекта с повестки основных вопросов XIX в. России, говоря пророческими словами Александра I, еще предстояло «сделаться в будущем игрушкою в руках каких-либо безумцев». В России еще предстояло явление «Пугачева с университетским дипломом», предсказанное Ж. де Местром.

Утрата динамизма в осуществлении реформ после отмены крепостного права обусловили затяжное переходное состояние России к полноценному национальному государству. Грубые ошибки в этнокультурной и религиозной сферах, нарастание противоречий между династийными и национальными интересами империи – все это стало факторами углубления состояния отчужденности социальной и интеллектуальной элиты от царского правительства, лишившейся, говоря словами Карамзина, «любви к царю», видя отечество «игралищем самовластного произвола». Собственно, данные обстоятельства и предопределили характер раскола российского общества в начале XX в., создавшего необходимые предпосылки для захвата власти деструктивными силами.

Революция, начавшаяся в феврале 1917 г. с отречения Николая II, сразу же вступила в полосу «бонапартизма». Большевистский мятеж – «октябрьский переворот», разгон Учредительного собрания – представителей, избранных российской нацией и поражение Белого движения в Гражданской войне, сняли вопрос о конструктивной трансформации триады Уварова в формулу российской гражданской нации: национальная самобытность – народовластие – народное благоденствие, с повестки XX в.

Если между началом и основными этапами французской революции (провозглашение Национального собрания и конституционные акты, арест и казнь Людовика XVI, первый террор, Робеспьер, термидор, Белый террор) и «ноябрьским переворотом» «18 брюмера» прошло 10 лет, то в стремительный XX в. этот период занял в России менее 10 месяцев. Большевики, как и Наполеон, мыслили национально-цивилизационными категориями, но в четко сформулированном глобальном масштабе. Место веры заняла идеология коммунизма, место самодержавия – самовластие партии большевиков, место народности – пролетарский интернационализм.

Абдул-Хаким СУЛТЫГОВ

доктор политических наук, главный редактор журнала «Вестник Российской нации» 

1. Ее основной тезис, восходящий к французской революции 1789 г.: «суверенитет принадлежит нации – другими словами, сообществу граждан» (Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней / Пер. с англ. А. Козлика, А. Платонова. М.: Издательство «Европа», 2007. С. 106).

2. Либеральные воззрения Александра окончательно растаяли под ударами революционных выступлений в Италии и Испании, национально-освободительного движения в Греции, и особенно бунта в гвардейском Семеновском полку.

3. На этот период приходится утверждение консервативных начал во внутренней политике Александра, получившей по имени ее проводника название «аракчеевщина». Наиболее ярким проявлением этой политики стало создание военных поселений, которое приобрело массовый характер в 1815-1816 гг. В 1917 г. граф А.А. Аракчеев становится начальником военных поселений и фанатично проводит в жизнь проект по их учреждению, не считаясь с отчаянным сопротивлением солдат и крестьян. 1817 г. датируется и первый «декабристский» план цареубийства, «для отвращения бедствий, угрожающих России».

4. Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. М., 1951. Т. I. С. 495-496.

5. Письмо призывает к ужесточению цензурной политики министерства, направленной на исключение критики Карамзина, отказу от поощрения изысканий, написанных в духе «исторического скептицизма», «исторического протестантизма», порождающих «дух сомнения» в умах учащегося поколения, «в достоинстве единой нашей исторической книги» – учения Карамзина.

6. Антология мировой политической мысли. В 5 т. Т. III. Политическая мысль в России: X – первая половина XIX в. М. : Мысль, 1997. С. 688-693.

7. Здесь и далее по тексту выделено нами. – А.-Х.С.

8. Конституция отводит 20-ти летний период, после которого, «никто не обучившийся Русской грамоте, не может быть признан Гражданином» (Там же. С. 665, 669-670, 672).

9. Причем кочующие племена гражданскими правами не наделяются, за исключением права на участие в выборах волостного старшины.

10. Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. Т 3. М.: Госкомиздат, 1951. С. 121-136.

