В Государственном музее Александра Пушкина в Санкт-Петербурге хранится уникальный экземпляр: турецкая сабля в позолоченных серебряных ножнах. Это подарок наместника Кавказского края и главнокомандующего русскими войсками генерала И. Ф. Паскевича Пушкину на память об участии Пушкина в Арзрумском военном походе.
«19 июля пришел я проститься с графом Паскевичем. Он предлагал мне быть свидетелем дальнейших предприятий, но я спешил в Россию, — напишет потом Пушкин в «Путешествии в Арзрум». — Граф подарил мне на память турецкую саблю. Она хранится у меня памятником моего странствования вослед блестящего героя по завоеванным пустыням Армении».
Позже Пушкин, в отличие от идущей из Персии в Россию моды вешать восточное оружие на стенах в квартирах, решил хранить подаренную саблю в специальном футляре. На нем петербургским мастером серебряных и золотых изделий П. А. Овчинниковым на серебряной пластине была выгравирована надпись с таким текстом: «Турецкая сабля, подаренная на память гр. Паскевичем Александру Сергеевичу Пушкину 19 июля 1829 г. в Арзруме».
Но сегодня эта сабля украшает почему-то одну из стен кабинета Пушкина в его квартире на Мойке, 12.
Пушкин прибыл в русский лагерь на турецком фронте 13 июня 1829 года, в день, когда был получен приказ начать наступление на Арзрум и пробыл там до 19 июля, то есть чуть больше месяца. В регионе шли активные боевые действия, в которых поэт стремился отличиться. Правда, в «Путешествии в Арзрум» об этом нет ни слова, за что, кстати, Пушкин удостоился жесткой критики со стороны Фаддея Булгарина, который намекал в своей газете «Северная Пчела»: «Александр Сергеевич Пушкин возвратился в здешнюю Столицу из Арзрума. Он был на блистательном поприще побед и торжеств Русского воинства, наслаждался зрелищем, любопытным для каждого, особенно для Русского. Многие почитатели его Музы надеются, что он обогатит нашу Словесность каким-нибудь произведением, вдохновенным под тенью военных шатров, в виду неприступных гор и твердынь, на которых могучая рука Эриванского героя водрузила Русские знамена». Но не о своих и не о других «делах» Пушкин не писал, хотя в официальном письме шефу жандармов А. Х. Бенкендорфу отмечал следующее:
«Я прибыл туда в самый день перехода через Саганлу, и, раз я уже был там, мне показалось неудобным уклониться от участия в делах, которые должны были последовать; вот почему я проделал кампанию в качестве не то солдата, не то путешественника».
Вот что пишет в этой связи в своих воспоминаниях Михаил Пущин: «Мы поскакали его (Пушкина) искать и нашли отделившегося от фланкирующих драгунов и скачущего, с саблею наголо, против турок, на него летящих. Приближение наше… заставило турок в этом пункте удалиться — и Пушкину не удалось попробовать своей сабли над турецкою башкой… Через несколько дней, в ночном своем разъезде, я наткнулся на все войско сераскира, выступившее из Гассан-Кале нам навстречу. По сообщении известия об этом Пушкину в нем разыгралась африканская кровь, и он стал прыгать и бить в ладоши, говоря, что на этот раз он непременно схватится с турком; но схватиться опять ему не удалось, потому что он не мог из вежливости оставить Паскевича, который не хотел его отпускать от себя не только во время сражения, но на привалах, в лагере и вообще всегда…».
Конечно, в этой войне было захвачено немало трофейного оружия, и Паскевич мог выбрать любую турецкую саблю и подарить поэту. Но тут случай особый. Сделать на сабле из дамасской стали надпись светлой бронзой «Арзрум. 18 июля 1829» с использованием других сплавов и высоким разрешением в условиях тогдашнего Арзрума было практически невозможно из-за отсутствия мастеров, да и времени. Это наводит на мысль, что Паскевич готовил подарок Пушкину заранее, в Тифлисе, еще до его приезда туда, где работали искусные гильдии мастеров-оружейников. Турецкая сабля «килидж» являлась основным клинковым личным оружием янычар, который символизировал их принадлежность к корпусу. К тому же, если говорить о пушкинском подарке, то по всем признакам это стамбульский тип сабли, самый массовый и разнообразный.
Да и сам выбор подарка представляется неслучайным. С одной стороны, это как бы эмблема храбрости и отваги. С другой, такими саблями в Османской империи были вооружены упраздненные в Османской империи в 1826 году янычары, о которых в Российской империи часто говорили как об «орудии дворцовых переворотов» и сравнивали с декабристами. Наконец, подарок Паскевича высвечивает особый тип его взаимоотношений с Пушкиным. Многие современники, да и сегодня научная пушкинистика, описывает их больше в негативных тонах. Первая их встреча состоялась в Тифлисе «на роскошном пиру в честь нового наместника, графа Паскевича». Из воспоминаний князя Е. О. Палавандова: «То он (Пушкин) подойдет к графу, то обратится к графине (графиня Е.А. Паскевич, урожденная Грибоедова, двоюродная сестра известного дипломата и драматурга), скажет им что-нибудь на ухо, те рассмеются, а графиня просто прыскала от смеха».
В цепочке отношений Пушкин — Грибоедов — Паскевич много еще неразгаданного историками. То, что было понятно, и то, о чем тогда только догадывались современники, сегодня требует тщательного изучения. Известно, что по возвращении из Эрзурума Пушкин посетил в Тифлисе могилу Грибоедова, «перед коей преклонил колена и долго стоял, наклонив голову, а когда поднялся, на глазах были заметны слезы». Многое стало проясняться тогда, когда в 1830 году Паскевич подавил польское восстание и после «Путешествия в Арзрум» появились стихи Пушкина «На взятие Варшавы», «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина». Стало очевидно, что авторская деятельность поэта «вдруг» ассоциируется с идейной позицией власти. Случайного в истории ничего не бывает.
Станислав Тарасов