11. О серьезности планов этноцида, тотальных репрессий и депортаций по этническому и религиозному признакам говорит тот факт, что «декабристы» намеревались ввести во Временное революционное правительство генерала А.П. Ермолова – автора и проводника, по сути, политики террора и геноцида «буйных» народов Северного Кавказа.

12. Пестель П.И. «Русская правда». СПб., 1906. С. 45-91.

13. Богданов К.А. Очерки из истории заимствований и эк¬зотизмов // www.gumer.Info/bibliotek_Buks/ Linguist/bogd/05.php.

14. Причем мятеж проходил под лозунгом «Конституция и Константин», и большинство рядовых участников, в том числе офицеров, искренне верили, что они демонстрируют свою верность законному императору Константину I, от присяги которому их хотят заставить отказаться. Не было и единства в понимании целей восстания. Так, например, мятеж Черниговского полка задумывался его руководителем С.И. Муравьевым-Апостолом как новый Крестовый поход во имя установления Царства Божия в России, когда не будет другого царя, кроме Господа нашего Иисуса Христа.

15. Как известно, один из руководителей мятежа К.Ф. Рылеев планировал убийство Николая I утром 14 декабря в Зимнем дворце террористом «одиночкой» – «декабристом» П.Г. Каховским. Он впоследствии был признан Следственным комитетом виновным с формулировкой: «…умышлял на цареубийство и истребление всей императорской фамилии и, быв предназначен посягнуть на жизнь ныне царствующего государя императора…, хотя уверяет, что впоследствии поколебался». Он же смертельно ранил на Сенатской площади петербургского генерал-губернатора графа Милорадовича и командира Финляндского полка полковника Стюрлера. Собственно за планы цареубийства «декабристов и судили». На груди у пятерых повешенных заговорщиков была надпись «Злодей-цареубийца».

16. Однако отношение к «польскому вопросу» было далеко не однозначным. Об этом говорит и тот факт, что «польский вопрос» впервые поставил в повестку дня «декабристов» убийство царя. В 1817 г. во время пребывания царского двора в Москве (по случаю предстоящих торжеств закладки храма Христа Спасителя и открытия памятника Минину и Пожарскому) члены тайного общества «Союз спасения» получили из Петербурга письмо от С.П. Трубецкого, в котором сообщалось о «национальной измене» Александра I – о тайном сговоре с поляками о восстановлении Польши в границах 1772 г. В связи с этим на экстренном совещании «Союза спасения» (Никита, Матвей и Сергей Муравьевы, М.А. Фонвизин, князь Ф.П. Шаховской и И.Д. Якушкин), которое в дальнейшем в следственных делах было названо «Московским заговором 1817 г.», было принято решение о цареубийстве.

17. В декабре 1830 г. собравшийся без королевской санкции Сейм Царства Польского объявил восстание национальным. Радикалы, организовавшие «Патриотическое общество», требовали реформ, прежде всего в аграрном вопросе. В январе 1831 г. «Патриотическое общество» организовало крупную манифестацию в память о казненных декабристах, и под ее давлением Сейм принял акт о детронизации Николая I (Западные окраины Российской империи. М.: Новое литературное обозрение, 2007. С. 98.).

18. Богданов К.А. Там же.

19. С самого своего возникновения в 1830-х годах славянофильство всегда было консервативной националистической доктриной, ориентированной на православие и недвусмысленно монархической (Ливен Д. Цит. соч. С. 393).

20. А.Ф. Бенкедорф – шеф жандармов, командующий Императорской главной квартирой и начальник III отделения собственной его величества канцелярии.

21. Антология мировой политической мысли. В 5 т. Т. III. С. 701-702.

22. Миллер А. Лекция. «Нация» и «народность» в России XIX века // www.polit.Ru/lectures/2008/12/29/ videon_miller_dec2008. html.

23. В первых проявлениях национальной лояльности увидели угрозу и другие европейские монархии. Так, в 1760 г. жители Берлина предложили Фридриху Великому сформировать народное ополчение для отпора наступающим русским войскам. Прусский король отвергнул это гражданское начинание, заявив: «Сегодня они стали патриотами ради меня, а завтра станут патриотами против меня» (Малахов В.С. Национализм как политическая идеология: Учебное пособие. М.: КДУ, 2005. С. 35-36).

24. Мысли о заведении в России Академии Азиатской // Вестник Европы. 1811. Ч. 60. № 21.

25. Вместе с тем, как пишет Густав Шпет в «Очерке истории развития русской философии»: «Уваров был учеником немецких неогуманистов, был воспитан в идеологии, возглавляемой Фр.-Авг. Вольфом и видевшей путь к немецкой народности через эллинизм…» (Шпет Г. Очерк истории развития русской философии. Пг., 1922. Ч. I. С. 240).

26. Цит. по: Национализм в мировой истории / под ред. В.А. Тишкова, В.А. Шнирельмана; Ин-т этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая РАН. М.: Наука, 2007. С. 568.

27. Карамзин Н.М. Записка о древней и новой истории России в ее политическом и гражданском отношениях. М., 1991. С. 22-23, 31-34.

28. Уваров С.С. Десятилетие Министерства народного просвещения. 1833-1843 гг. СПб., 1864. С. 108. 29. Белинский В.Г. Собр. соч. Т. 9. 468.

30. Белинский В.Г. Соч.: В 9 т. Т. 1. М., 1974. С. 125-126.

31. В 1888 г. в Санкт-Петербурге вышел на немецком языке фундаментальный труд профессора Г. Шмида, в котором на основе текстуального анализа переписки Уварова с Гете автор справедливо отводит ему роль «насадителя» так называемой «русской официальной народности» (Schmid G. Goethe und Uvarov und ihr Briefwechsel // Russische Revue. Vierteljarschrift. Hgg. v. K. Hammerschmidt. XVII Jahrgang. 2 Heft. St. Petersburg, 1888).

32. Антология мировой политической мысли. В 5 т. Т. III. С. 683.

33. В 1773 г. издается закон о терпимости всех религий. Публичное обещание охранять мусульманскую веру и храмы было дано в екатерининском манифесте по случаю присоединения Крыма (1783), а крымско-татарская и волжско-татарская знать была уравнена в правах с русским дворянством. В 1787 г. по указу Екатерины II в Академии наук в Петербурге впервые издается полный арабский текст священного Корана для бесплатной раздачи. В 1789-1798 гг. увидело свет еще пять изданий Корана.

34. См.: Вебер Ю. Из крестьян во французы. Модернизация сельской Франции. 1880–1914 (Weber E. Peasants into Frenchmen: The Modernization of Rural France, 1870-1914. Stanford; California: Stanford University Press, 1976).

35. Во французских оригинальных текстах Уварова «народность» используется как синоним «nationalit» — «национальности» (Миллер А. Лекция. Триада Уварова // www.polit.ru/lectures/2007/04/11/uvarov.html).

36. Западные окраины Российской империи. С. 436-437.

37. Миронов Б.Н. Социальная история России (XVIII – начало XX в.): В 2 т. СПб., 2000. Т. 1. С. 41.

38. В рамках проведения политики, направленной на замену немецкого влияния на русское, в 1874 г. вводится обязательное преподавание русского языка.

39. Ливен Д. Цит. соч. С. 358-359.

40. Национальная политика России: история и современность. М.: Информационно-издательское агентство «Русский мир», 1997. С. 58.

41. См.: Национализм в мировой истории / под ред. В.А. Тишкова, В.А. Шнирельмана; Ин-т этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая РАН. М.: Наука, 2007. С. 575.

42. Ливен Д. Цит. соч. С. 439.

43. Западные окраины Российской империи. С. 113-114.

44. Заявление принадлежит министру внутренних дел П.А. Валуеву. Подобной же агрессивной ассимиляторской позиции придерживался, например, и В.Г. Белинский. Он писал, что «мы имеем полное право сказать, что теперь уже нет малороссийского языка, а есть областное малороссийское наречие, как есть белорусское, сибирское и другие подобные им областные наречия…» (Цит. по: Западные окраины Российской империи. С. 115).

www.regions.ru